Но недолго длилось счастье. Через десять дней Назарбай принялся за старое: стал пить, играть, да еще — избивать жену. Да что говорить, почтенного имама, моего дедушку, он тоже не постыдился избить.

Дед вынужден был покинуть дом, доставшийся ему по наследству. Не выдержав такого позора, он вскоре умер. Вслед за ним как-то ночью, совершенно неожиданно, умер и мой дядя, всем это показалось очень странным, он ничем не болел, и люди шептались, что его убил мой отец: он, мол, хотел завладеть всем имуществом тестя, безраздельно владеть наследством.

Мать оставила меня сиротой, умерла, когда мне исполнилось восемь лет, моему старшему брату было одиннадцать. Никогда не забуду тех минут, когда мы с братом сидели у постели умирающей матери и плакали, она гладила нас по головкам. В комнату вошел отец, увидев, что мы плачем, он грозно приказал замолчать. Мы замерли от страха, его жестокость была нам хорошо известна, не раз приходилось испытывать на себе силу его кулака. Хоть и малы были, мы понимали, что нашу мать сведут в могилу побои вечно пьяного, разнузданного отца.

Замирающим от слабости голосом мать взмолилась:

— После моей смерти… не мучьте наших бедных детей… Пожалейте их… Они послушные, хорошие… Им я отдала всю свою любовь… Будьте же к ним добры… Поручаю их вашей заботе!

Мы снова зарыдали, слушая слова матери, полные любви и нежности. А наш отец сказал, что мать начиталась разных книг, помешалась и поэтому болтает всякую чепуху. Он заставил нас выйти вместе с ним на мужскую половину. Там его уже ждали друзья-картежники. Л мы постарались незаметно улизнуть и вернулись обратно к маме. Но не пришлось нам больше услышать ни словечка из ее уст. Она потеряла сознание и так, в беспамятстве, умерла.

Смерть матери, видимо, вызвала все же в отце какие-то чувства. Он стал с нами ласковей. Ходил грустный, иногда даже плакал, никого к себе не пускал. Но это длилось недолго, вскоре вновь появились дружки-картежники, и все пошло по-прежнему.

Правильно говорится: что всосано с молоком матери, останется в человеке до его смерти. Трудно было надеяться, что от природы дурной характер Назарбая когда-нибудь исправится.

Тяжко жилось мне и брату с жестоким, грубым отцом. По целым дням он играл в карты, то проигрывался до нитки, то возвращал свои богатства. Его жадности и жестокости не было предела. Если человек стоит на краю пропасти, — говорил он, — подтолкни его туда. Таково было его правило. Обыграв кого-нибудь, он обирал свою жертву, даже если оставались голодные дети. Для достижения своей цели он не брезговал никакими средствами, грабил, убивал. Барышничество только прикрывало его истинное занятие: он был попросту конокрадом.

Остепенившись немного после смерти матери, он решил приобретать ценные вещи и недвижимое имущество. Он скупал земли, мельницы, караван-сараи, занимался ростовщичеством, брался за любое дело, лишь бы оно давало доход. Друзья и родственники уговаривали его жениться снова, он не хотел. Ходил к скверным женщинам, чужим женам… Он не останавливался ни перед какой подлостью. И все это на глазах у меня и моего брата.

Была у нас тетя со стороны матери, грамотная, начитанная женщина. Она часто брала нас к себе, учила грамоте, уму-разуму, наставляла. С ее помощью мы стали разбираться в том, что такое добро и зло. И мы хорошо понимали, что собой представляет наш отец. Тетя правильно воспитала нас, все с удивлением говорили: У такого отца такие дети!

Что же это я расхвастался, можно и впрямь принять меня за помешанного!.. Ведь хвастуны — самые ничтожные люди. Впрочем, возможно, бахвальство перешло ко мне по наследству, от отца. Вот уж кто беззастенчивый хвастун! Простите меня, ака, я, верно, надоел вам своей болтовней… Но сердце мое переполнено горем, обидой…

Я столько тяжелого пережил. Помните, Бедиль говорит: Страдалец, кого бы ни встретил, стонать начинает!.. Я вот встретил вас и не могу сдержаться…

Брат мой вырос, стал красивым юношей. Он, хоть и получил некоторое образование, остался в кишлаке и занялся земледелием. Сельские работы с детства привлекали его, он работал вместе с батраками на полях отца, и, когда вырос, отец поручил ему все хозяйственные дела. Работал он усердно, земля давала обильный урожай, приносила большие доходы. Особенно славился наш сад в Гала Осиё, слух о нем разнесся и до Вабкента, и до самой Бухары. Люди приходили и приезжали к нам за саженцами. Отец ежегодно отправлял на базары множество корзин с виноградом, инжиром, гранатами… Он много на этом зарабатывал, но мне с братом ничего не доставалось. Перепадали лишь в базарный день две-три теньги на мелкие расходы.

Однажды, подсчитывая вместе с братом большую выручку, отец обмолвился, что копит деньги на свадьбу, в будущем году, мол, собирается брата женить.

Что до меня, я не стал заниматься сельским хозяйством, а сделался писцом у помощника казия. Я писал разные заявления, составлял купчие и получал за эту работу ежемесячно пять тенег. Все деньги отдавал отцу.

