Джалол Икрами - Дочь огня

— А бог знает, — ответил Джурабай. — Не иначе как какой-нибудь раб божий потеряет свою голову раньше срока.

— Беднягу принесут в жертву в честь приезда его высочества, — объяснил водонос, шедший позади.

Не успели они дойти до мечети, как навстречу им, к воротам Арка, заторопились стражники кушбеги.

Водоносы свернули на улицу гарема, прошли мимо стражи и ввели ишаков во внешний двор гарема. Там они разгрузили животных и поставили бурдюки на мраморную полукруглую суфу.

Через несколько минут туда пришли шесть молодых женщин. Каждая взвалила себе на спину бурдюк и понесла его в гарем.

Фируза вместе с Ходичой, которая была главной над всеми женщинами-водоносами, должны были обеспечивать водой кухню и гарем, называвшийся Баня. Там содержались женщины и девушки, предназначенные эмиру в подарок.

Сейчас они тащили воду на кухню, где стояло три хума, таких больших, что казалось, у них нет дна. Кроме этих хумов, надо было еще налить котел для плова и большущий самовар. Не меньше воды требовалось и в баню.

В Арке не было проточной воды, воду для трех тысяч человек возили в бурдюках. Водоносы с утра до позднего вечера подвозили воду, а женщины-водоносы разносили бурдюки по различным службам гарема.

…Вот уже неделя, как Фируза работает здесь. Хайдаркул одобрил ее решение, и Фируза согласилась таскать тяжеленные бурдюки. Она шутливо говорила Асо: А я теперь повыше тебя. Ты носишь воду в дома всяких простолюдинов, а я — в гарем самого эмира, его светлейшей матушке и ее приближенным.

Впрочем, тяжелая работа водоноса не слишком утомляла Фирузу, которая не была избалована. И тут она нашла себе подруг. Особенно хорошо к ней относилась Ходича, работавшая здесь больше шести лет, прекрасно изучившая тонкости и сложности жизни гарема. Фируза подружилась и со стряпухами, их помощницами и ученицами, ближе познакомилась с жизнью обитательниц гарема Баня, этих несчастных жертв животной похоти эмира. Она выслушивала их горестные рассказы и как могла пыталась утешить…

В этот день Фируза, немного отстав от своих подруг, медленно шла к главному зданию гарема. Ее обогнала какая-то женщина, с трудом передвигавшая свое грузное тело. Фируза узнала Мухарраму Гарч.

— Госпожа, — окликнула она Мухарраму, — что же вы даже не посмотрите в мою сторону?

— Это ты, Фируза-джан? — сразу обернулась к ней Мухаррама. — А ты, оказывается, на новой работе, поздравляю, поздравляю. И давно?

— С того дня, как Магфират выгнала меня из дому, а ее падчерица прогнала с работы.

— Вот видишь, правильно говорят: лишь бы аллах не обидел.

Ну хорошо, что ты меня окликнула… У меня к тебе разговор, доченька, я тебя повсюду искала. Но тебе, наверно, тяжело, спусти-ка на минуту бурдюк, разговор серьезный.

Мухаррама нагнулась к Фирузе и шепотом рассказала о том, что Замонбек решил захватить и уничтожить всех джадидов, а Магфират наговорила Замонбеку, будто Асо тоже джадид. Они хотят захватить его там же, в Зирабаде, на собрании джадидов, в воскресенье.

— Только смотри, девочка, не проговорись об этом никому, а то и меня и себя погубишь, — доверительно сказала Мухаррама. — Будь осторожней и скажи мужу, чтоб он завтра никуда не ходил. Твой Асо, конечно, не водится с этими джадидами. Но береженого и бог бережет.

— Вы говорите — Зирабад? — протянула Фируза. — А что им делать в Зирабаде?

— Не знаю, говорят, что они там будут сговариваться с русскими. Но помни, доченька, что я тебе сказала, никому ни слова, времена теперь тревожные… Будешь свободна, заходи ко мне в баню, там поговорим.

Мухаррама ушла, а Фируза стояла растерянная и расстроенная. Потом она взвалила на плечи бурдюк и тоже медленно побрела к гарему… Верно, Хайдаркул все время ездит в Каган и Зирабад, там собираются какие-то люди. Хайдаркул, правда, никогда не рассказывал ей, зачем он туда ездит… Но если Замонбек так точно назвал день и час, если он так твердо уверен, значит… Нет, нет! Этого допустить нельзя. Надо срочно сообщить обо всем Хайдаркулу. Но она не может бросить работу и уйти. Что же делать? Надо прийти как можно раньше домой и отправить Асо в Каган. Другого выхода нет…

— Что это ты еле ноги тянешь? Что-нибудь случилось? — прервал ее раздумья голос Ходичи.

— А что, я опоздала? — улыбнулась Фируза. — Да вот встретила I ут знакомую. Задержала меня немного, поговорили.

— Ладно, ладно. Я просто подумала, не устала ли ты, или, может, что болит. Вылей бурдюк на кухню и зайди во внешний двор, отдохни немного. Потом понесешь воду в Баню, а на кухню я к вечеру сама натаскаю. Гам, в Бане, прямо плачут, говорят, совсем без воды остались.

