Женщины, которые приезжали лечиться, собирались у родника. Другие бродили по всему кладбищу и судачили о своих женских делах; девушки и молодые женщины танцевали, пели, играли. Кое-где показывали свое искусство сказительницы, рассказчики, певицы и музыкантши; шуты и острословы забавляли народ смешными историями.

Больше всего на гулянье было жен баев, ишанов и ходжей. Они приезжали, чтобы полечиться, выкупаться в священном родничке, отдохнуть, показать своих дочерей.

Мухаррама Гарч, как и обещала приятельницам, приехала еще до того, как разгорелось гулянье. У самого кладбища она отпустила фаэтон и, с трудом протолкавшись со служанкой сквозь разношерстную толпу, вошла в ворота. Не успела она дойти до места гулянья, как из-за высокой гробницы вышел мужчина в белой чалме и преградил ей путь. Мухаррама, которая уже успела скинуть и передать служанке паранджу, прикрыла лицо широким рукавом и с удивлением воскликнула: — Ого, что здесь делает мужчина? Кто вы такой?

— Да вы не узнали меня, что ли? — засмеялся незнакомец. И, подойдя к остолбеневшей Махарраме, добавил: — Посмотрите-ка получше. Я же сын вашего господина.

Вглядевшись, Мухаррама узнала в незнакомце сына казикалона — распутника, известного своими похождениями.

— Ох, как же это я вас сразу не узнала, это же вы, Эшон-джан! — виновато воскликнула Мухаррама. — Но стоять вам здесь нельзя, люди увидят, нехорошо будет. Пройдемте-ка за те деревья, там поговорим.

Эшон-джан, толстенький, низенький, с круглыми черными глазами, окаймленными пышными ресницами, и с густой окладистой бородой, торопливо засеменил за Мухаррамой.

Я молил бога и всех его пророков, чтобы они послали мне вас, сестрица. Слава аллаху, молитва моя дошла.

Вы мне сейчас больше всего на свете нужны. Только вы одна можете мне помочь, только вы одна сможете облегчить мою боль…

— Что еще там за боль, Эшон-джан? — не слишком почтительно рассмеялась Мухаррама.

— Да вы знаете, о чем я говорю, боль моя вам известна. Я узнал, что душенька Магфират собирается направить свои благословенные ножки сюда на гулянье. Не выдержало мое сердце, и я прилетел, чтобы хоть издали на нее полюбоваться. Но когда я увидел ее, страсть моя распалилась еще больше. Не могу только издали на нее глядеть, а позвать не решаюсь…

— Она вам что-нибудь обещала?

— Нет, дело в том, что мы с ней немного повздорили. Вот я и пришел мириться. Но без вашей помощи, сестрица, ничего не получится.

Мухаррама, делая вид, что ей задали трудную работу, помолчала… Потом решительно тряхнула головой:

— Ладно, была не была — помирю. Надеюсь, и часа не пройдет, как вы сможете полюбезничать с вашей Магфират. Ну, а мне что за это будет? — вкрадчиво спросила она.

— Вам… Все, что прикажете, — обрадовался Эшон-джан. — Вы меня знаете, я ради такого дела ничего не пожалею.

— Нет, нет, деньги мне не нужны, — решительно отказалась Мухаррама, — я в деньгах не нуждаюсь. Я вас хочу кое о чем спросить… Успокойте мое встревоженное сердце.

— Спрашивайте, спрашивайте все, что вам угодно, — с готовностью сказал Эшон-джан. Он был человек легкомысленный, избалованный отцом, который всегда сажал его рядом с собой при гостях.

— Совсем измучилась я в последнее время, места себе не нахожу от всяких разговоров да слухов. Что ни день, то новости — одна хуже другой, от страха я совсем как полоумная стала. И нет никого, кто мог бы растолковать правду. Вот я сейчас увидела вас и обрадовалась: слава аллаху, думаю, наконец-то умного человека встретила. Вот кто все знает, вот у кого спросить можно.

— Пожалуйста, пожалуйста, — заторопился Эшон-джан. — Я к вашим услугам. Все, что знаю, расскажу…

С опаской посмотрев по сторонам, Мухаррама понизила голос:

— Последнее время все только о джадидах и о каких-то джадидских школах твердят. Что это за школы такие, почему о них столько разговоров?

Объясните вы мне, ради бога.

Эшон-джан посмеялся в душе над простотой этой толстухи: тоже мне вопрос, да ему и не такие еще «тайны» известны!

— Проклятые нечестивцы хотят закрыть наши старые мусульманские школы и торжественно открыть новометодные, джадидские, в которых они могли бы воспитывать таких же изменников, как они сами. Сейчас в Бухаре есть несколько джадидских школ. Но не беспокойтесь, долго они не продержатся. Не сегодня завтра их прикроют. И татарские школы тоже закроют, а всех учителей сошлют на каторгу.

— Да ну? — удивилась Мухаррама. — На каторгу? Помилуй аллах! Послушать вас, Эшон-джан, так можно подумать, будто вы разговаривали с самим его высочеством эмиром.

— До чего же вы наивный человек, — засмеялся Эшон-джан. — Чтобы знать такие пустяки, совсем не обязательно разговаривать с эмиром. Нынче вся власть в руках нашего отца. Теперь суд поважнее самого Арка. Это раньше все решалось на приемах во дворце, а теперь самые важные дела ведутся в казихане. Посмотрели бы вы, сколько уважаемых, с золотыми поясами людей часами дожидаются в приемной отца! Туда даже русские приезжают. Верно, верно я вам говорю. Пару дней тому назад из Кагана к отцу приезжал сам Шульга.

