– Ты поужинаешь или коньячку с балычком просто?

– И поужинаю, и балычка, и коньячка, – ответил растерявшийся Костин.

На этом история с поэтессой Асей закончилась. Галя ни разу не напомнила Костину про измену, но на чеку была всегда…

Костин был умным и опытным мужчиной. Он отлично сознавал, что каркас его жизни держится на двух опорах – творчестве и семье. Выбей одну из опор – рухнет все.

Вадим, прекрасно относившийся к родителям жены, все-таки здраво полагал, что можно забыть поздравить тестя с Днем чекиста, но ни в коем случае нельзя позабыть о годовщине первого поцелуя с женой. Поскольку эта забывчивость будет стратегической ошибкой. Вадим также никогда не забывал, что у жены есть подруги. И спектакль «Какой у меня щедрый и трепетный муж» перед ними необходимо играть, не фальшивя. Костин не жалел денег на огромные цветочные веники, на ящики с дорогим дамским вином и французский шоколад. «Основа семейного счастья – это отличная память!» – говорил он и сбивался с ног, разыскивая старое издание книжки «Заповедник Аскания-Нова», по которой в четырехлетнем возрасте училась читать его жена. Книжка была найдена, теща и жена ревели белугами в припадке сентиментальности, а подвыпивший тесть пробурчал на ухо: «Ну, ты хорек! Я бы до этого не додумался!» И в конце концов Вадим Петрович понял, что жить под одной крышей со счастливой Галей экономически выгодней, психологически комфортней и просто приятно. Галя наверняка все уловки мужа видела насквозь, но и она не была дурой, предпочитая в этих вопросах не выводить его на чистую воду.

Однако случались моменты, которые даже самый умный и дальновидный мужчина не может предсказать или предотвратить.

«Вот и вчера…» – Вадим Петрович зажмурился. Видение женщины, тоненькой, светлой, в необычном, цвета оливок костюме. Девушка была такая высокая, такая гибкая, что была похожа на ящерку с маленькой короной из светлых волос – они были заплетены в косу и уложены наверху кругом. Вадим Петрович так и не понял, как эта девушка попала на его юбилей, но точно знал, что случайных людей там не было. Значит, это была или чья-то знакомая, или сотрудница какого-то издания, которая пишет о нем, но которую в лицо он до сих пор не знал. Лицо. Да, лицо было удивительное – удлиненное, тонкое, с глазами цвета… «А какие у нее глаза?» – Вадим Петрович бережно лелеял воспоминание о вчерашней незнакомке. Ему хотелось вспоминать ее неторопливо, в подробностях – как и что она сказала, как танцевала с неуклюжим писателем-фантастом Егоровым, как она прощалась. «До свидания, я очень рада была познакомиться с вами поближе», – сказала девушка-ящерка, подавая белую тонкую руку. Вадим Петрович пожал ее, хотя ему очень хотелось прильнуть к этой руке губами. «Ну да! Галя бы об этом сразу же узнала! Хотя, с другой стороны, что такого – поцеловать руку женщине?! – Костин перевернулся на другой бок. – Впрочем, понятно, если бы эта женщина была старая и толстая, ничего бы в этом такого страшного не было. А если поцеловать руку девушке с идеальной алебастровой кожей, нежным румянцем и талией Дюймовочки, то пощады не жди! Но… игра стоит свеч!» Вадим Костин вдруг почувствовал себя молодым – когда-то очень давно он так мечтал о Лиле Сумароковой.

Часы в кабинете пробили два часа дня. Вадим Петрович с неохотой вынырнул из своих воспоминаний. Надо было все-таки встать, показаться жене. Ее недовольный голос тревожил Костина. Сегодня ему хотелось, чтобы в доме было спокойно, тихо, а мелкие домашние дрязги и ссоры не отвлекали его от воспоминаний о молодой женщине-ящерке.


Что жизнь налаживается, Берта поняла, как только поймала себя на желании задержаться на работе допоздна, а утром приехать как можно раньше. Ей нравилось наводить порядок – все, что «нахозяйничал» Георгий Николаевич, требовало скрупулезности, неторопливости и усидчивости. Все, что просила Лиля Сумарокова, требовало полета фантазии, смелой мысли и отважного творческого подхода. Берте все это очень нравилось. А еще она поняла, что от ее работы зависит «лицо» издательства, то есть она что-то решает в глобальном смысле.

– Думаю, что во многом мы с тобой сходимся, а потому я не хочу мешать тебе. Делай, как ты считаешь нужным, главное, чтобы издательство работало, – сказала как-то Лиля, изучив некоторые предложения по реорганизации работы.

Берта всегда была высокого мнения о себе, она понимала, что сейчас работает за десятерых, но Лиле она была благодарна и за поддержку, и за определенную свободу. Конечно, то, что было несколько лет назад – собственное огромное дело, деньги, известность, – это все сразу так компенсировать было невозможно, и все же… Берта была почти счастлива. Она с удивлением замечала за собой это легкое, почти веселое, приподнятое состояние духа, когда хорошо становится от любого, даже самого пустякового события. «Вот оно – почувствуйте разницу! Это как раз обо мне… Как же я ее чувствую!» Берта наслаждалась жизнью, которая была и интересна, и потихоньку двигала ее вперед. Она еще боялась думать о том, что потеряла, она уже старалась не думать, чего она счастливо избежала, она старалась пока не строить планы. Ее «Алмазный полумесяц» так и стоял – без верхнего этажа, без крыши, без отделки. Берта потихоньку узнала, что владельца у него пока нет. Но на городские аукционы он выставляется регулярно… «Кто-то сбивает цену… Хотят купить – денег не хватает, вот и ведут политику – мол, уже столько раз пытались продать – никому не нужен», – это Берте сообщила одна знакомая из той, прошлой жизни. «Кто бы это мог быть? Впрочем, не все ли равно, пока я – вне игры, а потому не буду себе забивать голову. Но мало ли…» – Берта очень часто думала на эту тему.

