Виктория Холт

Дочь обмана

ЛОНДОН

Дезире

Мне часто приходит в голову мысль о том, насколько иначе сложилась бы моя жизнь, если бы не появление в ней Лайзы Феннел, повлекшее за собой столь драматические последствия. Я не перестаю удивляться тому обстоятельству, что, не окажись люди в одном и том же месте в какой-то момент, они, возможно, никогда бы не узнали о существовании друг друга, и жизнь их потекла бы совсем по другому руслу.

Не могу себе представить, что во всем Лондоне, да если уж на то пошло, во всей Англии, нашелся бы другой такой дом как наш. Я всегда сознавала, что это необыкновенное счастье — быть частью этого дома, в котором царила веселая, беспечно пренебрегающая условностями, неподражаемая и восхитительная Дезире.

В то время общественному положению придавалось огромное значение во всех сословиях, и строгие правила поведения одинаково неукоснительно соблюдались как среди слуг, так и в высших кругах. Но для Дезире они не существовали. К Кэрри, девочке-служанке, она обращалась так же, как к экономке миссис Кримп, что не всегда вызывало одобрение со стороны самой миссис Кримп, но Дезире не замечала этого.

— Привет, Кэрри! Ну, как поживаешь, моя дорогая? — бывало спрашивала она, встречая девочку в доме.

Все были «дорогими» и «милыми» для Дезире, и Кэрри просто таяла от удовольствия.

— У меня все хорошо, мисс Дейзи Рей, — обычно отвечала она. — А вы сами-то как?

— Держимся, держимся, — улыбаясь, говорила Дезире и делала вид, что не заметила неодобрительный взгляд миссис Кримп.

Все в доме любили Дезире — за исключением двух гувернанток, приехавших к нам, когда мне было пять лет, чтобы обучать меня. Одна из них уехала уже через несколько месяцев, потому что в наш дом гости приходили и уходили, сменяя друг друга, до поздней ночи, а ей требовался отдых. Вторая перешла от нас к какому-то графу, чтобы обучать его дочь, что больше соответствовало ее представлениям и ожиданиям.

Но большинство людей, поняв, что этот дом не похож ни на один другой, неизбежно попадали в плен обаяния Дезире: Марта Ги — с какой-то грубоватой нежностью; миссис Кримп — поджав губы и бормоча себе под нос: «Что же дальше, хотелось бы мне знать?»; горничная Дженни — с пылким обожанием, потому что сама втайне мечтала стать второй Дезире; а Кэрри — с ничем незамутненным восторгом, потому что еще никто в ее жизни не давал ей почувствовать собственную значимость. Ну, а Томас, кучер, был просто искренне предан хозяйке, считая, что такая знаменитость как Дезире может вести себя немного странновато, если ей этого хочется.

Что же касается меня, Дезире была смыслом моей жизни.

Я вспоминаю один случай, тогда мне было года четыре. Однажды я проснулась ночью, возможно, разбуженная голосами и смехом, доносившимися снизу. Я села на кровати и прислушалась. Дверь, ведущая из моей спальни в комнату няни, была открыта. Я подкралась к двери, увидела, что няня преспокойно спит, одела халатик и шлепанцы и спустилась по лестнице вниз. Смех доносился из гостиной. Я подошла ближе и остановилась, прислушиваясь.

Потом я приоткрыла дверь и заглянула в комнату.

Дезире, в длинном вечернем платье из струящегося шелка цвета лаванды сидела на диване, ее золотистые волосы были собраны в высокую прическу, голову охватывала бархатная черная лента, на которой сверкали драгоценные камни. Каждый раз, видя Дезире, я поражалась ее красоте. Она как будто вышла из любимой мною волшебной сказки. Но чаще всего я представляла ее Золушкой, которая вернулась с бала, найдя там своего принца; с той лишь разницей, что Дезире нашла сразу нескольких принцев.

По обе стороны от нее сидели мужчины, а еще один стоял рядом, наклоняясь к ней и смеясь. Их черные фраки и белые манишки красиво контрастировали с бледно-сиреневым шелком. Когда я вошла, все замолчали и посмотрели в мою сторону. Это было похоже на немую сцену из спектакля.

— А что вы тут празднуете? — спросила я, давая понять, что тоже хочу поучаствовать.

Дезире протянула ко мне руки, и я бросилась в ее благоуханные объятия.

Она представила меня гостям. К этому времени я уже заметила, что в комнате, кроме нее и этих трех мужчин, были и другие гости.

— Вот она, мое сокровище, — сказала мама. — Я назвала ее Ноэль, потому что она родилась как раз на Рождество. Это мой лучший в жизни рождественский подарок.

Я это уже слышала раньше. Однажды она сказала мне: «Ты родилась на Рождество, поэтому тебя назвали Ноэль, что означает день рождения — день рождения Христа». И еще добавила, что это особая честь для меня — делить свой день рождения с Иисусом.

Но в этот момент меня больше всего интересовало то, что у нас гости, и я праздную вместе с ними.

Помню, как я сидела на коленях у Дезире, и она с притворной серьезностью представляла меня гостям.

— Это Чарли Клеверхем, а это — мсье Робер Бушер. А это — Долли.