— Шульга? А кто это — Шульга?

— О, это в русском политическом агентстве самый главный. Большой человек, решительный, у него если сказано — сделано. Они с моим уважаемым отцом большие друзья.

— Неужели правда? — Глаза Мухаррамы сияли восторгом и почтительностью. — Неужто ваш достопочтенный родитель разговаривают по-русски?

— Да нет, — засмеялся Эшон-джан, — где им выучить русский язык! У них есть переводчик Кули-джан… Да и сам Шульга понимает по-нашему.

— Понимает? Ну и мудрейший, видно, человек! — всплеснула руками Мухаррама.

— Так вот, этот самый Шульга, — продолжал Эшон-джан, — сказал, что джадидские школы только портят детей, учат их не уважать старших, воспитывают всяких смутьянов. «Постарайтесь прикрыть эти школы, — сказал он нашему отцу, — а мы вас поддержим». Наш достопочтенный отец обещал всех джадидов и всех учителей джадидских школ сослать на каторгу. Они бы уж давно с этим управились, да кушбеги тянет… А тут еще наш дядя в Каракуле поступили, если можно так выразиться, неосмотрительно…

— Ваш дядя? Ваш родной дядя, господин Судур?

— Ну да, они самые, — продолжал поощренный такой внимательной слушательницей Эшон-джан. — Несмотря на свое высокое происхождение и высокий сан, они открыли у себя дома джадидскую школу и пригласили из Бухары учителя из джадидов.

Кушбеги об этом узнал. И когда наш достопочтенный отец уже засучили рукава, чтобы взяться хорошенько за эти джадидские школы, кушбеги ему сказал: «Значит, вашему брату можно содержать джадидскую школу, а другим нельзя?» Вот из-за этого и получилась вся задержка. Но отец уже послали своего человека в Каракуль закрыть эту школу и выгнать учителя. Скоро у отца будут развязаны руки, и тогда они покажут всем этим джадидам. Так что вы об этом не беспокойтесь. Все будет в порядке.

— Вот спасибо вам, Эшон-джан, да сохранит вас аллах, да пошлет он здоровье вашему достопочтенному родителю, чтобы могли и мы, ничтожные, благоденствовать под их сенью. Вот ведь, оказывается, что…

— Вы когда-нибудь видели газету «Бухараи шариф»? — спросил Эшон-джан, которому захотелось еще больше блеснуть своей осведомленностью.

Да что вы, бог с вами! — всплеснула руками Мухаррама. — Кто я ткни, чтобы читать газеты! — На этот раз ее изумление было неподдельным. Она не умела ни читать, ни писать и, конечно, никогда в жизни не видела газет.

— Эту газету джадиды печатают в Кагане, но Шульга сказал, что и ее скоро прикроют.

— Как так прикроют?

— Очень просто. Позовут их главного в российское агентство, прикажут, чтобы газета больше не выходила, — вот и все. Потому что эта газета тоже развращает людей.

— Ну и времена настали! — вздохнула Мухаррама. — Жили мы раньше и без газет, и без школ, и без джадидов, и, слава богу, ничего с нами не случалось… Ох, грехи!

— Ну, сестрица, чем я еще могу вам служить? — нетерпеливо перебил ее Эшон-джан.

— Спасибо, теперь душа моя спокойна, — ответила Мухаррама. — Вы подождите здесь, а я сейчас пойду и приведу вам вашу мечту.

Неподалеку от того места, где через некоторое время и в самом деле произошло свидание Эшон-джана с Магфират, встретилась другая парочка. Привлекательный смуглый юноша, взобравшись на груду камней и глины, разговаривал, перегнувшись через стену, со своей возлюбленной. На нем был цветастый сатиновый халат и парчовая бухарская тюбетейка. Девушка, стоя на могильном камне, смотрела на него блестящими глазами. Это была Мумина, младшая дочь ткача Гуломали. Любовь молодых людей была чиста и целомудренна, как они сами; они держались за руки, смотрели друг другу в глаза, млея от счастья, забыв обо всем на свете.

— Я вчера поднялась на крышу, но тебя почему-то в мастерской не было, — говорила девушка.

— А меня мастер послал на базар.

Я купил там кое-что и для тебя. Показать? — Юноша вытащил из кармана серебряное ожерелье и подал девушке.

В это время из-за могилы вышла Магфират и, заметив влюбленных, закричала:

— Эй вы, бесстыдники! Это еще что такое? Стыда и совести у вас нету. Нашли тоже место для свидания. Постыдились бы в сокровенном месте!

Юноша так растерялся, что свалился со своего возвышения. Девушка попыталась убежать, но Магфират вцепилась ей в руку.

— Постой, постой, — проговорила она, вглядываясь в девушку, — твое лицо мне, кажется, знакомо… Да ты не дочь ли моего соседа, ткача адраса?

Девушка резко вырвала руку и, выпрямившись, спросила:

— А вам-то что?

— Ах ты, бесстыжая, чтоб глаза у тебя вылезли! И не стыдно ей еще на людей смотреть! — завопила Магфират.

— Пусть лучше твои глаза вылезут! — крикнула девушка и снова бросилась бежать. Но Магфират успела схватить ее за кончик взметнувшейся косы. От боли девушка громко вскрикнула и схватилась за волосы. На крик сбежались женщины.