– Не успокаивайте меня. Я не хуже вас знаю, что издательство выпускало в основном мои книги. Другие авторы – это ерунда, так, мелочовка… О господи! Что делать дальше! Если я правильно понимаю…

– Простите, я перебью, у меня есть идея. Дело в том, что ваши книги очень хорошие, только их стало слишком много – надо немного изменить маркетинговую политику. Надо оживить ситуацию неожиданным ходом. Привлечь какое-нибудь яркое имя. Я тут промониторила рынок и придумала вот что – давайте выпустим книгу, детективный роман, но состоящий из двух частей. Одну часть пишет, а следовательно, и расследует женщина, вторую часть – мужчина. Преступление, само собой разумеется, одно и то же, убийца, или вор, тоже. И напечатать ее надо – с двух сторон. Анонс, реклама, телеинтервью – везде это надо подать как соревнование. Чей метод точнее? Чье расследование – интересней? Опять, же гендерный вопрос…

Берта видела, как Лиля на миг забыла о проблемах. Идея на первый взгляд ей понравилась. Но она еще сомневалась.

– А кто будет писать, так сказать, с мужской стороны? – спросила она задумчиво.

– Вадим Костин. Знаете, есть такой писатель. У него отличные рейтинги, он – классик жанра. Он – ваш достойный противник. Мы из этого литературного поединка сделаем сенсацию. Тем более он уже официально объявил, что больше не напишет ни строчки! Представляете, как это прозвучит?!

– Берта, вы просто гений! – Лиля Сумарокова старалась не прислушиваться к биению собственного сердца. – Но он такой несговорчивый…

– Не волнуйтесь, мы его уговорим. У него будет юбилей, я постараюсь попасть туда, ну, а там посмотрим…

«Да ты, девочка, просто умница!» – подумала Лиля и неожиданно для себя вдруг произнесла:

– Думаю, надо организовать встречу с ним. Берта, договоритесь – ты, я и он. Навалимся, так сказать, всем миром…

По дороге домой Лиля думала о том, что надо срочно сесть на диету и закрасить седину на корнях своей знаменитой челки.


На следующий день после своего пятидесятипятилетнего юбилея Вадим Петрович Костин проснулся на удивление рано. Открыв глаза, он прислушался к своим ощущениям. Голова не болела – хотя выпито вчера много. Сухости во рту, рези в желудке и шума в ушах – этих вечных спутников длительных и бесшабашных застолий – тоже не было. Вадим Петрович полежал немного на спине. Голые пятки касались приятно прохладной кожи, которой был обит его кабинетный диван. Толстый верблюжий плед углом сполз на пол. «Так, значит, вчера я не дошел до спальни. Или меня выгнали оттуда. Или…» Вадим Петрович перевернулся на бок, и его взгляд упал на ровные ряды собственных произведений. Книги с фамилией «В. Костин» на корешках выстроились за дымчатыми стеклами огромного резного шкафа. «Да, написал я до фига… И как это у меня получилось, одному богу известно». Дневной свет в кабинет проникал через узкое окно с округлым верхом – дом в стиле модерн, в котором жил знаменитый писатель, был построен в 1905 году и считался памятником архитектуры. В восьмидесятых годах коммуналки в нем были переделаны в огромные писательские квартиры. Сам дом перешел в ведение хозяйственного управления Союза писателей. Получить квартиру здесь, почти у стен Кремля, мог только настоящий классик. В двухтысячные здесь произвели очередной капитальный ремонт, в некоторые квартиры въехали люди, к писательству отношения не имеющие, но все равно дом продолжал считаться литературной цитаделью. Вадим Петрович обожал свою квартиру и свой кабинет – все, что здесь стояло, висело, лежало и «ходило», было найдено, придумано, куплено им самим. Огромные часы с бронзовым дятлом на вершине малахитовой глыбы, от громкого тиканья которых иногда раскалывалась голова, были последним его приобретением. Супруга Галя после их покупки не разговаривала с ним почти две недели. И дело было даже не в деньгах. Просто Вадим Петрович в очередной раз проявил упрямство, которое его жена терпеть не могла. Впрочем, громкие стуки Вадима Петровича не раздражали, а только восхищали: «Это же надо, тиканье напоминает стук дятла! А Галя – ничего, потерпит! Это мой кабинет, я же в ее гардеробную не лезу!» При мысли о жене у него тревожно забилось сердце. В воспоминаниях о вчерашнем вечере промелькнуло что-то похожее на потаенную радость, вчера что-то случилось, и это делало его немного счастливым. Что или кто это был? Вадим Петрович закутался в плед и, зажмурив глаза, попытался вспомнить вчерашний банкет.

Вадим Петрович Костин – знаменитый писатель, сценарист, лауреат всяческих премий, почетный член Международной ассоциации писателей, работающих в жанре «экшн», председатель жюри премии «Лучшее литературное приключение», слыл сибаритом. Не было в стране писателей, сумевших так обустроить свою жизнь, как Вадим Петрович. Стильная одежда, шикарный дом, изысканные обеды и вечера, устраиваемые четой Костиных, – обо всем этом слагались легенды. Все уже давно перестали спорить о том, кто же на самом деле господин Костин – талантливый компилятор милицейских отчетов (как-никак зять самого Ильина, бывшего заместителя председателя КГБ) или неистощимый фантазер.


