– Великолепно! Вы просто созданы для него.

Берта критически посмотрела на себя в зеркале и вынуждена была согласиться. Она еще немного покрутилась перед большими зеркалами торгового зала, получила щедрую порцию завистливых и одобрительных улыбок и уже собралась вернуться в примерочную, как через огромную стеклянную витрину увидела пристальный взгляд Саймона Планта. Она вспыхнула – это был удар. Этот мужской взгляд, нерешительный, виноватый и любящий одновременно, выбил почву из-под ног Берты. Она вдруг ясно представила, что всего того, чем была наполнена ее жизнь последние два месяца, уже никогда не будет, новое платье показалось старушечьим, а поездка в Лондон неумелой авантюрой. Она зашла в примерочную, переоделась и, не задерживаясь, быстро вышла из торгового центра. Возвращаться домой не было сил. Берта поймала такси, доехала до вокзала, взяла билет до Лондона и уже почти бегом впрыгнула в уходящий поезд. В купе она была одна. Удобно устроившись у окна, Берта провожала взглядом монотонно бежавший вечерний пейзаж и думала о том, что в Лондоне ни к какому Егору она не поедет, а снимет номер в гостинице. Сама погуляет по музеям, по городу, а потом, как и положено, вовремя вернется в Бат. Она вдруг поняла, что ей не хочется нарушать правила, которыми пронизана теперешняя жизнь, – она закончит учиться в школе, и никакие личные невзгоды не помешают ей это сделать. Ее знакомый Егор останется другом, и никаких иных отношений она не допустит. «В такой правильной жизни есть смысл – не тратишь времени на угрызения совести и совсем не боишься будущего». Она, успокоившись, скинула туфли, положила ноги на противоположное кресло и приготовилась вздремнуть.

Постепенно Берта провалилась в дрему, сквозь которую слышала какой-то хлопок, потом чей-то голос, чувствовала прикосновение чьей-то руки… Она отмахнулась от сновидения, открыла глаза и увидела Саймона Планта.

– Откуда ты? – спросила она, почему-то совсем не удивившись.

– Откуда и ты, из Бата. Просыпайся, мы выходим.

Объявили остановку – почти пригород Бристоля, который они проехали ранее. Берта, не вполне проснувшаяся, машинально надела туфли, плащ ей помог надеть Саймон. Из вагона они выскочили в последний момент, когда двери зашипели сжатым воздухом.

Поезд уже вилял последним вагоном, а они стояли перед маленьким вокзалом, построенным еще во времена королевы Виктории и обильно украшенным ярко-брусничным вереском. В воздухе пахло вечерним октябрем – прелыми листьями, жухлой травой и печным дымом. Почти не разговаривая, они пересекли станционную площадь и вошли в маленький домик под вывеской «Three trees». «Три дерева», – прочла Берта и умилилась картинке, которую местный художник нарисовал рядом с названием. На ней были изображены три дерева с разными кронами – пирамидальный тополь, низкорослая яблоня и почему-то раскидистая пальма. Эта самая пальма и заставила Берту улыбнуться: «Тут во всей округе, наверное, ни одной пальмы не сыскать. А, судя по-всему, гостинице лет этак двести – двести пятьдесят». Между тем они уже входили в небольшой холл, потолки были укреплены темными дубовыми балками, на полу, выложенном коричневой керамической плиткой, лежал небольшой яркий ковер, а на нем – огромная лохматая собака. Эта собака преграждала путь к конторке, за которой высился немолодой грузный мужчина.

– Эль, ну-ка отойди! – крикнул мужчина. – Не видишь, людям мешаешь!

Собака только тяжело вздохнула и, положив огромную морду на лапы, исподлобья посмотрела на Берту и Саймона.

– Вам номер? – спросил их мужчина. – Могу только на одни сутки, завтра у нас состязание стрелков начинается, местный клуб все забронировал.

– Давайте, – кивнул Саймон, а Берта подумала, что присутствие собаки избавило их от неизбежной неловкости. Она заметила любопытствующий взгляд хозяина гостиницы – совсем молоденькая девушка и солидный мужчина. В конце концов ключи, брошенные хозяином, пролетели над головой невозмутимого пса.

Номер, в который они вошли, был похож на сотни номеров сотен деревенских гостиниц, владельцы которых получали и передавали свой бизнес из поколения в поколение. Мелкая розочка в убранстве – занавески на маленьких окнах, чехлы на старых креслах, скатерть, покрывало на кровати и балдахин над ней – царила во всем. Оставшись одни, Саймон и Берта не произнесли ни слова. Он старательно задернул шторы на окнах, откинул тонкое стеганое покрывало, она тем временем вытащила из своей сумки длинную белую футболку и прошла в душ…

Утро было ясное, все расцвеченное темно-красными кленами, которые вчера в темноте казались черными. Теперь ветки стучались в окно, размахивая яркими листьями, как растопыренными ладонями. Берта лежала с закрытыми глазами, она ждала, когда Саймон перестанет делать вид, что спит. Он проснулся – это можно было понять по его неровному дыханию. Берта сознавала, что он тянет время в надежде, что утренняя неловкость исчезнет сама по себе. Он ждет, что как-то сама собой отпадет необходимость произносить дежурные фразы, за которыми стоит только одно – тревожное ожидание.

