Мы выходим в открытое море, и моряки сбрасывают канаты на баржи и закрепляют паруса. Налетает легкий ветер и наполняет паруса, доски корпуса скрипят, и мы мчимся по голубым волнам, поющими под носом корабля. Мы с Иззи всегда любили море, и она забывает свой страх, подходит вместе со мной к борту корабля и смотрит на дельфинов в прозрачной воде. Тонкая линия облаков на горизонте кажется ниткой молочного жемчуга.

Вечером мы ложимся в дрейф вблизи порта Саутгемптона, где остальная часть флотилии моего отца стоит на якоре, ожидая команды присоединиться к нам. Отец посылает лодку, чтобы сообщить о нашем прибытии, и мы ждем, покачиваясь в водовороте течений, глядя в сторону берега и ожидая в любой момент увидеть движущееся к нам облако парусов, нашу гордость и богатство, источник власти отца — владыки морей. Но появляются только два корабля. Они подходят близко к нам, и отец наклоняется через борт, а капитаны кричат ему, что сын Риверса, Энтони Вудвилл, с присущим его проклятому семейству даром предвидения, мчался со своим отрядом, как безумный, чтобы успеть вперед нас; что он взял под свой контроль команды кораблей, арестовал одних и убил других, и все таки наложил свою цепкую лапу на корабли отца, даже на новый флагман «Тринити». Теперь флотом отца командует Энтони Вудвилл. Риверсы забрали наши корабли так же, как они забрали у нас короля, как они заберут все, чем мы владеем.

— Иди вниз! — неистово кричит мне отец. — Скажи матери, что мы будем в Кале утром, а потом я вернусь за «Тринити» и всеми моими кораблями, и Энтони Вудвилл сильно пожалеет, что украл их у меня.

Мы будем плыть весь вечер и всю ночь через Узкое море до нашего родного порта Кале. Отец и его команда знает эти воды до каждого дюйма их глубины. Наш корабль недавно отремонтирован и вооружен, как боевое судно, но с комфортом, достойным короля. Мы плывем на восток с попутным ветром, и небо ясно. Изабель будет отдыхать в королевской каюте на главной палубе, а я останусь с ней. Отец и мать займут большую каюту на корме. Джордж останется в каюте капитана. Скоро нам накроют ужин, а затем мы будем играть в карты при свечах, огоньки которых колеблются в такт покачиваниям корабля, и, наконец, мы пойдем в постель, где я засну под скрип досок, дыша запахом морской соли и убаюканная плавным движением волн. Я свободна: закончилось мое время на службе у королевы, закончилось навсегда. Я больше никогда не увижу Элизабет Вудвилл. И никогда не буду ей служить. Она никогда не простит меня и никогда больше не услышит моего имени; но зато мне никогда больше не придется сносить ее молчаливое презрение.

— Ветер усиливается, — замечает Иззи, когда мы выходим прогуляться по главной палубе перед ужином.

Я поднимаю голову. Штандарт на вершине мачты громко хлопает, а чайки, следующие за кораблем, кружатся далеко позади и возвращаются к берегам Англии. Маленькие перламутровые облака вытянулись вдоль горизонта и превратились в широкие серые перья.

— Ничего страшного, — говорю я. — Пойдем к себе, Иззи. Мы никогда раньше не жили в такой роскошной каюте.

Мы идем к двери, и, когда она кладет ладонь на латунную ручку, корабль проваливается вниз; Изабель от неожиданности падает на дверь, а потом вваливается в каюту. Она бежит к кровати, а я следую за ней по пятам.

— С тобой все в порядке?

Новая большая волна ударяет в борт корабля, и мы летим к противоположной стене, Иззи наваливается на меня и прижимает к перегородке.

— Ложись в постель, — говорю я.

Палуба снова поднимается, и мы пробираемся к кровати, Изабель хватается за столбик балдахина, а я цепляюсь за нее. Я пытаюсь смеяться над внезапной встряской, которая заставляет нас шататься как пьяные, но Иззи плачет:

— Я говорила, что будет буря!

Ее глаза кажутся огромными в сумраке каюты.

— Это всего несколько больших волн. — я смотрю в окно. Облака на горизонте, с утра казавшиеся такими светлыми, теперь потемнели и широкими черными полосами наползают на солнце. Само солнце стало красным и зловещим, хотя день еще не закончился. — Не хочешь прилечь отдохнуть?

Я помогаю ей забраться на кровать, но потом корабль внезапно обрушивается в пропасть разверзшихся вод, и я падаю на колени на пол.

— Иди сюда, — просит Иззи. — Иди ко мне. Мне так холодно.

Я наклоняюсь к своим туфлям, но не решаюсь их снять. Я чего-то жду, кажется, все вокруг замерло в ожидании. Внезапно наступает тишина, словно жизнь вокруг нас остановилась, словно небеса ждут Божьего знака. Корабль почти неподвижен, штиль успокаивает волны, ветер, что упорно гнал нас домой на восток, тихо вздыхает, словно исчерпал все силы. В тишине мы слышим, как в последний раз хлопают и провисают паруса. От этого молчания меня пробирает дрожь.

Я выглядываю из окна. Море кажется плоским, как болото, и корабль словно застрял в иле. Ни одного дуновения ветра. Тучи низко нависают над мачтой корабля, нависают над морем. Ничто не движется в замершем мире, чайки исчезли, матрос на верхушке мачты громко говорит:

— Господи Иисусе, спаси нас, — и начинает спускаться по веревочным снастям вниз на палубу.

Его голос странно отдается эхом, словно все мы сидим в ловушке под стеклянной миской.

— Господи Иисусе, спаси нас, — повторяю я.

— Убрать паруса! — громкий голос капитана разрывает тишину. — Взять рифы.[16]

И мы слышим топот босых ног матросов по палубе. Море, словно жидкое стекло, отражает небо, и пока я смотрю на него, оно начинает шевелиться, словно дышит.

— Она переводит дух, — говорит Иззи.

Ее лицо встревожено, глаза кажутся темными провалами на белой коже.

— Что?

— Она переводит дух.

— Ничего страшного, — я стараюсь говорить уверенно, но тишина, разлитая в воздухе, и предчувствие Изабель пугают меня. — Не бойся, это просто затишье.

— Сейчас она переведет дыхание и снова засвистит, — говорит Иззи. Она отворачивается от меня и снова ложится на спину, ее круглый живот высоко вздымается над ней. Она поднимает руки и вцепляется в резную спинку кровати, в то время, как ее ноги вытягиваются, словно пытаясь найти опору. Она готовится к новому удару волны. — Сейчас, сейчас она засвистит.

Я стараюсь говорить бодро и уверенно:

— Нет, Иззи, нет.

В этот момент от свиста ветра у меня перехватывает дыхание. Ветер, воющий как стая демонов, обрушивается на нас с потемневшего неба, корабль начинает поворачиваться вокруг своей оси, когда море под нами вдруг вспучивается и подкидывает нас к облакам, расколотым белой молнией.

— Закрой дверь! Запри ее! — кричит Иззи, когда двойные двери каюты распахиваются.

Я тянусь к ним, но замираю в ужасе. Перед носом корабля должно быть покрытое волнами море; но я ничего не вижу, нос поднят вверх, словно корабль стоит на корме и смотрит прямо в зенит. Потом я понимаю, что происходит. На нас идет высокая, как стена замка, волна, и наш кораблик пытается вскарабкаться по ней вверх. И гребень волны, белоснежный на фоне черных небес, вот-вот рухнет на нас вместе с дождем и градом, в одно мгновение превратившим палубу в снежное поле, жалящим мое лицо и руки, хрустящим под ногами, как битое стекло.

— Закрой дверь! — снова кричит Иззи, и я бросаюсь навстречу ветру.

Стена воды низвергается на палубу, корабль вздрагивает и кренится на бок. Еще одна волна поднимается над нами, и поток воды врывается в открытые двери, затопив меня по пояс. Двери хлопают, Изабель кричит, судно содрогается под весом воды, моряки набрасываются на паруса, цепляются за лонжероны, повисают на них, дрыгая ногами, как марионетки, капитан выкрикивает команды и пытается вывести нос навстречу волнам, вырастающим из моря, в то время, как ветер крутит нас и ставит бортом к надвигающимся горам черного стекла.[17]

Двери открываются снова, и в каскаде воды появляется отец, она льется с его плаща широкими струями, плечи осыпаны белым градом. Он захлопывает дверь, и прижимается к ней спиной.

— Все в порядке? — быстро спрашивает он, глядя на Изабель.

Изабель держится за живот.

— Мне больно, больно! — кричит она. — Отец! Отведите нас в порт!

Он смотрит на меня. Я киваю.

— У нее действительно начались боли, — отвечаю я. — Что с кораблем?

— Мы направляемся к французским берегам, — говорит он. — Мы укроемся на побережье. Помоги ей. Держи ее в тепле. Огонь потух, но когда мы снова сможем его разжечь, я пришлю вам горячего вина.

Корабль падает на бок, и мы летим по каюте. Изабель кричит с кровати:

— Отец!

Мы пытаемся встать, цепляясь за стены каюты, пробираемся к кровати. Когда я добираюсь до нее, я жмурюсь, думая, что ослеплена вспышками молнии на окном, потому что простыни Иззи совсем черные. Я тру глаза мокрыми руками, и чувствую, как веки начинают гореть от соленой воды. И тогда я вижу, что ее простыни не черные, я не ослеплена, они красные. Воды отошли.

— Мой ребенок! — рыдает она.

— Я пришлю сюда вашу мать, — торопливо говорит отец, выходя за дверь.

Он сразу исчезает. Ни молнии, ни град уже не освещают безбрежного пространства, мы словно окружены черной стеной. И эта черная пустота пугает еще сильнее.

Я обнимаю Изабель.

— Мне больно, — жалобно говорит она. — Энни, мне очень больно. — вдруг ее лицо искажается, она цепляется за меня и громко стонет. — Я не притворяюсь. Энни, я не пытаюсь казаться больной. Мне действительно очень больно.

— Наверное, начались роды, — отвечаю я.

— Еще нет! Не надо! Еще слишком рано. Он не может родиться здесь. Не на корабле.