Это были те трое, кого я сразу заметила около нее, как только вошла в комнату. Я внимательно посмотрела на них, особенно на Долли, потому что, как мне показалось, у него довольно странное для мужчины имя. Он был плотным, приземистым, со светлыми, чуть рыжеватыми бакенбардами. От него исходил сильный аромат — потом, когда я стала лучше разбираться в таких вещах, я поняла, что это смешанный запах дорогих сигар и виски. Я также узнала, что его настоящее имя — Дональд Долинггон и он — менеджер, фамильярно называемый в театральных кругах Долли.

Все гости уделяли мне много внимания, задавали вопросы и демонстрировали интерес к ответам, поэтому мне казалось, что я участник замечательного праздника. Но вскоре я задремала, и Дезире отнесла меня сонную обратно в кроватку. Помню, на следующее утро, проснувшись и обнаружив, что праздник закончился, я очень жалела об этом.

Наш дом находился вблизи Друэри-Лэйн, недалеко от театра, что было немаловажно. В раннем детстве он казался мне огромным — таинственное здание с лестницей, ведущей вниз, в подвал и вверх — с первого этажа до пятого. Из окна детской, зарешеченного по распоряжению Дезире, чтобы я случайно не вывалилась, всегда можно было разглядеть что-нибудь захватывающе интересное.

Торговцы продавали свой товар с тележек или с лотков, висящих у них на шее. Тут были горячие пирожки, фрукты, цветы лаванды, всяческие заколки, ленты, бантики; экипажи и повозки привозили и увозили посетителей театров. Мне очень нравилось наблюдать за ними.

Когда мне исполнилось шесть лет, в нашем доме появилась новая наставница, мисс Матильда Грей. Это произошло после того, как две предыдущие гувернантки ушли от нас в надежде найти более подходящее место. Должно быть, сначала мисс Грей была несколько обескуражена и, вероятно, вскоре последовала бы за своими предшественницами, если бы не одно обстоятельство: она мечтала стать актрисой. «Не такой, как твоя мама, — подчеркивала она. — Чтобы не просто петь и танцевать в пустых комедиях, а настоящей актрисой».

Я изучающе посмотрела на Матильду. Едва ли ее физические данные могли позволить ей стать танцовщицей. Мама была довольно высокой и обладала фигурой, про которую обычно говорят: «как песочные часы». Мисс Грей была низенькой и коренастой, и единственное, на что она была способна, это фальшиво поверещать. Конечно, леди Макбет или Порция не должны петь и танцевать. Но тщеславные устремления Матильды, не имевшие под собой реальной почвы, не позволили ей оставить место, которое все же чуть-чуть приближало ее к миру театра, на что иначе она едва ли могла рассчитывать.

Через некоторое время мисс Грей смирилась и, я думаю, уже с радостью осознавала свою принадлежность к этому дому.

Самым важным лицом в доме была Марта Ги, мамина костюмерша, хотя на самом деле ее роль была гораздо значительнее — она заботилась обо всех нас. Это была крупная женщина с карими глазами, от острого взгляда которых едва ли могло что-нибудь укрыться. Ее темные волосы всегда были строго зачесаны назад и собраны в большой пучок на затылке. Одевалась она только в черное. Ей нравилось напоминать нам, что она коренная жительница Лондона, настоящая «кокни», рожденная под звуки колоколов церкви Сент-Мари-ле Боу. Марта была умной, проницательной, острой на язык и, по ее выражению, «ничего ни от кого не брала, но всегда отдавала все, что может, и еще чуть-туть».

Она знала маму еще с тех времен, когда та была хористкой, и кто-кто, а уж Марта Ги умела разглядеть талант. Она решила взять маму к себе под крылышко и направлять ее дальнейшие шаги. Похоже, именно так все и произошло. Марте было около сорока лет, она знала жизнь и неплохо ориентировалась в ней. Она частенько говорила нам, что знает театр как свои пять пальцев и отлично разбирается во всех этих трюках, которых надо бы опасаться, а мы заглатываем их как наживку и легко попадаемся на удочку. Марта держала в страхе маму, впрочем, как и всех нас, но внушала нам при этом мысль, что делает это ради нашего же блага. Она обращалась с мамой как с капризным ребенком, и маме это нравилось. «Ну, что бы я делала без Марты?» — бывало, говорила она. А еще мама не могла обходиться без Долли. Он частенько захаживал к нам.

Мое детство было необыкновенным. В нем не было ничего обычного. Всегда в доме происходили какие-то волнующие увлекательные события, и меня никогда не пытались отдалить от них. Каждый раз, когда я видела других детей, степенно прогуливающихся с нянями в парке, мне становилось очень жаль их. Они жили совершенно другой жизнью, такой непохожей на мою. Они были просто детьми, за которыми присматривали, но которых не слушали. А я была членом семьи, жившей самой увлекательной в мире жизнью. Моей мамой была знаменитая Дезире, на которую оглядывались прохожие, когда мы гуляли вместе. А некоторые даже подходили и говорили, как они восхищались ею в спектакле и доставали программку, чтобы она оставила на ней свой автограф. Она всегда улыбалась и приветливо разговаривала с ними, они замирали от благоговейного восторга, а я самодовольно ухмылялась, купаясь в лучах ее славы.