Они оба сейчас стеснялись друг друга. Она – из-за того, что ночью, не выдержав боли, закричала и, как ей казалось, не смогла себя вести, как ведут себя опытные женщины, и боялась, что кто-то в соседних номерах или прислуга ее могли слышать. Он – из-за того, что был недостаточно осторожен и причинил ей эту боль. Еще он догадывался, что этот утренний яркий свет лишил его преимуществ возраста, обнажив лишь его недостатки – вялые складки на животе, белесые ногти на пальцах ног, пигментные пятна на руках. Без одежды, добротной и подобранной со вкусом, он превратился в рано постаревшего мужчину. «Она – совершенна. Я влюбился, сделал ее женщиной, но со мной она не останется. Она молода и красива». Он все это уже понял, и происшедшее между ними заставило его испугаться, умилиться и огорчиться одновременно. Он лежал рядом с Бертой, прислушивался к ее дыханию и мучился от мысли, что опоздал со своей любовью лет так на пятнадцать. И все, что он предпринял вчера, не больше чем приступ ярости и сожаления. Да, жизнь его обманула. Спокойствие, помноженное на привычку, не есть счастье. А счастье, оказывается, может иметь облик белокурой девушки со стальным характером и железной выдержкой. Счастье пахло чем-то трогательно милым, похожим на запах детской присыпки, во всяком случае, ему так казалось вчера, когда он обнимал и целовал ее тело. Счастье это сегодня же уедет – он себя не будет обманывать, а потому надо встать и пройти в ванную. И пусть она увидит, что вчера легла в постель с немолодым мужчиной, опыт которого сейчас бессилен против ее юности и красоты.

Саймон аккуратно встал и, стараясь не пришлепывать босыми пятками, скрылся в ванной.

«Он – старый», – Берта проводила его взглядом из-под опущенных ресниц. Как только закрылась дверь ванной, она открыла глаза и с облегчением вздохнула. Притворяться спящей не было уже сил – хотелось обернуться к лежащему рядом мужчине и спокойным ровным голосом произнести: «Все было замечательно, но мне пора». Берта сейчас не понимала, зачем она вчера согласилась с ним пойти в гостиницу, почему не поинтересовалась, куда он без всяких объяснений пропал на неделю, и она не понимала своего недавнего горя. Сейчас она пыталась сообразить, как выйти из положения, – отношения эти ей были не нужны, а переживания минувших дней оказались не чем иным, как возмущенным женским самолюбием.

Берта мучительно старалась затолкать в самый дальний угол памяти свои ночные неловкие движения и торопливый сюсюкающий шепот Саймона. «О господи, и зачем я только пошла за платьем перед отъездом! Надо уехать в Лондон». Берта вскочила и стала быстро одеваться. Ей хотелось как можно скорее убежать от этого душного номера, от белых простыней, испачканных капельками ее крови и старательно прикрытых ею же одеялом, от запаха терпкого мужского одеколона, который когда-то ей казался восхитительным, а теперь навязчивым и почему-то неприличным.

Из гостиницы она вышла незамеченной, тайком от Саймона, который, приняв душ, старательно шепотом по телефону врал жене, пытаясь объяснить, куда он так внезапно исчез.


Неделя в Лондоне пролетела быстро – Егор с друзьями устроили ей отличные экскурсии по старому городу, сводили в музеи, по вечерам затевали шумные вечеринки. Берта чувствовала себя прекрасно – история с Саймоном Плантом завершилась так, как она и хотела. Теперь она смотрела на мужчин, как коллекционер на предметы искусства, заплатить высокую стоимость имеет смысл лишь при гарантии получения в будущем приличных дивидендов.

– Ты изменилась, – Егор потягивал пиво и смотрел, как Берта, уютно устроившись в кресле, листает журнал.

– Неужели так заметно? – она улыбнулась.

– Что – заметно? – не понял Егор.

– Заметны изменения.

Егор пожал плечами. В эту их встречу Берта его удивляла своей раскованностью и громким смехом. Она очень переменилась – это была уже не вчерашняя десятиклассница. Сейчас перед ним сидела уверенная девица, которая оценивающе посматривала на мужчин и не замечала ревнивых взглядов женщин. Ее английский стал беглым, она подправила произношение, и Егор видел, что ее принимают за гостью из какой-нибудь англоговорящей страны. Ему льстило общество такой красивой девушки. К тому же его обнадеживало, что она сама его разыскала и предложила эту неделю провести вместе. При этом она настояла, что жить будет в гостинице.

– Я все-таки совсем не знаю Лондон, – произнесла она так, что Егор был готов забросить все дела и служить при ней экскурсоводом.

Ее возвращение в Бат и появление в школе почти повторили ситуацию трехнедельной давности. Только теперь настал черед переживать Саймону Планту. Они встретились в одной из аудиторий, и ее неприятно удивило возмущенно-брезгливое выражение его лица. Она не смогла себе отказать в удовольствии повести себя точно так же, как вел себя он, и ограничилась любезно-равнодушным приветствием. «Зря он так. Я не заслужила брезгливости, не воспользовалась ни его влюбленностью, ни тем, что он фактически меня соблазнил», – думала она, наблюдая за тем, как преподаватель старательно отводит взгляд. Относительно «соблазнил» – это она, конечно, преувеличила, но в целом его поведение уважения у нее не вызвало. Она решила, что поступила правильно, «использовав» Саймон Планта. Само событие, превращение ее в женщину Берта не воспринимала как что-то, о чем следовало много размышлять. Случилось и случилось.