А на вокзале, несмотря на ранний час, было людно и шумно. Чтобы не опоздать к первому поезду, сюда спозаранку собрался народ.

Машинист Амон высунул голову из своего окошечка и смотрел в сторону вокзала. Все было готово к отправлению. Амон ждал свистка главного. Его помощник заворачивал в промасленную тряпку инструменты. В то время топка была на нефти, а не на угле, и для обслуживания паровоза хватало двух человек. Но в это утро их было трое. В глубине будки сидел Хайдаркул, одетый в поношенный костюм персиянина: черные шаровары, черный камзол с открытым воротом, синяя куртка, на голове барашковая шапка, в руке чемоданчик, борода и усы коротко подстрижены.

Наконец три раза пробил колокол, заливисто раздался свисток, и тихое утро Кагана прорезал радостный гудок. Паровоз шумно запыхтел, выбрасывая под колеса клубы пара, и медленно, с грохотом двинулся. Он пересек десяток железнодорожных путей и, набирая скорость, вышел на магистраль Каган — Бухара.

Когда миновали последнюю сторожевую будку, Хайдаркул подошел к окну.

— И молодец же ты, брат, — сказал он, положив руку на плечо Амона.

Амон обернулся; друг смотрел на него с гордостью! Подумать только, что это тот самый Амон, который когда-то сидел в темных застенках сумасшедшего дома Ходжа-Убон, раздавленный, уничтоженный, потерявший всякую надежду. А теперь он смело и спокойно ведет вперед эту мощную арбу — не арбу, а настоящее чудо, лошадь с железным туловищем и огненным дыханием. Но еще большее чудо — он сам, повелитель паровоза, бухарец Амон, — и это чудо совершили его друзья: Смирнов, Умар-джан и другие товарищи-рабочие, они протянули ему руку помощи, вернули к жизни. А сколько несчастных живет еще в неволе и страданиях! Кто поможет им, кто спасет их?

— Какой же ты молодец, брат, — взволнованно повторил Хайдар-кул. — Не ожидал, что ты станешь таким хорошим машинистом.

— Это вы молодец, — благодарно улыбнулся Амон, — если бы не вы, меня бы давно в живых не было. До конца своей жизни я буду вам благодарен за все, что вы для меня сделали.

— Ты меня уже отблагодарил, — улыбнулся Хайдаркул, — ты превзошел все мои ожидания.

В это время впереди, шагах в пятистах появился на путях осел. Он шел неторопливо, понурив голову, совершенно не подозревая об опасности. Амон затормозил, сбавил ход, паровоз громко засвистел. Звук был высокий и звонкий, осел, очевидно, уже не впервые слышал этот звук, который не сулил ему ничего хорошего. Недовольно помотав головой, он сошел с пути. Поезд пронесся мимо, осел даже не удостоил его взглядом.

— Вот так и у нас на пути часто стоят ослы, — не отрывая взгляда от дороги, сказал Амон. — Казалось бы, что стоит их задавить, но чаще бывает, что они давят тебя…

Оба замолчали. Один задумчиво всматривался в бегущие под колеса стальные рельсы, другой — в такой знакомый и в то же время чем-то изменившийся пейзаж.

Собственно, из всего, что видел перед собой Хайдаркул после стольких лет разлуки с родиной, новой была лишь железная дорога. За ней тянулись все те же поля, пересекавшие их арыки, ряды тутовника, карагача. Пожалуй, раньше не было этих тополей, выстроившихся вдоль вспаханной земли. Да, те же убогие кишлачки, кибитки, жены дехкан с накинутыми на лица платками, с любопытством смотрят они сквозь прорехи в платке на проносящийся мимо поезд, босоногие ребятишки с криком бегут навстречу поезду, большие собаки с обрубленными ушами и хвостами, громко лая, мчатся вслед.

Десять лет тому назад Хайдаркул шел по этой дороге одинокий, затравленный, обезумевший от страха. Десять лет жил он в мире страдания и горя, и это открыло ему глаза на многое. Теперь он иначе смотрит на жизнь и людей.

Громкий свисток прервал раздумья Хайдаркула. Поезд подошел к Фатхабаду и возле мазара Шейхульалама, у семафора, дал гудок.

— Люди говорят, — засмеялся Амон, — будто бы поезд боится Шейхульалама и каждый раз извиняется, что проходит мимо его обители.

Железнодорожная ветка повернула на восток. Хайдаркул увидел несколько новых кирпичных домов, перед ними были разбиты молодые сады. Потом показались какие-то дома, вокзальная площадь и здание бухарского вокзала, похожее на вокзал в Кагане, но только чуть поменьше.

Паровоз, пыхтя и отдуваясь, остановился в конце перрона, как раз против Бухарской крепости.

Амон дал помощнику какие-то поручения и отпустил его. Потом вместе с Хайдаркулом они спрыгнули на землю.

— Если смогу, приеду вечерним поездом, а нет, так утром, — сказал Хайдаркул. Он пожал другу руку и направился к воротам Кавола.

Ворота Кавола, или, как их еще называли, Бухарско-Каршинские ворота, считались главными в городе. Через них шло движение на Каган — в Россию, Самарканд, Ташкент, Карши и Гиссар. Через эти ворота в Бухару проникала новая культура, новая жизнь.

Эмирские власти старательно охраняли ворота Кавола. Там всегда терлись разные доносчики, охранники миршаба. Власти старались, чтобы никто не прошел через ворота незамеченным.