Свое свободное время Берта делила между чтением и прогулками по городу. Подумать только, эти два обычных занятия теперь доставляли ей огромное удовольствие. Читала она сейчас запоем – просыпаясь воскресным утром, она принимала душ, завтракала и опять забиралась в постель. Около дивана всегда лежала стопка книг, и она, в зависимости от настроения, выбирала одну из них. Уютно устроившись, она так могла провести почти целый день. Ей наступившее относительное равновесие было приятно – работа, отец, который наконец оправился от неприятностей и теперь работал с Саней, домой в Москву не спешил. «Дочка, я безмерно рад тому, что твоя история завершилась. Теперь тебе надо научиться жить совсем другой жизнью, нормальной, от которой ты отвыкла. А нормальная жизнь – это та, которой жили мы все, в нашем доме, с бабушками и дедушками», – писал отец в письмах. Берта понимала, что имел в виду отец, – она и сама этой жизни была рада.

Она сама за собой замечала вдруг откуда-то взявшуюся мягкость, внутренние сомнения, колебания. Берта, усмехаясь про себя, называла это взрослением.


В день намеченной встречи с Костиным Лиля проснулась очень рано. Еще лежа под одеялом, она втянула живот, провела по нему рукой и удовлетворенно улыбнулась – безумной жестокости диета дала свои плоды. Лиля скинула несколько килограммов, у нее опять появился изящный подбородок, лицо стало остреньким, выразительным, от полноватой благодушности не осталось и следа. Еще накануне она сходила в парикмахерскую, и результатом этого визита стала короткая стрижка с длинной челкой. «Чем старше женщина, тем короче и светлее должны быть у нее волосы», – эту взятую откуда-то фразу она твердила про себя, стараясь не смотреть, как мастер отрезал ее шикарные волосы. Она одобрила свое отражение – подтянутая, с мальчишеской прической, она себе казалась помолодевшей лет на десять. Ну, в крайнем случае на семь. Гардероб она свой тоже обновила – на смену широким одеяниям пришел узкий брючный костюм. Лиля была довольна результатом – ее теперешний облик был логическим продолжением той ее, прошлой, молодой, красивой, амбициозной. Прошедшие годы, не самые простые, добавили выдержки, стойкости ее характеру, а склад ее ума, острый, парадоксальный, позволял легко вписаться в любую модель отношений.

Лиля посмотрела на спящего мужа. Она отлично помнила об уговоре, но… «Ситуация складывается так, что хороши любые меры, – думала она, – и между прочим, в этой ситуации виноват он. Так что пусть не возмущается!» Она заботливо укрыла мужа и тихонько, на цыпочках пошла на кухню. Как и много лет назад, ее утро начиналось с чашки черного кофе. Стоя у окна с большой белой чашкой и разглядывая свою машину, засыпанную желтыми листьями, Лиля старалась подавить радостное нетерпение – о предстоящей встрече она мечтала давно. Уже забылось оскорбленное изумление, с которым она обнаружила в книге Вадима описание их романа, уже давно растаяло чувство вины перед Георгием Николаевичем, уже забылась неловкость их поспешного отъезда, но осталось воспоминание о счастливой и всемогущей молодости, того самого времени, когда главным было не то, что ты можешь, а то, о чем мечтаешь. Лиля Сумарокова грустно улыбалась, вспоминая мечты восьмидесятых, – сегодня она достигла гораздо большего, но все эти достижения не были ей так дороги, как были бы дороги те, из дней ее молодости. Сегодняшние успехи были продиктованы примитивной жизненной целесообразностью, в этих достижениях, как правило, не было полета, а был грубый риск и расчет. Лиля сознавала, что от ее огромных творческих амбиций почти ничего не осталось – нельзя же было считать успехом популярность нехитрых детективов, но многие в эти годы растеряли и то, что было. А она не только сумела открыть свое дело и заработать денег, она еще и общественным деятелем стала. Лиля оторвалась от окна и вздохнула: «Георгий, если бы не спал, спустился бы сейчас вниз и очистил от листьев машину. Но будить его нельзя…»

Собиралась Лиля тихо – не хотелось отвечать на удивленные взгляды мужа. Ее макияж, прическа, костюм были немного слишком. Лиля, приободрившаяся результатами диеты, рискнула яркими красками – тени, румяна, помада.

Дорогу она выбрала длинную. Во-первых, не хотелось приехать раньше, Лиля планировала эффектное появление примерно через полчаса после начала разговора. Берта должна была выполнить самое трудное – начать разговор и склонить писателя Костина к сотрудничеству, потом появляется Лиля и… Что будет потом, она старалась не думать – совершенно ясно, что Берта, как человек деликатный и воспитанный, удалится под благовидным предлогом…