Ирэн медленно ответила:

— Том, может быть, не захочет слышать это вообще.

— Я думаю, что узнал от Моры все, что вы сможете рассказать, — сказал он. — Я бы хотел остаться.

Она посмотрела по очереди на каждого из них, твердая линия ее губ смягчилась как бы в сомнении:

— Это упрощает дело. Это хорошо, что вы рассказали ему. Да… Это гораздо лучше.

Она села, Том и Мора остались стоять и смотрели на нее сверху вниз. Складки черного костюма Ирэн плавно спускались почти до самого пола. Она нервно дергала перчатки, глядя на догорающий огонь и пытаясь найти первые слова. Охваченная собственным страхом, Мора почувствовала жалость к этой женщине и восхищение. Теперь снова Мора подумала о том, как Ирэн красива, и ей захотелось представить, какой она кажется мужчинам. Чувства, отразившиеся на лице Ирэн, подчеркнули ее изящество.

Наконец, она подняла голову:

— Знаете ли вы, где Джонни?

Мора почувствовала, что не хочет отвечать на этот вопрос, вообще не хочет говорить. Мгновенно ее мысли переключились на другие вещи, она вспомнила жаркое утреннее солнце в Остенде, суматоху чаек вокруг кораблей, и фигуру Хендрика на пирсе. Она перевела взгляд с Ирэн на Тома, а он смотрел на нее и не помогал ей, просто ждал. Она презирала собственную слабость и не могла преодолеть ее. Том ожидал большего от нее, чем это… По крайней мере, такого же мужества, какое проявила Ирэн. Она понимала, что многое зависит от ее слов, многое и, может быть, больше, чем она могла сейчас полностью осознать.

— Я видела Джонни последний раз в Остенде, — сказала Мора.

Она сжалась от этих слов и произнесла их, запинаясь.

Ирэн встала, жестом выразив протест:

— Но Джонни вернулся! Я видела его позавчера вечером. Я так рассчитывала на то, что он виделся с вами. Я не верила, что он уехал, не повидавшись с вами хоть раз.

— Куда уехал? — спросил Том, прежде чем заговорила Мора.

— Куда? — повторила она. — Вот этого-то я и не знаю. Я не думаю, что сам Джонни знает. Но он уехал.

Ирэн глубоко вздохнула:

— Мора, он рассказал мне о вас… О поездке в Остенде. Джонни очень переживает. Но он не понимает, что может быть важнее человека, которого любишь? Для Джонни я сделала бы все. Но ведь вы его любите?

Она говорила странным, монотонным голосом, словно ее никто не слушал, высказывая вслух мысли, которые ее донимали. Море захотелось крикнуть и остановить поток этих слов. Они ударяли и ранили, вызывая слишком живое воспоминание о замешательстве Джонни. Она не могла пробиться сквозь них. И если страдала сама, то разве Ирэн не страдала гораздо сильнее, теряя то, что так долго было ее собственностью. Это было так жестоко для них обеих, жестоко также и для Тома. И все это носило характер неизбежности.

— Но ведь вы любите его, — продолжала Ирэн. — Вы и Джонни… Я думаю, что вы созданы друг для друга. Такая любовь не поддается объяснению… Просто так уж получается. Никто другой… — Она прервала себя… — Вы понимаете это, Том? Никто другой не сможет этому противостоять. Я часто думаю об этом… Два человека, которым суждено сойтись, и никакое несчастье на свете не сможет их остановить. Вот что произошло с вами и Джонни. Люди, стоящие на обочине, вроде меня и вас, Том, должны понимать, что произойдет крушение, и должны сойти с дороги как можно деликатнее.

Я полагаю, когда выходишь замуж за человека, который не любит тебя так, как ты любишь его, ты никогда не освободишься от страха, что это может случиться. Ты продолжаешь жить, как обычно, и однажды видишь на его лице то выражение, какое хотела бы видеть обращенным к тебе. После этого браку наступает конец, остается лишь омраченное притворство. Вот что я видела всю зиму. Когда Джонни попросил о разводе, он думал, по-видимому, что должен объяснить все это мне — как будто я не понимала. Он пытался объяснить мне, что он чувствует, как будто я не знала всего этого, как будто я не любила его именно так — с первого взгляда.

Ее лицо было напряженным. Она пыталась высказать все это безо всякой утайки, так, чтобы они поняли Джонни, поняли ее. Было тяжело и страшно наблюдать, как она заставляла себя продолжать, пока не высказалась.

— Но для Джонни тоже все кончено, — сказала Ирэн. — Когда я увидела его два дня назад, у него осталась только одна его любовь. Он знал, что ничего от вас не получит Вы ушли, и он понимал, что это окончательно. Я думаю, он рассказал мне больше, чем хотел сказать. И я не могла ему ничем помочь, только слушала. Я никогда не была способна помочь Джонни — никогда. Я была терпеливой, мягкой и спокойной, когда он в этом нуждался. Я была довольна, что он рядом. Но мое присутствие никогда не вынуждало его быть каким-то другим. Мне хотелось быть для него всем на свете, а вместо этого я была лишь отрицательным видом привычки. Вы знаете, так обычно любят спаниеля… Потому что вы всегда можете рассчитывать, что он положит мордочку вам на колено или бросится к вашим ногам. Такая любовь очень удобна… Она дает тепло и надежность. Я полагаю, что у Джонни было такое же чувство ко мне.

