Джалол Икрами - Дочь огня

— Как это освободит? — вмешалась в разоговор Шамсия.

— Не знаю… — засмеялся Асо. — Наверное, к себе заберет…

— А у нас в доме она взаперти, что ли?

Асо смутился, не зная, что сказать, он молчал, Шамсия поняла, что творится в его душе.

— Здесь нельзя нам долго стоять, — сказала она, оглянувшись, — пойдем вон в тот проход…

Девушки пошли вперед, Асо — за ними. В сумрачном безлюдном проходе он осмелел и заговорил:

— Когда я узнал, что Фируза попала в руки… что ее взяли в миршаб-хану, я чуть с ума не сошел. Отпросился у бая и побежал туда. Кричал, спрашивал, где она, но мне не отвечали. Наконец какой-то пожилой писарь сжалился надо мной и сказал, что ее отправили к миршабу домой. Я немного успокоился… Бай тоже сказал, что она у вас. Но, Фируза, обратился он прямо к ней, — вы так далеки там от меня… и… мне кажется, в семье бая вам будет лучше. Бай отцом нам хочет быть, он так обещал…

— Ты забыл слова моей бабушки! — горячо возразила Фируза. — Вы забыли, что произошло с Савсан и Бибиробией? Что ты говоришь?!

Асо растерянно молчал.

— В нашем доме Фируза со мной, с моей матерью, — спокойно сказала Шамсия. — Каждый день мы проводим в школе с учительницей. Что увидит она в доме бая, где три соперницы грызутся между собой? В школу ее не пустят… Да она там белого света лишится.

— И дядюшка Ахмед-джан всегда жаловался бабушке на вашего бая, — вставила Фируза.

Перед Асо вновь предстала тяжелая картина смерти старого водоноса.

— Дядюшка Ахмед-джан скончался, — печально сказал он. — Я как раз шел сообщить об этом его родственникам.

— Умер? Дядюшка Ахмед-джан умер? — вскрикнула Фируза и горько заплакала, припав лицом к плечу Шамсии.

— Нехорошо плакать на улице, — уговаривала ее Шамсия. — Успокойся, Фируза-джан. Ты ведь сама говорила, что он уже не жилец на белом свете. Господь примет его душу, он умер, как святой, погиб за правду…

— Да, — грустно сказал Асо, — теперь уже нет дядюшки нашего Ах-мед-джана, и нам самим нужно о себе позаботиться. Если ты согласна, мы будем вместе с тобой устраивать свою жизнь. Я попрошу у бая денег взаймы…

Фируза молчала. За нее ответила Шамсия:

— Может быть, это и неплохо, но надо подумать. Вам, пожалуй, лучше еще потерпеть. Давайте так: завтра или послезавтра встретимся тут же в это же время… Тогда поговорим. А сейчас идем, Фируза, мы опоздаем в школу.

Девушки попрощались и ушли. Асо же еще долго стоял, погруженный в свои мысли. Как быть? Везде он видел одни препятствия, а посоветоваться не с кем. Ахмед-джан умер, Хайдаркул исчез, Фируза в доме миршаба…

Вот только бай… Он как будто искренне желает ему добра, называет сыном, освободил из тюрьмы, послал денег умирающему Ахмед-джану, даже жалобу на миршаба обещал написать… Не говорит ли это все о хороших чувствах бая? И в самом деле, почему бы баю не стать отцом простому батраку? Ведь Асо родился в его доме, преданно и верно служит баю, почему бы не полюбить ему такого верного слугу? И для чего баю служанка Фируза? Только для работы. Ведь он не может взять ее себе в жены! Так почему бы не выдать ее замуж за Асо? Шамсия и Фируза не верят баю, считают коварным хитрецом, обманщиком. Почему? Неужто бай обманет своего верного слугу, который ему вроде сына или младшего брата?!

К чему этот обман?

Шамсия — хороший человек, а все ж она дочь миршаба… Фируза верит ей, думает, что в ее семье лучше жить, чем у бая, но это не так! Миршаба следует бояться больше всех. Он обманщик, насильник… Под его командой жестокие стражники. В его руках все тюрьмы, кандалы и цепи, все орудия пыток!.. Вся власть у него в руках. Нет, нет, боже упаси довериться миршабу! Он замыслил что-то дурное. Зачем бы иначе он рыскал по следам Фирузы?! Была, была у него какая-то цель! Он хуже бая, злее, коварнее. Он может и самого бая в тюрьму упрятать… Что для него жена, дочь! Разве он их слушается! Захочет — и продаст Фирузу какому-нибудь знатному человеку. Неспроста он у себя ее держит. Миршаб скуп, а ее он и одел, и кормит, и учит… Ох, неспроста все это! Понадобятся миршабу деньги, он ее и продаст!.. А тогда — конец. Без Фирузы для Асо жизнь не мила. Что же делать, что же делать? — который раз в отчаянии спрашивал себя Асо.

В тяжелом настроении отправился он к сестре жены водоноса, чтобы сообщить ей печальную весть.

Начиналась суровая бухарская зима. Мороз надолго утвердил свою власть в этом прославленном древнем городе. Он был жесток, безжалостен, как эмиры, — деспоты из племени мангытов, точно испытывал человеческое терпение и выносливость.