Мы с братом готовы были недоедать, ходить в рубище, не иметь копейки за душой, лишь бы отец не бил нас, не мучил. Так же мучил он и своих батраков и дехкан, на него работавших. Избивал он нас по любому поводу: то придерется к какой-нибудь ничтожной мелочи, то просто придет пьяный или накурится опиума. Словом, ни одного спокойного дня у нас не было.

И вот прошел год с того дня, когда отец пообещал женить брата. Брату как раз исполнилось двадцать лет, красивый юноша стал завидным женихом. Отец пригласил свах и попросил подыскать подходящую невесту. Но не успели они заглянуть хотя бы в два-три дома, как отец сам нашел девушку. Она оказалась дочерью помощника казия в нашем кишлаке, с которым отец нередко игрывал в карты. У казия в кишлаке был сад, туда он наезжал с семьей, и отец будто бы сам видел девушку, сказал, что она красивая…

Согласия брата он и не спрашивал, а начал готовиться к свадебному торжеству. В короткий срок было все подготовлено. Устроили пир, и ввели молодую в дом. Но первая же ночь разочаровала моего брата. Невеста оказалась не невинной, к тому же была чванливой и дерзкой. Когда же брат заикнулся было об этом отцу, тот приказал ему молчать.

Через несколько дней после свадьбы брат привел меня на женскую половину, хотел познакомить с женой. Мы застали ее перед зеркалом, она красила усмой брови и не обратила на нас внимания. Рассмотрев невестку поближе, я увидел, что красота ее искусственная, все родинки на лице наставила сама, цвет лица от природы очень темный, и только пудра и белила несколько смягчают его. Трудно было также поверить, что у нее собственные косы, такие они оказались длинные. Она была чрезмерно кокетлива, отвечая на мое приветствие, взглянула на меня уголком глаза шаловливо и задорно, что я смутился.

Заметив это, она расхохоталась и сказала мужу:

— Как вы с братом похожи друг на друга, сразу видно, что простофили!

Я в тот день не выпил и пиалы чая из рук этой женщины, да и больше ни разу не переступил порога ее комнаты.

Прошло полгода. За это время с братом произошла печальная перемена недавно сильный, здоровый, кровь с молоком, он пожелтел и осунулся. Раньше, работая в поле или в саду, он всегда шутил с дехканами, пел песни, а теперь всех сторонился, ходил молчаливый, мрачный… От моих расспросов отмахивался, говорил, что просто нездоров.

Однажды ко мне пришли его друзья, стали упрекать в равнодушном отношении к брату: если им он не хочет рассказать, его терзает, то мне он доверится — как-никак родной. Тут я не на шутку забеспокоился и решил с ним поговорить.

Как-то в полдень он сидел один у хауза, я подошел и стал настойчиво расспрашивать, что с ним происходит. Он сначала уходил от ответа, ссылался на какую-то непонятную болезнь, но потом не выдержал и залился слезами. Слезы облегчают душу, смягчают ее. Наплакавшись вволю, брат стал откровеннее, он признался, что все это из-за жены.

Лучше бы я не женился! Жена принесла мне только несчастье… Боюсь, что из-за нее я умру…

Что ты говоришь?! Объясни, ради бога!

Уже через два месяца после свадьбы жена ко мне охладела, потом просто перестала разговаривать. Я сначала не придал этому значения. И вдруг я заметил, что она заигрывает с нашим отцом, хохочет при нем, а однажды, забывшись, бросилась ему прямо на шею… Я тут же стоял. У меня сердце чуть не выскочило! Но я еще не все понимал, никому ничего не рассказывал, сдерживал себя, решил проследить за ней. Сначала заводил по ночам разговор об отце, дурно отзывался о нем, говорил, что он скуп, жаден, жесток, называл его немощным стариком. Она его защищала, сердилась. Потом я пошел на хитрость.

Как-то в базарный день я сказал утром жене, что отправлюсь на Вабкентский базар и вернусь только вечером. Жена не смогла сдержать своей радости, попросила привезти ей с базара хну и жевательную серу. Я пообещал и ушел. На базар я, конечно, не поехал, а, пройдя задами через сады и рощицу, вернулся домой, из укромного садика позади нашего дома я влез на крышу и расположился там наблюдать, что происходит внизу. Жара была сильная, солнце палило, но я того не чувствовал, наоборот, я дрожал от холода, ноги и руки стали ледяными.

Жена во дворе что-то жарила на очаге и напевала. Вскоре жаркое было готово, и она вошла в дом. Оттуда вернулась нарядная, в шелке и бархате, красиво причесанная, с подведенными глазами. В эту минуту с улицы пришел отец и запер ворота на цепь. Жена радостно бросилась к нему, а он обнял ее, и они вместе вошли в дом. От гнева вся кровь бросилась мне в голову, в первое мгновение я хотел спрыгнуть с крыши и опозорить нечестивцев!.. Но, пораздумав, я сдержался и сидел не шевелясь. Вскоре она пришла за жарким, и я слышал, как они в комнате едят, пьют, смеются…

Я не знаю, сколько прошло времени, но они снова появились во дворе, и я яснъ слышал весь их разговор. До каких пор мы будем таиться, вечно чего-то бояться, встречаться урывками? — спросила жена. — Неужели мы не можем открыто стать мужем и женой? Отец ответил: Неудобно, что люди скажут?! Да так и лучше, приятнее быть всегда любовниками…