На Хайдаркула, одетого в персидский костюм, никто не обратил внимания, и он, громко сказав: «Во имя аллаха», — беспрепятственно вошел в город. Ему сразу бросилось в глаза, что дорога, когда-то очень пыльная, теперь замощена, канал Шахруд с обеих сторон облицован камнем.

С удивлением поглядывая на все эти новшества, Хайдаркул пошел по тротуару, вдоль берега канала. Его обгоняли и навстречу мчались фаэтоны, улица стала многолюднее и шумнее. Вдоль дороги высились новые дворцы, резные ворота с крытыми проездами и узорчатыми калитками. Застекленные окна кое-где были закрыты шелковыми занавесками.

На берегу хауза Девонбеги и вокруг него все было по-прежнему: тот же Базар трав, мясной ряд, мучной ряд, те же медресе Девонбеги, Кукельташ…

На площади перед мечетью Девонбеги маддох, рассказчик священных истории, собрал вокруг себя людей.

— О люди, о рабы божьи! Говорил пророк наш: близятся последние времена, явится противник святых посланников божьих Даджжаль, — да будет он проклят! — собьет с ясного пути народ наш, обратит его в темное лоно своей лжи. Обманом и хитростью, притворством и чарами свернет он людей с истинного пути, указанного богом и завещанного нам его пророком Мухаммедом!.. Джадиды, — продолжал маддох, — это и есть поганое семя, противное посланнику нашему. Дождем хитрости и обмана изливаются слова и в души праведные, градом бед и опустошений падают они на землю нашу. Они кричат: «Свобода! Свобода!» — а сами уговаривают жен правоверных снять покрывала и ходить с открытыми лицами. Они хотят, чтобы все ели из одного котла, спали в одной постели, чтобы браки заключались без благословения и молитвы. Люди добрые, берегитесь сетей этих неверных, не верьте джадидам, не посылайте детей своих в школы кяфиров, не то станете подобны саламандре, вечно горящей в жарком огне.

И маддох стал рассказывать сказание о том, как был обманут Послушный Самандар, ставший саламандрой.

В толпе, окружившей проповедника, ходил пекарь с корзиной лепешек на голове. Он, казалось, внимательно прислушивался к рассказам маддоха и в то же время успевал продавать свои изделия.

Хайдаркул купил у него горячих лепешек и спросил:

— Что там маддох все говорит про каких-то джаддидов? Кто они?

— Джадиды тоже люди, тоже рабы божьи, — понизив голос, ответил пекарь. — В их школах дети за год обучаются грамоте, да и для взрослых они тоже открывают школы. Я ходил в такую школу три месяца, писать научился и читать. Врет все этот маддох.

— Ты что сказал? А ну-ка повтори! — вмешался вдруг в их разговор какой-то человек, до сих пор спокойно стоявший рядом. — Джадидов превозносишь, возводишь хулу на праведного маддоха, называешь его лжецом!.. Постой, постой! А знаешь ли ты святые молитвы? Пошли к господину раису. А ну, пошевеливайся! Живо!

Это был, по-видимому, один из людей раиса. На его крик подоспели еще несколько человек из его компании, они повели пекаря и Хайдаркула к своему начальнику.

Главный раис Бухары сидел на возвышении, устроенном на плоской крыше парикмахерской у хауза Девонбеги, и пил чай. Задержанных привели и поставили перед его милостью. Человек раиса многословно и подобострастно изложил раису преступления нечестивого пекаря.

По приказу раиса у пекаря забрали корзину, потом обоих задержанных повели на площадь и усадили перед мечетью. Раис начал допрос:

— Дурак, невежда, ты что там осмелился говорить? Признавайся во всем.

— Помилуйте, господин раис, я ни одного плохого слова не сказал! — взмолился пекарь. — Этот человек спросил у меня, кто такие джадиды, я ему ответил. Вот и все.

— Это правда? — повернулся к Хайдаркулу раис.

— О да, господин мухтасиб, все так и было, — ответил Хайдаркул по-персидски.

— Но он не знает слов священной молитвы, — вставил человек раиса.

— Прочти молитву! — приказал раис.

Пекарь не смог прочесть всю молитву правильно, и этого было достаточно.

— Всыпать неверному пять плетей!

Слуги тут же обнажили несчастному спину, и тяжелая кожаная плеть пять раз обожгла тело «преступника». Затем пекаря заставили прочесть благодарственную молитву во славу его высочества эмира, после чего ему вернули наполовину опустошенную корзину и отпустили.

Наступила очередь Хайдаркула.

— Ты кто? — спросил его раис.

— Чужестранец, господин мухтасиб.

— Чей подданный?

— Русский подданный, — ответил Хайдаркул, показывая раису паспорт.

— Прочти во славу его высочества молитву и убирайся на все четыре стороны.

Хайдаркул громко прочитал молитву, поднялся с места и исчез в толпе. Выдавая себя за перса, Хайдаркул называет раиса арабским словом мухтасиб, принятым в других странах. Радуясь, что так легко отделался, он продолжал свою прогулку по Бухаре.

Проходя торговыми рядами, Хайдаркул обратил внимание на множество новых лавок. Дальше он увидел двухэтажное кирпичное здание, которого не было прежде. В нижнем этаже находились магазины со всевозможными товарами, а второй этаж отсвечивал окнами, как в европейских домах.