Она смотрела на окрашенное закатом небо над горами:

— Хорошая погода будет завтра, как вы думаете?

— Для гонок в Кулнейвене? Предсказывают дождь, но если на небе будет хоть намек на солнце, народ выйдет, и цена Веселой Леди упадет. Шила приведет ее, будьте уверены. Ты знакома с Шилой?

— Да… Несколько лет. Я помню ее, когда она часто приходила сюда ребенком.

— Великолепная девушка, — тихо сказал Джеральд. — В прошлом сезоне она скакала для меня на паре победителей. Конечно, она всегда рада показать лошадь и из собственных конюшен. Веселая Леди — из Драмнока. Это хорошая реклама. Но это не все, на что способна Шила. Она сделает все, что я попрошу.

Джеральд больше ничего не сказал, хотя она ожидала продолжения. Не поворачиваясь, чтобы взглянуть на него, она представляла его тонкое худощавое лицо, которое выглядело значительно старше, чем положено по возрасту. Годы проходили для него без событий. Долгий ход времени, при котором нет нужды в спешке. Умиротворяющими были тени этой комнаты, и таким же — вечерний свет за окнами. Но жизнь в таком покое, в границах дома и ферм, далекие горы и морской берег состарили его нисколько не меньше, чем других. Он был не так стар, как его согбенная фигура или морщины на лице. Он был не старше Десмонда, а кто-нибудь мог подумать, что разница составляет лет десять.

— Том у конюшен, я полагаю, — сказала она.

— Надеюсь, что так, моя дорогая. Обычно он там бывает по вечерам, — сказал Джеральд и снова принялся за свои бумаги.

Она направилась через холл в заднюю часть дома. В холле было неожиданно чисто. Она вспомнила, как Том в повышенном тоне жаловался на грязный стол, окна в дождевых потеках, редко чистившиеся ковры. А теперь деревянный пол сиял великолепной красотой и новым лаком. Том сказал, что повесит здесь красные портьеры, потому что вид на горы зимой был слишком серым и холодным.

Из огорода донеслись голоса ленивого спора — не столько спора, сколько попытки убить время, чтобы пережить этот медлительный час дня.

— Не говори мне, что есть такая лошадь в целом графстве, с которой он бы не справился. Конечно, он был лучшим прыгуном, этот парень.

В голосе пожилого мужчины звучало явное презрение:

— Ах, да ну вас! Этот малый наверняка не смог бы махнуть через изгородь моего сада.

— Но мой отец видел такой его прыжок, что у вас душа ушла бы в пятки от одного зрелища…

Она прошла дальше; голоса отдалились и не стали слышны, растворившись в вечернем воздухе. Среди яблонь на краю сада шуршал теперь легкий ветерок. Вот он коснулся ее лица, разметал волосы. Она услышала приглушенный перестук копыт в конюшне. Том был с конюхом в помещении, где хранилась упряжь. Там пахло щетками и шорным мылом. И все содержалось в образцовом порядке.

Конюх приветствовал ее, прикоснувшись пальцами к кепке.

— Добрый вечер, — сказала она. Мора не знала, как его зовут.

— Добрый вечер, мисс де Курси.

Он смотрел на нее открыто, и Мора была уверена, что только присутствие Тома удержало его от улыбки. Том повернулся:

— Ты долго отсутствовала, Мора. — Он окинул ее взглядом собственника.

Мора улыбнулась и ничего не сказала. Том и конюх продолжили разговор.

— Скажите Конноли, когда он придет, что цена слишком высока.

Лицо мужчины приняло озабоченное выражение:

— А не скажет ли он, сэр, что вы ни разу даже не взглянули на кобылу? У нее такой хороший прыжок. Я видел ее сам, сэр. Чудесное животное… Я бы сказал, годится и для королевы. Взглянуть бы сейчас, как мисс де Курси скачет на ней. Вот было бы замечательное зрелище, сэр. О, чудесное зрелище!

— Все же скажите Конноли, что цена слишком высока.

— За меньшую цену это была бы просто жертва с его стороны, сэр.

— Ему чем-то придется пожертвовать, если он хочет ее продать, — лаконично ответил Том.

Конюх посмотрел им вслед с выражением муки на лице, но когда они наполовину пересекли двор, то услышали, как он тихо и отчетливо засвистел. Свист означал конец рабочего дня и начало суеты на кухне.

— Конноли — двоюродный брат его матери, — сказал Том, когда они отошли подальше. — Он не получит того, что запрашивает, но, вероятно, получит немного больше того, на что надеется.

— Даже при том, что ты ее не видел?

— Я видел сноху Харрингтона верхом на ней еще зимой. Лошадь не очень хороша на ходу, но приятное на вид животное. Я думаю, она тебе понравится.

— Я не знаю, Том…

— Мы увидим ее. Нечего спешить. Мы можем проехаться и взглянуть на нее.

Мора ничего не сказала. Они свернули на тропу, ведущую через лужайку к дому. Ветер дул тихими слабыми порывами. В доме еще не зажигали лампы.

Внезапно Том взял ее под руку:

— Пойдем понюхаем розы. Мне кажется, я уже очень давно не вдыхал их ночной аромат.

Сад был в глубокой тени, лишь резко выделялись шпалеры с белыми розами. Но они знали, что аромат исходил от красных роз. Он был тяжелым, но не резким, и гораздо более теплым, чем эта ранняя летняя ночь.

