— Значит, тебя теперь зовут Алиджаном! — сказала ему старуха. — Ты беглец и скрываешься? А что сталось с твоей женой и дочкой — ты знаешь?

Хайдаркул печально наклонил голову:

— Знаю все, мне Асо сказал. Потому я и в Каракуль не поехал, остался здесь.

— Расскажи мне, почему ты бежал и куда исчез потом?

— Да, — сказал Хайдаркул. — Я и сам собирался сначала вам рассказать свои злоключения, а потом уж совета спрашивать.

Он залпом выпил чай и взглянул на старуху Дилором.

— …В детстве я некоторое время ходил в школу, но учился без особенного успеха. Потом поступил учеником к кузнецу, научился ковать подковы, кетмени и топорики. Но и этим ремеслом я не стал заниматься. У нас в Каракуле и без меня было четверо кузнецов, они работали день и ночь и все-таки жили впроголодь. Если бы и я еще сделался кузнецом, одним голодным стало бы больше в Каракуле. Я взялся обрабатывать каракулевые шкурки и скоро стал хорошим скорняком. Но не поладил с хозяином, оставил и это дело. Тогда я стал ловить рыбу и сделался поваром. У меня был приятель, он умел сочинять стихи, ходил со мной на рыбную ловлю и сочинил песенку о людях, которые за многое берутся и ни в чем не достигают успеха. Вот и я был таким человеком и пострадал от этого. Когда я сделался поваром, на моей дороге встал Каракулибай, он хвалил мое уменье и ел рыбу без костей. Я никак не думал, что это мое новое ремесло погубит меня. Мне казалось, что ловить рыбу, жарить ее и продавать на базаре — самое хорошее занятие: никто тобой не распоряжается, нет над тобой хозяина, потому я и выбрал это. Но я сам попал на крючок Каракулибая.

Когда мой хозяин умер, я стал просить Гани-джан-байбачу отпустить меня к моей семье. Ведь я не был купленным, рабом, я был свободным ремесленником и мог уйти от бая. Но Гани-джан не захотел отпустить меня, а узнав, что у меня есть жена и дочь, потребовал, чтобы я перевез их в Бухару.

Я отказался. Тогда он, как и старый бай, заявил, что я его должник и должен работать на него. У меня в Бухаре не было никого, кто мог бы мне посочувствовать и дать добрый совет. Мое сердце рвалось на волю, тянуло меня к родным местам — на берега широкой Амударьи, в родной дом, к семье — к моим милым жене и дочери. Я помучился ночь-другую, на третью не выдержал, убежал из байского дома.

Но, к несчастью, когда я в полночь подошел к Каракульским воротам, они оказались запертыми. Хотел было перелезть через крепостную стену, но побоялся попасть в руки стражи, как вор. Решил дождаться утра, когда порота откроют, и стал искать места, где бы пристроиться на ночь. Недалеко от ворот на пустыре стояла чья-то арба. Очевидно, хозяева отвязали лошадь и увели во двор, а пустую арбу оставили без присмотра. Я тихонько влез в нее, но заснуть не мог. Прошел, может быть, час, как вдруг я услышал шаги на дороге. Вгляделся, вижу: к воротам, оглядываясь по сторонам, идет знакомый мне байский прихвостень, очень дурной человек, картежник и настоящий головорез. Я догадался, что он ищет меня. Бай, наверное, узнал, что я сбежал, и послал за мной. Звали его Саиб Пьяница, он каждую ночь ходил в квартал Джуйбор, добывал там вина, и оба они с хозяином пьянствовали. Он нигде не работал, только пил, ел, спал да играл в азартные игры. Но он умел покрикивать и распоряжался байскими слугами, как своими. Говорили, что бай держит его для каких-то особых надобностей.

Саиб Пьяница подошел к воротам, поговорил с привратником и куда-то исчез, я больше не видел его и решил, что, не найдя меня, он возвратился домой.

Рано утром, как только ворота открыли, я первым вышел из города и, не оглядываясь, пошел по дороге в Каракуль. Надеялся, отойдя немного от Бухары, достать лошадь или осла и отправиться дальше верхом. Но я недалеко ушел. Только миновал колодец, что в двух верстах от городских ворот, как в степи меня настиг Саиб Пьяница. Он потребовал, чтобы я вернулся к баю. Я отказался. Он стал грозить мне, я не испугался. Он схватил меня за ворот и потащил, но я не дался и вырвался, правда, оставив в его руках воротник. Тут мы стали бороться, дрались отчаянно. Как нарочно, дорога была пустынна; еще не совсем рассвело.

Саиб Пьяница известен своей силой, сопротивление ему было в диковинку. Он все старался свалить меня, подмять и, топча сапогами, заставить покориться, но это ему не удалось, на каждый его удар я отвечал ударом. Наконец, я схватил его за ворот, притянул к себе и головой так двинул ему в подбородок, что он покатился на землю и остался недвижим. Я подумал, что он без сознания, потому что он не шевелился, и пошел прочь, чтобы поскорее уйти от этого места. Но не сделал я и пяти-шести шагов, как меня ударили ножом в спину между лопатками; повернувшись, я увидел, что Саиб Пьяница, вытащив нож из моего тела, нацеливается снова ударить меня. Из последних сил я ударил его по голове, нож выпал у него из рук, и сам он перевернулся и упал. Но тут у меня потемнело в глазах, все закружилось, и я свалился на землю…

Открыв глаза, я увидел, что лежу в хибарке и Асо, теперь брат мой до самой смерти, перевязывает мои раны. Он дал мне воды, но я не мог выговорить ни слова, так я был слаб, и опять потерял сознание.