Хорошо, — сказала Фируза.

На кухне работа была в разгаре. Все были заняты: резали морковь, лук, репу и тыкву, перебирали рис, мыли котлы и блюда, подкладывали хворост в очаг. За всеми надзирала главная повариха — неповоротливая, тучная женщина. Громоподобный голос, круглое лицо, мясистые красные щеки, заплывшая шея, крошечные, бесцветные глаза — она наводила страх на всех, кто видел ее впервые. Но, несмотря на вечные крики и угрозы, это была женщина мягкая и справедливая.

— А вот и наша пери воды принесла, — сказала она, увидев Фирузу. — Что это ты запропастилась? Хумы совсем пустые. А может, ты проголодалась, покормить тебя?

— Нет, спасибо, — поблагодарила Фируза. — Вот если бы вы мне к вечеру немного шкварок дали, я бы за вас богу помолилась.

— А ты любишь шкварки?

— Очень.

— Ну что ж, приходи. Я тебе целую чашку наложу.

Фируза вылила воду и пошла во внешний двор. Приоткрыв ворота, она передала свой бурдюк водоносу и села на каменную суфу рядом с подругами.

Все женщины-водоносы, кроме Фирузы и Ходичи, жили в домах, расположенных ниже бани гарема. Их прислали сюда из туменов и вилайетов в подарок матери эмира, но они оказались недостаточно красивыми и не попали в гарем эмира, а остались в услужении. Горя и страданий в их жизни было больше, чем воды, которую они перетаскали.

Вот история одной из них — дочери писца каратегинского хакима. Девушка унаследовала от отца любовь к поэзии, сама писала стихи и у себя на родине славилась как поэтесса.

Ее звали Мавджигуль — волна роз. Но с тех пор как стала рабыней в гареме эмира, она потеряла свое имя, ее стали звать Каратегинка. Ее отец, Мирзо-Латиф, был писцом в канцелярии каратегинского хакима. Попал он туда не по собственной воле. Был он человек добрый и мягкий, обрабатывал свой маленький участок, а в свободное время сочинял вольнолюбивые стихи и песни.

Вот, например:

Я вышел из дому, беды не ожидая. Напала на меня собак судейских стая. Когда бы стрелы мне, когда б хороший лук, Сумел бы отомстить обидчикам тогда я!..

В Каратегине в те времена грамотных было мало, и хаким забрал Мирзо-Латифа в свою канцелярию. Тот долго сопротивлялся, но в конце концов согласился, надеясь, что ему, может быть, удастся хоть чем-нибудь помочь людям, обращающимся за помощью в канцелярию хакима. Он бесплатно писал беднякам прошения, старался помочь им, а в свободное время продолжал писать стихи, в которых порицал жестокость власть имущих, сочинял злые сатиры на судей и хакимов.

Дом Мирзо-Латифа стоял на берегу речки. Напротив, на другом берегу, стоял дом гончара. У гончара был сын, чуть старше Мавджигуль. Молодые люди любили друг друга. Юноша пользовался каждым удобным случаем, чтобы перебраться через реку и увидеть Мавджигуль. Он дарил ей красивые кувшины с изогнутыми носиками, кувшины для воды, пиалы. На каждом из подарков тонкой арабской вязью было выписано имя Мавджигуль. Девушка отвечала ему нежным взглядом, ласковой улыбкой, стихами и песнями.

Родители знали об этой любви и собирались сыграть свадьбу.

Но слава о грамотной девушке, пишущей стихи, дошла до ушей главного писаря, плохо относившегося к Мирзо-Латифу. Старик воспылал любовью к девушке и посватался к ней.

Мирзо-Латиф отказал ему.

Взбешенный отказом, главный писарь отправил сына гончара в солдаты в Бухару. Потом вторично послал в дом Мирзо-Латифа сватов. Мирзо-Латиф, возмущенный расправой над сыном гончара, не впустил сватов во двор и в ту же ночь сочинил на главного писаря сатиру, которая через день попала тому в руки:

На этот раз главный писарь только зло усмехнулся. Он надел новый халат и отправился на прием к хакиму. Читая своему господину сатиру, он так переиначил ее, что получилось, будто бы она написана на самого хакима. Кое-что при этом добавили приближенные хакима, которым Мирзо-Латиф стоял поперек дороги. Хаким был разгневан: дом Мирзо-Латифа разграбили, жену и дочь взяли к хакиму, а оттуда Мавджигуль отправили в Бухару, в подарок эмиру.

Долго болела Мавджигуль, снедаемая тоской и печалью, и только забота и ласка Ходичи и других женщин спасли ее от смерти.

Стихи, песни и дастаны Мавджигуль скрашивали жизнь узниц, они боялись, как бы девушку не отдали в гарем какого-нибудь сановника, и уговорили Ходичу взять ее в водоносы. Вот уже год, как Мавджигуль носит бурдюки и оплакивает свое горе в грустных песнях…