Люси затрепетала от радости, и не потому, что любила архитектуру, – просто она знала, в какой восторг приведет Эдварда эта находка, а все, что доставляло удовольствие ему, делало счастливой и ее. Разглядывая чертежи, она заметила в них кое-что необычное. На одних дом был показан таким, каким должен был стать в перспективе: она узнавала острые фронтоны, дымовые трубы на крыше, расположение комнат. Но было и другое изображение – нацарапанное на тонкой полупрозрачной бумаге, оно накладывалось на основной чертеж. Сложив их вместе так, чтобы они совпали по всем линиям, Люси обнаружила на плане две дополнительные комнатки, обе крошечные. Слишком небольшие, чтобы служить спальнями или даже передними. А главное, ни ту ни другую Люси не видела, когда обследовала дом.

Нахмурившись, она подняла тонкий листок и перевернула его, совместив с чертежом чуть по-другому, – ей хотелось понять, для чего они, эти комнаты. Течение тем временем принесло лодку в небольшую протоку, где она и встала, уткнувшись носом в травянистый берег, а Люси взялась за письмо, надеясь отыскать какую-нибудь подсказку. Автором оказался Николас Оуэн – имя почему-то казалось знакомым, может быть, она читала о нем? Стиль письма был столь же витиеватым, как и почерк, но, приложив усилия, она все же разобрала несколько слов: «защита… священники… норы…»

Люси едва не вскрикнула, поняв, в чем заключался план. Конечно, она читала о том, какие меры применялись к священникам-католикам после того, как на трон взошла королева Елизавета. Знала она и о том, что во многих домах той поры устраивались потайные комнаты, так называемые норы, – в стенах, а то и в перекрытиях под половицами: они предназначались для того, чтобы прятать объявленных вне закона священников. Но абстрактное знание – это одно, а понимание того, что такая «нора», а то и целых две, есть у тебя прямо под боком, в Берчвуд-Мэнор, – совсем другое. А больше всего ее обрадовала мысль о том, что Эдвард, по-видимому, ничего не знал об этих тайных убежищах, ведь иначе он сразу рассказал бы о них всем. Значит, она сможет поведать Эдварду кое-что новое и интересное о его любимом доме: у его «правдивого» дома есть свой секрет.


Вывести лодку из протоки Люси удалось не сразу. Когда она все же добралась до причала, то привязала к нему лодку, сгребла в охапку книги и бегом пустилась к дому. Вообще-то, она не привыкла предаваться восторгам, а тем более петь от радости, но тут поймала себя на том, что напевает на ходу одну из любимых танцевальных мелодий матери и делает это с удовольствием. В доме она сразу направилась в Шелковичную комнату, – конечно, Эдвард не любил, когда его отвлекали во время работы, но Люси была уверена, что ради такого случая он сделает исключение. Однако в комнате никого не было. Мольберт стоял укрытый шелковым занавесом, но Люси, слегка поколебавшись, решила, что времени у нее нет. Вместо этого она взбежала наверх, в комнату с видом на лес, которую брат сделал своей спальней, но Эдварда не оказалось и там. Тогда она промчалась по коридору и заглянула в каждую комнату, включая гостиную, несмотря на риск вновь нарваться на позирующую Клэр с ее тошнотворным жеманством.

В кухне она нашла Эмму, которая готовила обед и на вопрос об Эдварде лишь дернула плечом – и тут же пустилась в пространные жалобы на Торстона: тот взял моду подниматься ранним утром на крышу и из винтовки времен Наполеоновских войн, которую привез с собой из Лондона, палить по птицам.

– Грохот-то какой, – говорила Эмма. – Добро бы еще он утку подстрелил, я бы ее на ужин зажарила… но куда ему, прицел-то никудышный, да и стреляет он все по мелким птахам, от которых при жарке никакого толку.

Это была не первая ее подобная жалоба, и Эдвард уже просил Торстона оставить эту забаву, чтобы не подстрелить ненароком кого-нибудь из местных фермеров и не получить обвинение в убийстве по неосторожности.

– Хорошо, я скажу Эдварду, как только его увижу, – ответила Люси, стараясь успокоить служанку.

За минувшие две недели между ней и Эммой установилось нечто вроде взаимопонимания. Люси догадывалась, что из всех обитателей дома только ее Эмма причислила к «нормальным». Эмма помалкивала, когда в ее кухню забегали художники с кистью за ухом или впархивали натурщицы в свободных нарядах, и только в присутствии Люси давала себе волю и не скупилась на осуждающее цоканье и покачивания головой, точно видела в девочке родственную душу, как и она, против воли захваченную этим водоворотом безумия. Но сегодня Люси некогда было выслушивать ее жалобы.

– Обещаю, что скажу, – повторила она еще раз, уже выскакивая в дверь и убегая в сторону сада.

Но Эдварда не было и в его излюбленных местечках снаружи, и Люси уже чувствовала, что вот-вот взорвется от нетерпения, как вдруг заметила Лили Миллингтон, которая подходила к садовой калитке – видимо, собиралась выйти за ограду. Солнце горело в ее волосах, и они казались одним сплошным языком пламени.

– Лили! – окликнула ее Люси. Но натурщица, наверно, не услышала, и пришлось позвать громче: – Ли-ли.

Лили Миллингтон обернулась, но, видимо, мыслями была далеко: лицо выражало такое удивление, будто она не ожидала, что кто-то позовет ее по имени.

– А, это ты, Люси. Здравствуй, – сказала она и улыбнулась.