Действительно, его книжки разлетались молниеносно. Слухи, сплетни, наговоры и интриги – все это давно не задевало Вадима Петровича. Он, как трансатлантический круизный лайнер, рассекал пространство московского бомонда. Вчерашний вечер – очередное доказательство того, что правильно выбранная линия поведения может принести безусловную победу. Вадим Петрович после весьма печальных и драматических событий взял за правило уходить от обсуждения своей персоны, а на каверзные вопросы отвечал улыбкой Чеширского кота. Тиражи его книг росли даже в самые смутные времена – приключения и детективы издревле считались неплохим лекарством от невзгод…

Вадим Петрович поправил на себе плед. «Наш отечественный Сименон!», «Это Сименон и Майн Рид в одном лице, это даже больше, чем…», «Ваше творчество – это классика жанра!» – подобные здравицы вызывали у него улыбку. Нет, бесспорно, было приятно, но цену он себе знал и без этого праздничного звона. «Мастер сюжета!» – вот это была похвала!

Подготовкой ко вчерашнему банкету в Дубовом зале ресторана ЦДЛ занимался он сам. Столы, уставленные глазированными поросятами, стерлядью и дичью, производили впечатление царского пира. Букеты цветов Вадим Петрович приказал ставить в большие грузинские вазы, которые расположили в три яруса, вдоль стен. К началу банкета стол оказался в окружении цветущей стены. Конечно, апогеем вечера было зачитывание правительственной телеграммы.


Сумарокова, о которой он, конечно же, много слышал и даже читал ее «дамские» детективы, на юбилее не присутствовала. Они избегали встреч друг с другом, хотя сейчас это уже казалось глупым и надуманным решением. Жизнь проходила, а они все играли в принципы. Какие, к черту, принципы, когда за столько лет он так и не встретил никого, кто бы мог сравниться с ней. Нет, конечно, любовь прошла, но воспоминания… Воспоминания о ней стоили дорогого.

В Москве Костин друзьями не обзавелся. Большой город диктовал индивидуализм как инструмент для строительства карьеры. Друзья же отбирали время и силы. В категории «приятели» народу было много, но с ними он сознательно не переступал ту черту, за которой личное время надо будет делить еще с кем-то. «Общение на бегу» – хлесткая точная фраза, умный комплимент, короткий, не учитывающий деталей происшедшего совет – все это стало его визитной карточкой. «Человек-водомерка» – так зло обозвала его одна писательница, намекая на сходство с насекомым, которое умеет скользить по поверхности воды, не касаясь глубин. Парадокс, но у большинства людей, знавших Костина, сложилось о нем мнение как об обаятельном и душевном человеке. Его нежелание касаться «глубин», видимо, скрадывалось обаятельной улыбкой – мудрой, немного усталой с оттенком стоицизма. «Мир так устроен, он принуждает нас быть сильными борцами!» – казалось, говорили его глаза, а общий вид элегантного мужчины в отлично сшитых костюмах повергал в мечтания как молоденьких девушек, так и зрелых литературных матрон.

Где-то в квартире послышались голоса.

Голос жены был мелодичен, но тон, которым она разговаривала, не оставлял сомнений относительно ее настроения. «Интересно, что же вчера произошло? Отчего она так злится?!» Костин поежился под теплым пледом. Он терпеть не мог этой манеры – дуться, не говоря ни слова и не объясняя причину недовольства. Жена же была асом по этой части. Вадим Петрович прикрыл глаза на тот случай, если жена вздумает войти в кабинет.

Из Риги в Москву Костин приехал в восемьдесят девятом году. Обстоятельства, которые сопутствовали, а вернее, способствовали этому, можно сказать, вынужденному переезду, были печальны. После выхода скандальной книжки «Клубок сплетен», самоубийства Ларисы Гуляевой, после истории с Лилей Сумароковой как-то потихоньку с Костиными рассорились все те, кого он долгое время считал своими друзьями. Те же, кто не решился на громкую и откровенную ссору, отошли от него незаметно, без шума и выяснений. Как-то так случилось, что все реже и реже его приглашали на различные журналистские сборища, не включали в состав различных делегаций, жюри и комиссий. В редакции, где он по-прежнему числился специальным корреспондентом, он стал «нерукопожатным».

Он стал бесплотен, как призрак, – его не видели, не замечали и даже почти не слышали. Бывший друг, ответственный секретарь Георгий Николаевич проходил мимо него, высоко подняв голову и поджав губы. Материалы Костина перестали печатать. Впрочем, охоты писать у самого автора уже не было – творческий кураж нуждается в комфортном климате. И дело не только в том, что творец должен быть обласкан, достаточно небольшого интереса, участия, иной раз просто душевного спокойствия. Костин как-то разом перестал всех интересовать. В Доме писателей, где иногда ужинал Вадим, за спиной шептались. Скептик поэт Брамс как-то ему сказал:

– Наше маленькое рижское гуманитарное пространство не оставляет вам шансов. Через несколько лет вы пожалеете, что не уехали отсюда.