— Мне не доставало тебя, — сказал Том.

— Когда?

— После чая… Когда ты ушла на пляж.

— Я была недалеко.

— Я знаю. Это глупо. Хотя я был рад, когда ты вернулась.

— Ты мог бы разыскать меня.

— Я знал, что ты в конце концов придешь.

— Да. Как красиво, Том. Горы прекрасны.

— Да. Они красивее итальянских гор… Они добрее. Это не та красота, какая заставляет тебя почти сожалеть, что ты никогда не видел их. Может быть, это лишь потому, что эти горы я знал всю мою жизнь и привык к ним.

— Всегда знаешь то, чему в конце концов принадлежишь.

— Да.

Она взяла его руку в свою:

— Пойдем в дом. Стало холодно.

По дороге к дому они молчали, слушая пронзительную настойчивую песенку сверчков, которую те завели в болоте позади розария.

II

Джеральду нравилось оставлять столовую без света как можно дольше. Из-за вечерней прохлады окна были закрыты. В камине маленьким костром горели дрова. За едой он очень редко разговаривал. Молчание стало его привычкой с тех пор, как Том и Гарри впервые пошли в школу, а потом, в военные годы, она еще больше утвердилась в нем, когда стали редкими визиты его друзей. Он всегда понимал, что молчание подходило ему больше, чем разговор. Но с тех пор, как Том вернулся с Морой, молчание, казалось, окутало его, точно сеть, попытки прорвать которую были слабыми и не вполне искренними. Вот и теперь его поглотила эта странная и необъяснимая робость, когда он прислушивался к тихой беседе склонившихся друг к другу детей. Это был разговор двух друзей, наделенных терпимостью и юмором, но не шепот влюбленных. Он никогда не спрашивал Тома о его долгом ухаживании за Морой, да и не смел задавать такие вопросы. По правде сказать, ему и не хотелось об этом знать. Это не было внезапным расцветом любви. Однако он не усматривал в этом ни намека на расчет. Они по-доброму относились друг к другу — эти двое. Их доброта была глубокой и непритворной.

Джеральд внезапно опечалился и удивился, что любит их так сильно, а понимает так мало.

— Я прошелся по другой стороне… Там, куда мы никогда не ходили, и увидел какой-то коттедж у залива, но на воде нет никакого суденышка.

Джеральд наклонился к ним.

— Там живет Мэри Стенли. Помнишь ее, Том?

— Да, помню. Я видел ее последний раз еще до войны.

— Ее можно встретить время от времени в городе по рыночным дням, когда она продает поросят… Но больше нигде. И не надейся, что она обрадуется, увидев тебя. Она боится, что кому-нибудь придет в голову навестить ее. — Джеральд взглянул на Мору. — Ее отец владел льняными фабриками в Белфасте и потерял все свои деньги. Они переехали сюда, в этот коттедж. Когда отец умер, она осталась совсем одна. Я хотел бы что-нибудь для нее сделать… Но она явно не желает ничьего внимания или участия. Жаль, что быть соседями иногда так бесполезно.

Он смотрел на Мору и думал, знала ли она об очаровании своего лица. На первый взгляд, оно некрасивое… Но у него было свойство привлекать к себе внимание. Иногда он видел, как по нему проходят тени скрытого одиночества. Сейчас, в просачивающемся с улицы сером вечернем свете, оно было напряженным и носило след печали. Мора была истинной дочерью своего отца, этого блестящего человека, но без его небрежной жестокости. Она будет доброй матерью для своих детей, мягкой и готовой простить все…

После обеда, думал он, она сможет играть для них… Он смог бы уговорить ее сыграть Шопена. Это было больше в его вкусе, чем Брамс или Бетховен, которых она любила. Только теперь он понял, с каким нетерпением он всегда ждал ее появления в Ратбеге. Джеральд хотел, чтобы было много таких вечеров, как этот. Помимо всего прочего, было приятно, что Том захотел жениться на Море. С Морой ему не придется продвигаться ощупью; они привыкли друг к другу и были взаимно терпимыми. Да и она была не слишком молодой и робкой. Всю свою жизнь Мора прожила с великим человеком и выглядела изящной и уверенной в себе. Некогда он думал с неловкостью, что ее дети будут католиками; время унесло эти мысли. Он надеялся, что скоро дом наполнится звонкими детскими голосами, ведь он слишком долго был скучен и тих. Джеральд полагал, что никто не догадывается, как он все еще страдает от утраты Гарри, как сильно тоскует по нему. Воспоминание о том дне, когда он получил известие о его смерти, все еще причиняло ужасные мучения. Гарри был менее ярок, менее красив, чем Том, но он был лучшим собеседником. Джеральду было легче понимать его пристрастие к рыбной ловле и спокойную неприметную любовь к сельскому хозяйству. Гарри никогда не поступил бы, как Том, который покинул Ратбег на четыре года, чтобы изучить, как правительство управляет в Англии сельским хозяйством. Гарри оставался бы дома и занимался сельским хозяйством на свой собственный манер. Он женился бы на Шиле Дермотт, и теперь здесь были бы внуки, а не просто надежда на их появление. Внезапно он почувствовал огорчение из-за того, что Том так долго тянул с женитьбой, и оттого, что Гарри был убит до того, как пришло время выполнить все, что было для него задумано.