Не знаю, сколько времени прошло, пока я опять очнулся. Хибарка была освещена солнцем. Возле меня сидела незнакомая старая женщина и давала мне какое-то питье.

«Это чудесное лекарство, — сказала она. — Я сама приготовила его из сока цветов, из целебных трав, оно унимает всякую боль Выпей еще глоток, сын мой!»

Я выпил. Напиток был ароматный, горьковатый на вкус. То ли от его действия, то ли после сна, но мне стало лучше. Я спросил, где я и как сюда попал. Женщина сказала, что я в хибарке колодезного сторожа, что меня, раненного, истекающего кровью, привез сюда на рассвете юноша-арбакеш. Он назвался моим братом, сказал, что враг ударил меня ножом в спину и скрылся. Юноша дал им денег, просил, чтобы меня приютили и присмотрели за мной. Слава богу, рана оказалась неглубокой, нож не дошел до сердца. Юноша обещал наведываться.

Потом пришел хозяин хибарки. Он знал Саиба Пьяницу. Он даже видел, как нынче утром тот выслеживал меня, а потом, очень встревоженный, поспешно возвращался назад. Таких людей надо опасаться, сказал сторож. Он уверил меня, что я могу спокойно отлежаться у него, где мне ничто не грозит. Он очень хвалил Асо, его отзывчивость, человечность.

Старуха принесла похлебку, накормила меня. После полудня пришел Асо. С ее помощью он снял повязку с моей раны, обмыл ее теплой водой, смазал какой-то мазью и перевязал куском кисеи, которую принес с собой, а поверх тряпками и своим поясным платком.

«Я ходил к индусу-лекарю, — сказал он. — Просил у него лекарства от ножевой раны. Он дал мне эту мазь и объяснил, как надо смазывать. И вот-еще кайли и порошок дал, сказал: если будет жар, принимать три раза в день. Кажется, у вас жар? Примите же эти капли».

Асо накапал мне лекарство и заставил выпить, только тогда успокоился и рассказал, что он узнал в городе:

«Саиб Пьяница пришел к баю и объявил, что он вас убил и бросил в степи, в доказательство показал окровавленный нож. Бай поверил. Вы можете теперь быть спокойны — никто вас искать не будет. Поправляйтесь, я буду вас навещать и опять схожу к лекарю, если надо».

Я не знал, как благодарить его, что ему сказать, из глаз моих текли слезы. Асо дал старухе денег. Я сказал, что не надо, у меня самого в кармане есть деньги, но Асо ответил, что они еще мне пригодятся. Я спросил его, как он нашел меня. Оказалось, что он ехал на арбе, вез баю дыни и арбузы и наткнулся на меня. Видно, Саиб услышал скрип арбы и убежал.

Подлецы всегда трусливы.

Асо ушел, но потом каждый день приходил проведать, перевязывал мою рану, давал лекарства. Он приносил мясо и масло, фруктовый сахар и фрукты и все старался накормить и успокоить меня. Ни словом не обмолвился он о несчастье, случившемся с моей женой и дочерью. Ведь я был еще слаб, рана моя плохо заживала, меня мучил кашель, по вечерам поднимался жар, я бредил, в глазах темнело. Два месяца и десять дней пришлось бедному Асо возиться со мной и ухаживать, пока я совсем не поправился. Все его сбережения ушли на мое лечение и питание.

Когда пришло время покинуть лачугу сторожа, Асо осторожно, стараясь щадить меня, рассказал мне о судьбе моей дочери. Как громом поразила меня эта весть, сердце рвалось из груди, я весь был как в огне…

Старуха Дилором вытерла концом рукава слезы, катившиеся по ее морщинистым щекам.

— Ну и что ж теперь ты хочешь делать? Куда пойти? Хайдаркул не сразу ответил, выпил пиалу чая, потом сказал:

— Теперь у меня никого не осталось на свете, и никаких у меня нет желаний, кроме одного. Только одним я теперь живу: месть! Я должен отомстить своему врагу за обесчещенную дочь, за несчастную мою жену и за самого себя.

— А как отомстишь?

— Не знаю! Знаю одно: Гани-джана надо убить. Пусть я отвечу мне все равно. Вот я и пришел к вам спросить, что вы думаете об этом.

Бог сам отомстит за нас, — сказала старуха. — Ну убьешь ты Гани-джана — разве это будет полная месть? А судья? А раис? А миршаб с аксакалом? Они останутся безнаказанными? Разве они не виноваты в гибели твоей семьи? Разве Гани-джан сам, без их помощи мог бы тебя обдурить? Кто сочинил для него ложную бумагу о твоем долге, кто свидетельствовал об этом? Судья и раис. Если мстить, так всем. А этого ты не сможешь сделать, руки коротки у тебя.

— Больше всех меня Гани-джан обидел — ему и буду мстить!

— Мой муж тоже отомстил, — сказала старуха, глядя в сторону. — Мой муж тоже убил человека, который обесчестил нашу дочь. И никто не узнал об этом. Знал только он сам. Но в мире ничего не изменилось от этого убийства, кровь не смыла позорного пятна с нашей дочери. А сам он, муж мой, втайне мучился и тосковал, умер скоро…

— Это мое право: кровь за кровь!