— Фируза, — дрожащим от волнения голосом проговорил он, — как хорошо, что я вас увидел…

Кончики пальцев Фирузы похолодели, она вздрогнула, но не отодвинулась от Асо.

— Если не увижу вас хоть на минутку, целый день мне покоя нет, — продолжал Асо, — как будто я потерял что-то…

Фируза тихонько пожала мозолистую руку юноши, но ничего не сказала.

— Фируза-джан!

Неужели и вы…

Из комнаты послышался голос Дилором, она звала Фирузу.

— Иду! — ответила Фируза и поспешила в комнату. — Асо пришел! — сказала она, подойдя к бабушке и садясь возле нее. Следом вошел Асо и уселся рядом с Хайдаркулом.

— Откуда ты? — спросила старуха.

— Из дома невесты, — ответил Асо. — Без вас там женщины не знают, что и делать.

— А умру я, что они тогда будут делать без меня?.. Асо, ты голодный? Хочешь супа? Фируза сварила, такой вкусный.

— Хорошо, — сказал Асо, глядя на Фирузу. — Раз Фируза сварила, я поем.

Старуха сделала знак Фирузе, и та вышла Хайдаркул обратился к Лео:

— Саиба Пьяницу видел?

Видел, под хмельком, как всегда, играет с конюхами в бабки.

— Если он нынче останется спать в доме бая, ты дай мне знать буду поблизости.

— Хорошо.

Только ты будь мужчиной, — сказала старуха. — Не воспользуйся мчи, что он пьян, отомсти так, чтобы он знал, кто его карает!

Матушка, я все сделаю, как вы скажете, все так и будет… А теперь и пойду. Помолитесь за меня.

Старуха подняла руки и, пробормотав что-то, сказала «аминь». Хайдаркул нагнулся к ее руке, поцеловал, приложил к глазам и тихо удалился. Асо вышел вслед за ним, запер ворота и вернулся в комнату вместе с Фирузой, которая несла миску с супом.

Прежде чем уйти, Асо остановился у ворот, вынул из-за пазухи сверток и подал его Фирузе.

— Завтра пойдете на той, наденьте это, — сказал он и быстро исчез в темноте.

Фируза развернула сверток — это был шелковый платок из фаранги. Подарок так обрадовал девушку, что она прижала его к груди и поцеловала…

Наутро возле топки Джуйборской бани нашли труп Саиба Пьяницы, убитого кинжалом в грудь. Гани-джан-байбача приказал обмыть покойника и похоронить его. Имам, аксакал и несколько водоносов отнесли носилки с убитым на холм Бикробод, где и похоронили. Эта неприятная история очень расстроила бая. Больше всего бай обеспокоен был тем, что это случилось в день его свадьбы: нехорошая примета. Но имам и аксакал успокаивали его:

— Да будет он жертвой за вас! Ну умер один пьяница-картежник, что особенного!

— Меньше сору — мир чище!

— Перед выездом невесты надо барана зарезать…

— Лишь бы вы сами были здоровы!

Но Гани-джан-бай как раз о себе-то и беспокоился. Да и как не волноваться, если чувствуешь, что ты окружен врагами, а меч твой сломался. Гани-джан никому не доверял, убийство Саиба страшно напугало его, и ему было уже не до свадьбы. Он сам отправился к главному миршабу Бухары, велел собрать всех заядлых бухарских картежников и в присутствии миршаба стал допрашивать их. Оказалось, что накануне вечером Саиб ни с кем не играл, не был в игорном доме, никому не задолжал и никто ему не был должен. Обследовали все вокруг Джуйборской бани, но никаких следов не нашли. Таинственность убийства больше всего страшила бая. Да еще совершено оно в день его свадьбы…

И все-таки это событие не помешало свадебному празднеству. В то время как Гани-джан хлопотал у миршаба, в доме Оллоёр-би свадьба шла своим чередом со всеми торжественными церемониями.

В конце большого двора, на котором, как в старину, перед парадными комнатами были выложены суфы, протянули веревку, навесили на нее паласы и, отгородив таким образом угол, вырыли углубление для пяти больших очагов, установили пять огромных котлов. В трех из них должен был готовиться плов, в остальных — жаркое. Тут же были поставлены широкие топчаны, возвышалась гора хвороста, стоял громадный самовар и толпились повара и их помощники.

Хайдаркул тоже был в доме невесты; засучив рукава, он то чистил рис, то подкладывал дрова под котел, в котором грелась вода, то пил чай сам, то подавал пиалу старшему повару… работы хватало. Главный повар и квартальный аксакал были очень довольны ловкостью и проворством нового помощника, — еще вчера он показал искусство резать морковь.

…Раннее утро, август, чистое, ясное небо. Аксакал и повар сидят на топчане, пьют чай и разговаривают. Говорят о вчерашнем событии — об убийстве Саиба. Повар считает, что убийство в день свадьбы — нехороший знак. Покровитель поваров, ангел Джабраил, учил, что, если в день свадьбы прольется невинная кровь, брак будет непрочным. Но аксакал не придавал значения этому — подумаешь, невинная кровь, умер один пьяница-картежник, ну и что? Мир от этого не пострадал. Пусть он будет жертвой на пути невесты. Конечно, убийцу надо найти. Вот пусть попадется — аксакал сам пойдет на него посмотреть.