Морозное небо безоблачно. Днем солнце весело сияет на голубом небе, но тепло его лучей поглощает остро жалящий мороз, до синевы замораживает лица, руки и ноги детишек, которые, радуясь солнцу, выбегают на улицу. Недаром зимнее солнце в Бухаре называли врагом детей.

Ночью земля трескалась от стужи. По темным безлюдным улицам гулял старик мороз да его вечный спутник — пронизывающий ветер. Ночи деспота султана — называли их бухарцы. И горе было тому, кто, не имея теплой одежды, попадал в их ледяные объятия!

Единственный источник водоснабжения в Бухаре — обширные хаузы покрылись серебряной коркой льда. Водоносам приходилось делать проруби и с трудом добывать оттуда воду. Скользя на обледеневших ступеньках, бедняги нередко падали, разбивали головы, ломали ноги и руки.

Неодинакова лютая стужа для шаха и для нищего. Природа, казалось, была заодно с врагами бедняков. Летом безжалостно палило солнце, зима выстуживала их ветхие жилища. А богачи пользовались всеми благами и в зной и в холод. Людям с достатком и зима приносила свои радости. Владея большими домами, они переселялись в комнаты, обращенные к солнцу. Пол, хоть и земляной, устилался циновками, а сверху на них клали еще толстые кошмы и пушистые ковры, ограждая себя от сырости. Вдоль стен укладывались курпачи, ватные и байковые одеяла. Проемы для света в окнах заклеивались вощеной бумагой, а в иных домах даже вставляли стекла, к тому же опускали занавески, защищавшие от порывов ветра. В большом сандали постоянно поддерживали тепло. По углам еще устанавливали мангалы да зажигали тридцатилинейные лампы.

От всего этого в комнате становилось жарко, как в бане.

В длинные зимние ночи у владельца богатого дома собирались близкие, за беседой и вкусными яствами ночь проходила незаметно. Разгоряченные едой и веселыми разговорами, собравшиеся утоляли жажду ледяной водой. Но всего этого им было еще мало. Рано утром слуги отправлялись на базар за особо приготовленным горохом, это блюдо завершало пиршество.

Зима в Бухаре — пора вкусной, обильной пищи. Обжоры с нетерпением ждали этого времени года. Летом жара отбивала аппетит. Но как только наступала зима, любители поесть, не теряя времени, принимались за еду. Каких только блюд не создавали искусные повара! Большим успехом пользовалось блюдо калла-поча, которое варится, как студень, из бараньих ножек, но подается в горячем виде. А гипо? Бараний желудок начиняют рисом, мясом, салом, изюмом, морковью, алычой, разными пряностями и варят в котле вместе с бараньими ножками. Объедение! А манты? А тушка барана, сваренная на пару, а домашняя колбаса, а плов с айвой! Или сливки — ничто не может сравниться со сливками Бухары. И фрукты, фрукты, фрукты — чарджуйские и кокандские дыни, зимние дыни из Гиждувана, виноград дамские пальчики…

В богатых домах все это поедалось в несметных количествах в долгие зимние вечера.

Осадков зимой в Бухаре выпадает немного. Снег большей частью тут же тает, а высохшая вскоре грязь превращается в пыль, и ветер гонит ее по улице, как и летом.

В день, когда происходили описываемые нами события, в Бухаре выпал первый снег. По народному обычаю, первый снег — повод для забавы: друзьям и знакомым рассылались письма в стихах, назывались они барфи — снежные, с предложением устроить угощение. Начинались они примерно так:

Далее шло перечисление блюд, которые автору письма хотелось бы отведать. Письмо отправляли с посыльным, он должен был вручить его адресату лично и тут же убежать. Иначе хозяин дома мог его схватить, опозорить, смазав лицо сажей, и возвратить посыльному письмо, тогда угощать должен был написавший его.

В этот день к госпоже Танбур без конца приходили знакомые, друзья, просто соседи с просьбой дать образцы снежных писем. Она раздала все, что имела, кое-кому даже помогла составить новые, а сама никому не написала.

Мысли ее были заняты другим. Три ее ученицы закончили изучение книги Чоркитоб и перешли к Хафизу. Две из них пришли с матерями и сестрами и принесли с собой угощение.

Оймулло приветливо встретила гостей и тут же провела первый урок по книге Хафиза. Прочла вслух несколько двустиший, объяснила их значение. Затем помолилась и передала книгу девушкам. Довольные, гордые, они сели на свои места и углубились в чтение.

Фируза уже давно проходила Хафиза. Когда гости разошлись, Танбур подозвала ее к себе и спросила, понимает ли она смысл строк Хафиза. Фируза, подумав, ответила:

— И да и нет!

— О, молодец, Фируза! Ты совершенно права. Каждое слово Хафиза доходит до сердца человека, волнует его чувства… Но смысл его стихов не сразу уловишь. В Хафиза нужно глубоко вдуматься, при поверхностном чтении он неясен.

Госпожа Танбур разобрала вместе с Фирузой несколько двустиший и под конец сказала:

— Ты хорошо учишься, доченька, будешь образованной. Не стесняйся спрашивать, если что непонятно тебе… У меня, у Шамсии, у других подруг…

Фируза поблагодарила.

Шамсия в это время сидела над книгой, глубоко задумавшись, неподвижно глядя перед собой. Оймулло окликнула ее: