Наталия Миронина - Дочь мадам Бовари

– Пусть у меня побудет. Это все равно что у вас. На одной лестничной площадке живем, одним домом. И вам будет легче – работа тоже не сахар… – Марите все это произнесла угрюмо и удовлетворенно одновременно.

Лариса, быстро себя успокоив, что дочь здесь, рядом, и в любую минуту они могут увидеться, что было правдой, бросилась опять устраивать свою личную жизнь. «Она сейчас маленькая, для нее я делаю все, что в моих силах. Но Костин может уйти, я могу упустить его, а вдруг он – это моя судьба?» Эти мысли ее не покидали, как не покидал суеверный страх – на встрече с ним она всегда надевала большой серебряный браслет с агатом – на счастье.

Упорство, с каким Лариса приручала Костина, удивляло даже ее саму.

– Привет, я на минуту, – скороговоркой произносила она в телефонную трубку, – жду тебя после восьми или как освободишься.

Она бросала трубку, чтобы не услышать отказа – к достоинствам Костина относилась и обязательность. Если встреча была назначена, он являлся обязательно. Лариса старалась быть там, где чаще всего бывает он, при этом вела себя независимо, старалась не попадаться на глаза, а в глубине души мучилась из-за его общительности. Ей казалось, что эта улыбка, эти слова, эти жесты, эта ладная фигура в идеально сидящих костюмах, и вообще весь он, должны принадлежать только ей. Ей хотелось, как собственнице, подойти, взять его под руку, хоть как-то заявить свои права на него. Но она исподтишка наблюдала за ним и старалась как можно быстрее сбежать домой, и за толстыми стенами тешила себя иллюзиями прочных, крепких отношений. Однажды ночью она проснулась оттого, что Костин, который остался у нее на ночь, во сне тихонько что-то забормотал. Лариса прислушалась, ничего не разобрала, потом укрыла его получше и, приобняв его, заплакала. Плакала она от счастья и от страха – ей казалось, что только самая большая несправедливость может его отнять у него.

Костин же, отдавая должное Ларисе, любил Лилю. И эта его любовь была похожа на любовь Ларисы к нему. Костина терзала ревность, страх, подозрения. С Ларисой он встречался только из-за тоски, которая его мучила в отсутствие Лили, и извечной мужской жадности: «Почему нет? В конце концов, я – мужчина». Это оригинальное и совершенно пустое соображение убеждало сильнее всего. В своих мыслях по нескольку раз перебирая разговоры с Лилей, он терзался ее намеками и откровенностью: «Не могу встретиться, Георгию обещала поехать на речку». Ее насмешливостью: «Что ты так переживаешь? Любовь проходит, а дело остается!» Лиля смеялась, поглядывая на него птичьим глазом из-под волнистой, взбитой челки. Костин хотел ее встряхнуть, так, чтобы она перестала смеяться, чтобы она поняла, как он любит ее. Но она ускользала, как ускользает ящерка под камень. Костин, влюбленный до беспамятства, обозленный и рассерженный, ехал в гости к Ларисе. «Не обращай внимания – не в духе, статью надо сдать, и книжка не двигается», – бросал он Ларисе, и та ходила по дому на цыпочках.

Его же встречи с Лилей были точно такими, о каких мечтала Лариса, – с безумно торопливой жадной близостью, с жарким молчанием, с отдыхом на помятой постели. Лиля, лениво вывернувшись, наблюдала за его суетой, за стремлением задержать ее хоть на одно лишнее мгновение и нарочно уезжала раньше, поддразнив его на прощание:

– Не могу, сам знаешь, завтра у меня интервью!

Костин бесился и облегченно вздыхал, что отговоркой не служило свидание с мужем.

Роман Вадима Костина «Клубок сплетен» вышел ранней весной, когда на рижских улицах появились проплешины сухой брусчатки, когда на всех углах стали продаваться маленькие букетики фиалок и каких-то неизвестных белых пахучих цветов, когда женщины, наконец, распахнули плащи и пальто. Тираж был большим – издательство предчувствовало успех. Авторские экземпляры Вадим привез домой и, открыв бутылку дорогого коньяка, уселся в кресло и стал листать страницы. Некоторые абзацы он внимательно прочитывал, что-то пробегал глазами, что-то перелистывал – ему нравился его труд. «Для такой книги, кроме таланта, – нескромно думал Вадим, потягивая коньяк, – надо еще и смелость иметь!» И он понимал, что с этой минуты врагов у него будет больше, чем друзей.

Лиля Сумарокова увидела книгу в книжном магазине и очень удивилась, что крайне редко с ней случалось. «Странно, мог бы рукопись дать почитать!» – думала она и прямо у стенда принялась читать ее с середины. Лиля всегда читала быстро, минут через десять она, не обращая внимания на раздраженный взгляд продавщицы, закрыла книгу, нечаянно заломив пару страниц.

– Вы книгу покупать будете? – продавщица нахмурила брови.

– Вы с ума сошли, я покупаю только качественные вещи, – с этими словами Лиля покинула магазин.

Георгий Николаевич стащил книгу Костина со стола Илги, своей верной помощницы. Илга замахала руками и чуть не поперхнулась зажженной сигаретой, пытаясь ее отнять у шефа. Но Георгий Николаевич попросил сварить ему кофе и удалился в свой кабинет. Вышел он оттуда поздно вечером, домой не поехал, а навестил своего доброго приятеля, занимавшего хороший пост в важном учреждении. Разговаривали они долго и на прощание приятель произнес:

– Давно пора, нечего сиднем сидеть в кресле, да и Лиля впечатлений наберется. А писать? Писать она и там сможет, а сюда материалы пересылать…

Дома Георгия Николаевича встретил отменный ужин, который он похвалил, а в конце как бы невзначай сказал:

– Все-таки мне не удалось отвертеться от назначения, придется ехать в Польшу собкором. Так что собирайся.

На жену он не смотрел. Его лицо, выражавшее растерянность, боль и решимость, было обращено к репродукции картины Константина Маковского «Деревенская девушка». К его удивлению, бури не последовало. Лиля встала со своего места, подошла к мужу и поцеловала в чуть-чуть поредевшие на затылке волосы:

– Не волнуйся, за три дня соберусь. И я всегда хотела посмотреть Варшаву.

Она поняла, что муж прочитал книгу, но извиняться и вообще выяснять отношения не умела.

Лариса Гуляева купила не одну книгу, а сразу пять. В книжном магазине она не удержалась и, счастливо улыбаясь, сообщила продавцу:

– Вы знаете, эту книгу написал очень близкий мне человек. Это и для меня событие. Он такой талантливый, – продавец дежурно поднял брови, что-то вежливо сказал и принялся бечевкой перевязывать тяжелую стопку.

Потом, осторожно неся труд Вадима, она отправилась за шампанским и тортом. На все это Лариса потратила деньги, отложенные на колготки и туфли для дочери. Еле дотащив покупки домой, она сначала («А вдруг Вадим заедет?!») накрыла стол – белая парадная скатерть, в центре стопка книг, ведерко для шампанского, бокалы, торт. Тщательно накрасившись и причесавшись, Лариса уселась в кресло и открыла книгу.

Гунар Бем, сотрудник отдела информации, только что вернулся домой из командировки. Бросив на пол кофры с фотоаппаратурой, он плюхнулся в кресло – обратная дорога была тяжелая, ехали ночью, под дождем. «Так, в душ, потом прилягу на часок поспать, а потом – в редакцию. Сдам материал, узнаю последние новости». Гунар прикрыл глаза, и сон, не церемонясь, завладел им. Ему снилась редакционная летучка, на которой Георгий Николаевич в полной тишине зачем-то стучал карандашом по стеклянному графину. Пустой графин звенел особенно пронзительно-противно. «Господи, оглохнуть можно». Гунар открыл глаза и понял, что графин и ответственный секретарь – это сон, а оглушительно звонящий телефон – это реальность. Гунар нехотя поднялся из кресла и снял трубку:

– Привет, это Валдис из третьего отделения, у нас труп, скандальный! Самоубийство, отравление. Подъезжай, никому больше не звони. Адрес…

– Еду, спасибо, – Гунар записал все на листочке бумаги, накинул куртку, схватил кофр с фотоаппаратом и бросился из квартиры. Предутренний город еще светился неоновыми рекламами, но асфальт и булыжники мостовых из черных уже превратились в серые. Окна отражали посветлевшее небо, а гулкое эхо пустынных улочек заставляло умерить шаг. Припарковав машину на углу Янова двора, Гунар вошел в подъезд старого четырехэтажного дома. На лестничной площадке третьего этажа было всего две квартиры. У дверей одной стояла крупная женщина без возраста. Одной рукой она придерживала необъятный халат, другой утирала слезы и что-то бормотала, рядом с ней стояла фельдшер «Скорой помощи». Тут же что-то записывали в блокноты сотрудники милиции. Другая дверь была настежь раскрыта, и санитары готовились вынести носилки с маленькой фигурой под белой простынкой.

– Ага, это ты?! – Валдис выглянул из-за плеча одного из санитаров. – Давай фотографируй, а потом я тебе подробности сообщу.

Один из санитаров откинул простыню, и Гунар в самоубийце узнал сотрудницу их газеты Ларису Гуляеву.

Когда на уроках истории класс начал проходить Первую мировую войну, Берта поняла, что ее жизнь, превратилась в настоящую пытку: надо же было немцам назвать пушку Большой Бертой.

Из Берточки-конверточки (кто это только придумал!) она молниеносно превратилась в Большую Берту. Класс ликовал – наконец-то эта долговязая воображала получила по заслугам. Прозвище было не в бровь, а в глаз!

К своему имени она относилась со стоическим спокойствием. Что делать, если в их большой семье была тетушка, известная общественная деятельница, писательница и ученый. Последнее обстоятельство, впрочем, не мешало ей верить в мистику, пророчества и утверждать, что женщинам их рода выпадает любовь исключительно роковая. И что поделаешь, если именем тетушки названа одна из центральных улиц одного небольшого города, научно-исследовательский институт и один немаловажный закон в такой сложной науке, как физиология. Что делать, если бабушка, слово которой в этой семье было законом, провозглашала:

– Это самый знаменитый член нашей семьи. Это первый представитель интеллигенции в нашей семье. Светлая голова и редкой душевности человек.