В это время к топчану подошел Хайдаркул и протянул аксакалу свою тыквочку с насом.

— Попробуйте-ка. Вчера искал, искал, в табачной лавке купил. Аксакал взглянул на улыбающегося, красивого, несмотря на густую бороду и усы, Хайдаркула, взял тыквочку, заложил под язык щепотку наса и вернул ее хозяину.

— Ну как? — спросил тот.

Аксакал только покрутил головой от удовольствия.

А повар все говорил об убийстве, о том, что за последнее время много льется невинной крови. Каждый день выводят людей из зиндана, ведут на Регистан, на базар Аргамчин, передают палачам, а те, ненасытные, убивают всех, одного за другим, без конца проливают кровь. А за какие грехи? Что сделали эти люди? Может быть, их вовсе не надо было лишать жизни? Повар видел своими глазами, как палачи вчера убили трех совсем молоденьких, только-только стали усы пробиваться, — ну за что их убивать? Нет, слишком много за последнее время пролито невинной крови, да хранит нас бог, дай господи, чтобы это наконец кончилось!

Аксакал выплюнул нас, прополоскал рот чаем и засмеялся. Сам повар, сказал он, каждый день режет столько баранов и коров, проливает море крови, что ж он так боится кровопролития? Дело государственное не шутка. Если эти люди невиновны, не имеют на совести греха, почему же их казнят? Уж конечно, они разбойники, или воры, или убийцы, раз сто высочество эмир приговорил их к смерти, как велит шариат! Наш эмир милостив и заботится о своих подданных. И повару нечего печалиться, а надо молиться за эмира.

В эту минуту из прохода, ведущего в ичкари, появилась старуха Дилором. Она громко сказала:

— Эй, мужчины, не очень-то распивайте чаи, уже поздно, а дел наших что-то не видать.

Аксакал ответил, не вставая:

— Не беспокойтесь, матушка, все будет вовремя — и плов и жаркое.

— Сразу же после полуденной молитвы начнете подавать жаркое.

— Пожалуйста!

— Для сватов оставьте жаркое — как только они придут, сейчас же и подавайте! Я теперь не могу каждый раз сюда бегать, так что сам делай те вовремя, аксакал, чинно, не спеша!

— Я же сказал, что все сделаю, — засмеялся аксакал. — Смотрите-ка, стара, а командовать любит!

— А если тебе мои распоряжения не нравятся, так сам командуй, толстобрюхий пройдоха!

Вокруг все засмеялись, особенно громко хохотал Хайдаркул. Но аксакал квартала Чакар Султан, видно, не знал характера бесстрашной старухи, который хорошо известен был аксакалам других кварталов у Каракульских ворот, поэтому он вдруг рассердился и, повернувшись к Хайдар-кулу, возмущенно крикнул:

— Чего хохочете? Обезьяна родила, что ли?

Глупая старуха сболтнула, а вы уж и рады!

Все замолчали, и снова раздался громкий голос старухи:

— Ты, аксакал, еще не стирал моим мылом свое белье — что ты знаешь обо мне? Я хоть и глупая, но сумею отчитать сотню таких умников, как ты! Чем браниться, давай-ка лучше займись котлами!

На крик и шум вышел из мехманханы сам Оллоёр-би, седой, с палкой в руке. Все встали с топчана, толстобрюхий аксакал тоже поднялся. Оллоёр-би сказал:

— Мне послышался голос Дилором-каниз, это ты, старая? Что шумишь?

— Да вот побеседовала тут с вашим аксакалом. Ему не по душе, что я распоряжаюсь. Ну и говорю: если тебе хочется со мной поменяться, давай я тебе усы и бороду повыдергаю, надену на тебя мое платье, и иди к женщинам — командуй!

— Так и сказала? Ну и старуха, — засмеялся седой хозяин, и все окружающие захохотали вновь, но Оллоёр-би, вытирая слезы от смеха, заговорил серьезным тоном: — Ну ладно, больше не ссорьтесь тут, эту свадьбу надо так отпраздновать, чтобы люди запомнили ее на долгие годы.

— Только скажите, чтобы ваш аксакал не срамил меня перед гостями! — крикнула Дилором уже из коридора. — Пусть вовремя подает жаркое и плов, да как следует. Ведь это свадьба не какого-нибудь лавочника или шерстобита.

— Хорошо, хорошо, — сказал хозяин, — я сам за ним присмотрю, а ты иди расшевели всех.

Дилором-каниз вошла в дом. Гости еще не собрались, но комнаты уже заполнили родственники, служанки, слуги.

Суфа перед домом была устлана покрывалами, парадные комнаты, особенно комната, обращенная на юго-запад, в сторону Мекки, нарядно убраны для самых важных гостей. В конце двора находилась комната для детей и для отдыха распорядителей праздника. Балахана наверху была отведена для подруг невесты — девушек и совсем молоденьких женщин, недавно вышедших замуж. В огромном подвале приготовлены подносы с угощениями; ими распоряжалась только Дилором-каниз, без ее позволения никто не мог к ним притронуться. На кухне женской половины поварихи хлопотали изо всех сил, жарили слоеные пирожки с мясом, варили молочный кисель. Они то и дело звали Дилором на совет: попробовать пирожок, сказать, сколько чашек киселя понадобится, просили отпустить еще сахару, жаловались, что мало шафрана…