– Я ищу Эдварда. Ты нигде его не видела?

– Он пошел в лес. Сказал, что хочет поговорить с кем-то насчет собаки.

– Ты идешь к нему? – Люси уже давно заметила, что Лили Миллингтон надела крепкие башмаки, а на плече у нее сумка.

– Нет, я иду в деревню, купить почтовую марку. – В руке у Лили был подписанный конверт, и она показала его девочке. – Хочешь, прогуляемся вместе?

Ну что ж, раз все равно нет возможности прямо сейчас рассказать Эдварду о своем открытии, лучше заняться чем-нибудь, чем слоняться и ждать, сгорая от нетерпения.

Вместе они пошли по тропе, которая скоро привела их к церкви на краю деревни, а потом на улицу. Почта, совсем крошечная, стояла бок о бок с «Лебедем», местным пабом.

– Я подожду снаружи, – сказала Люси, которая уже приметила интересное каменное сооружение на краю деревни и теперь хотела исследовать его.

Но Лили недолго пробыла на почте – совсем скоро она вышла, неся в руке письмо, на уголке которого теперь красовалась марка. Что лежало внутри, Люси не знала, но, видимо, конверт был тяжелым, так как для него потребовалась синяя марка за два пенса, а адрес, как заметила девочка, был лондонским.

Лили опустила его в почтовый ящик, и они той же недлинной дорогой пошли назад, в Берчвуд-Мэнор.

Люси не была мастерицей светской болтовни и, в отличие от матери или сестры, никогда не знала, чем заполнить тишину, возникающую в таких вот случаях. Не то чтобы она считала, что тишину непременно нужно заполнять, просто теперь, рядом с Лили, ей вдруг захотелось казаться взрослее, умнее и вообще значительнее, чем обычно. Что такое было в этой рыжеволосой женщине, она не знала – об этом еще придется подумать позже, – но почему-то рядом с ней ей хотелось быть не просто младшей сестренкой Эдварда, а кем-то.

– Славная погода, – вырвалось вдруг у Люси, и ее саму даже передернуло от такой банальности.

– Недолго уже ей осталось, – отозвалась Лили, – ночью гроза будет.

– Откуда ты знаешь?

– У меня есть редкий и чудесный дар предсказывать будущее.

Люси посмотрела на нее.

Лили Миллингтон улыбнулась.

– Я интересуюсь синоптическими таблицами, – сказала она, – и увидела одну в номере «Таймс», который лежал на столе почтмейстера.

– Ты знаешь, как предсказывают погоду?

– Знаю только то, что слышала от Роберта Фицроя.

– Ты встречалась с Робертом Фицроем?

Друг Чарльза Дарвина; капитан «Бигля», судна ее величества; изобретатель барометра и первый в истории метеоролог при Комитете по торговле.

– Я слушала его лекцию. Он друг одного моего друга. Сейчас пишет книгу о погоде, которая кажется мне очень многообещающей.

– А ты слышала от него самого историю гибели «Королевской хартии» и изобретения первого барометра?

– Разумеется. Это было так удивительно…

Лили Миллингтон пустилась в увлекательное изложение теории, лежащей за погодными таблицами Фицроя, и научных данных, на основе которых он сделал свой первый штормовой барометр. Люси слушала, отдавая рассказу девяносто семь процентов своего внимания, а остальные три использовала, чтобы прикинуть, есть ли у нее шанс, когда Эдварду наскучит его новая натурщица, заполучить Лили Миллингтон в подруги.


Лили Миллингтон не ошиблась. Идеальная летняя погода кончилась в тот же день, к вечеру, солнце скрылось за тучами, и за окном так стремительно стемнело, словно кто-то большой и мощный уверенно задул огонь в светильнике над миром. Но Люси ничего этого не заметила, так как уже сидела в темноте, спрятавшись в потайной комнате под кожей Эдвардова дома.

День она провела замечательно. Когда они с Лили вернулись с почты, та решила прогуляться в лес и отыскать Эдварда. Эмма, все еще хлопотавшая на кухне, с удовольствием сообщила ей, что Торстон, Клэр, Адель и Феликс взяли корзину с провизией и пошли к реке – выпить чаю на природе, а потом поплавать – и что обед будет готов на час раньше назначенного, а потому, закончив с делами, она еще «сбегает домой и приляжет» перед обедом.

Весь дом оказался в распоряжении Люси, и она точно знала, что станет делать. Первое возбуждение от находки уже прошло, сменившись пониманием того, как глупо будет пойти сейчас и выложить Эдварду все о «норах». Чертежам уже несколько веков; может быть, входы в комнаты давно замурованы или же планы остались всего лишь планами. Вот будет неловко, если она сначала заявит о своей находке во всеуслышание, а потом сядет в большую лужу! Люси не любила садиться в лужу прилюдно. А значит, надо все как следует разузнать.

Избавившись от Эммы – Лили Миллингтон к тому времени еле заметным огоньком маячила на дальнем краю луга, – Люси взялась за планы этажей. Одна потайная комнатушка, судя по всему, была где-то на лестничной площадке между первым и вторым этажом: Люси долго не могла в это поверить, даже подумала, что не так совместила планы. За минувшие недели она уже раз сто спускалась и поднималась по этой лестнице, не раз читала на площадке, сидя у окна на венском стуле с круглой спинкой; и никогда не замечала ничего странного или неожиданного, кроме, пожалуй, приятного ощущения тепла, которое шло от стены у поворота ступеней.