Он рассказал мне, что было между вами в Темпле и во время путешествия в Остенде. Джонни кричал мне, что любит вас, а вы не поехали с ним. А теперь все это ушло. И ему наплевать на все. Ему безразлично, дам я ему развод или нет. Ему наплевать на все, кроме того, что он не может иметь. Я могу продолжать называть себя его женой, если мне этого хочется, и это тоже не имеет для него никакого значения.

Она сдернула свои перчатки и швырнула их рядом со своей сумочкой на стул. В ее движениях не было мягкости и сдержанности, которые были ей присущи. Ее лицо, до этого казавшееся бледным, оживилось румянцем. Она выглядела человеком с умом, волей и силой, как никогда раньше. Потеря Джонни как бы освободила ее и дала выход давно сдерживаемым эмоциям. Пройдет время, думал Том, она достигнет равновесия. Это придет гораздо позже, когда исчезнет даже надежда на Джонни, и она свыкнется со своей нежеланной свободой.

Она протянула руку и схватилась за каминную решетку.

— Я ухожу, — сказала она. — Я приняла решение, как только увидела Джонни.

— Куда? — спросил Том.

Она подняла голову немного удивленно:

— Я не знаю. Уеду во Францию, я думаю.

— Почему не в Америку?

— Я не думаю, что смогу вернуться обратно, — медленно сказала она. — Кроме того, когда Джонни немного придет в себя, когда стряхнет это состояние, он наверняка вернется назад. Хотя он не понимает этого сейчас, я думаю, он, конечно, вернется.

— Знает ли об этом Джонни?

Она покачала головой:

— Я рассказала ему тогда… вечером. Но он, по-моему, не думал ни о чем, кроме того, что хотел сказать мне. Он бродил по квартире, как слепой. А потом не вернулся домой в тот вечер. Я не знаю, куда он пошел. Поэтому я пришла, чтобы спросить Мору. — Она адресовала все свои замечания ему, не глядя на другую женщину, боясь потерять самоконтроль. Хотя каждое слово, направленное Тому, предназначалось именно Море. — Джонни должен знать, что я ухожу.

Она, видимо, не ждала ответа на эти слова; ее глаза перебегали с Тома на Мору и обратно. И тут Том понял, что желание узнать новости о Джонни было просто предлогом, полуподлинным, полуфальшивым, потому что она решила увидеть Мору. Она пришла бы и без причины. Том догадывался, что она не совсем поверила в их окончательный разрыв с Джонни, пока не получила подтверждение этого из собственных уст Моры. Надеялась ли она, что Мора каким-то образом опровергнет рассказ Джонни о поездке в Остенде. Ирэн храбро боролась с истерикой и отчаянием, но это проявлялось в ее поступке.

— Но вы ведь не знаете, где он, не так ли? — спросила она, немного повысив голос. — Никто не знает!

Она повернулась и схватилась за книжную полку рукой. Из-за небольшого роста ее склоненная голова оказалась в пространстве между ее руками. Они были белыми по контрасту с ее темными волосами и черным костюмом. Эта поза напоминала молитвенную.

Все еще стоя спиной к ним, Ирэн подняла голову и сказала:

— Я должна знать, где Джонни, потому что мне придется сообщить ему, что у меня будет ребенок.

Она понимала, что они ничего не скажут, и продолжала:

— Я на третьем месяце беременности… И Джонни не знает. Он даже не догадывается. Вы ведь не замечаете, не правда ли? Даже сэр Десмонд… Уж он-то рассматривал меня больше, чем кто-либо другой… И не заметил разницы.

Том подошел к ней поближе, осторожно дотронулся до ее руки.

— Почему вы не рассказали Джонни? Если вы рассказали бы Джонни… даже две недели тому назад, вы изменили бы все это. Он никогда не пошел бы к Море… Джонни никогда не поступил бы так.

Она сказала со страстью:

— А вы сказали бы правду, когда мужчина просит вас о разводе, потому что любит другую женщину… Вы крикнули бы ему, что собираетесь родить ребенка? Вы стали бы удерживать человека, пользуясь его благородством? Не думайте, что я не знала, что могла бы привязать Джонни прочнее, чем когда-либо, просто сообщив ему об этом! Если он любит другую женщину, ребенок не может иметь значения.

Том сильнее сжал ее руку, как бы желая встряхнуть ее:

— Ирэн, вам нельзя и думать о том, чтобы уйти. Вы должны дать Джонни еще шанс. Вам нельзя строить планы, пока вы его не увидите. Так не поступают, Ирэн.

Он увидел, что ее пальцы побелели от напряжения.

— Безразлично, что скажет или не скажет Джонни. Я увижу его один раз… а потом можно оформлять развод. Уж не полагаете ли вы, что я смогу жить с ним после этого? Джонни даже не заметит, есть я или меня нет. Все, чем я буду для него теперь, это спаниель, о которого он время от времени будет спотыкаться.

— Ирэн, ради Бога, — сказал Том.

— О, бесполезно! — воскликнула она. — Нет смысла разговаривать об этом. Вы понимаете так же, как и я, что все кончено.