– Ну что ты, – сказала она, когда спичка наконец вспыхнула, – это все пустяки, Типпи, хороший мой. Не стоит из-за этого плакать. – И повернулась к Фредди, который продолжал бурно радоваться. – Постыдился бы, Рыж. Ты же на четыре года старше.

Фредди, не выказывая решительно никакого стыда, продолжал приплясывать вокруг них, пока Джульетта вытирала Типу лицо.

– Я хочу домой, – сказал Тип.

Джульетта едва успела открыть рот, как ее опередила Беатрис.

– Ну и зря, – громко заявила она из другой комнаты, – никакого «дома» больше нет. Ничего не осталось.

Терпение Джульетты подходило к концу, и она из последних сил сдерживалась, чтобы не сорваться. Всю дорогу из Лондона она старалась казаться веселой, но, похоже, этого было недостаточно. Придется продолжать в том же духе. А значит, с резким ответом на подростковую грубость дочери – переходный возраст, кстати, настал у нее на год-другой раньше, чем когда-то у Джульетты, или это только кажется? – придется подождать. Склонившись к Типу, чья мордашка пошла какими-то пятнами, она почувствовала, как сердце сдавила тревога: слишком уж часто он дышит, и плечики такие хрупкие, прямо воробьиные.

– Пойдем, поможешь мне с ужином, – шепнула ему она. – И знаешь, если я поищу как следует, то, может быть, найду тебе кусочек шоколадки.

Корзинка с провизией была подарком от жителей деревни. Конечно, обо всем позаботилась миссис Хэммет, жена хозяина паба: свежий хлеб, серпик сыра и кусочек масла. Свежая клубника и крыжовник в муслиновых тряпочках, пинта жирного молока и в самом низу – о радость! – маленькая плитка шоколада.

Когда Тип взял свой квадратик шоколада и, словно бродячий кот, ушел в поисках укромного местечка, чтобы зализать нанесенные его самолюбию раны, Джульетта взялась за сэндвичи с сыром. На кухне от нее никогда не было особого проку – до замужества она умела только варить яйца, да и жизнь с Аланом не особенно обогатила ее кулинарный репертуар, – но сейчас это казалось ей своего рода терапией: отрезать кусочек хлеба, намазать маслом, сверху положить сыр, повторить.

Занимаясь сэндвичами, она поглядывала на подписанную от руки карточку, которую нашла в корзинке. Ровным четким почерком миссис Хэммет приветствовала их в деревне и приглашала в пятницу вечером на ужин в деревенский паб «Лебедь». Вообще-то, карточку из конверта достала Беа: ее так вдохновила идея побывать там, где родители провели свой медовый месяц, что сказать «нет» было бы, по меньшей мере, неразумно. Но возвращаться было все же странно, особенно без Алана. Двенадцать лет назад они вдвоем жили в крохотной комнатке с линялыми обоями в желтую полоску и окном из кусочков стекла в частом свинцовом переплете, откуда были видны поля и река за ними. Тогда на каминной полке еще стояла треснувшая ваза с сухим букетом: пара стеблей ворсянки и дрок, из-за которого в комнате пахло кокосом.

Засвистел чайник, и Джульетта крикнула Беа, чтобы та отложила флейту и шла заваривать чай.

Последовало недовольное сопение, какие-то шлепки, но чайник со свежей заваркой все же появился на столе, за которым уже собрались дети в ожидании сэндвичей.

Джульетта устала. Все они устали. Целый день тряслись в битком набитом поезде, который тащился из Лондона на запад. Еды, взятой в дорогу, хватило только до Рединга; остаток пути показался невыносимо долгим.

Бедный малыш Тип, какие у него круги под глазами – темные, синие, – и к сэндвичам почти не притронулся. Сидит с ней рядом, щеку подпер ладонью, сгорбился.

Джульетта наклонилась к нему, чтобы ощутить масляный запах его детских волос:

– Ну как, малыш Типпи, держишься?

Он разомкнул губы, будто хотел что-то сказать, но только зевнул.

– Может, наведаемся в сад к миссис Марвел?

Он медленно кивнул, так что прямая челка качнулась вперед и назад, скрыв и снова открыв глаза.

– Ну тогда пошли, – сказала она. – Пойдешь баиньки.


Он заснул раньше, чем Джульетта добралась до сада в своем рассказе. Еще на тропе, у калитки, Тип тяжело привалился к Джульетте, и та поняла, что он уже не с ней.

Она позволила себе прикрыть глаза, выравнивая свое дыхание по его медленному ритму, наслаждаясь плотностью маленького теплого тела; его близостью; выдохами, которые щекотали ей щеку, как крылья бабочки.

Из открытого окна тянуло ветерком, и она сама наверняка заснула бы, если бы не пунктирные взрывы смеха и дробный топот внизу. Сначала Джульетта не обращала внимания на возню, но, когда та ожидаемо перешла в потасовку между сестрой и братом, осторожно сняла с себя руки Типа и снова спустилась на кухню. Разогнала старших по постелям и, оставшись одна, смогла наконец оценить обстановку.

Представитель АИИ вручил ей ключ с застенчивым и в то же время агрессивным видом. В доме не жили по крайней мере год – с начала войны. Кто-то, правда, сделал попытку прибраться, но следов заброшенности хватало. В дымоходе одного из каминов валялась охапка старой листвы, а звуки, которые донеслись из холодного черного зева, стоило Джульетте потянуть за болтавшийся внутри щупалец, убедили ее в том, что камин обитаем. Но на дворе еще стояло лето, и Джульетта решила, что с этим можно подождать. Да и вообще, как верно заметил тот тип из АИИ, когда из чулана навстречу им вылетела ласточка, идет война и не годится требовать чересчур многого.

Ванной комнатой наверху можно было пользоваться, лишь преодолевая известное внутреннее сопротивление, но ничего, краны и сливное отверстие со временем отчистятся, да и плитку на полу можно отскрести. Говоря с Джульеттой по телефону, миссис Хэммет обмолвилась, что пожилая дама, которая жила здесь раньше, очень любила этот дом, но под конец у нее почти не осталось средств на его содержание. А еще она была «уж больно разборчива в жильцах», отчего дом подолгу стоял совсем пустым. Да, работы предстоит немало, это уж наверняка, но, может, оно и к лучшему. Приводя в порядок временное жилье, дети скорее почувствуют это жилище своим, обретут чувство принадлежности и ответственности за него.

Хотя летний вечер был совсем светлым, все дети уже заснули. Прислонившись к двери большой спальни в задней части дома, Джульетта смотрела на них. Хмурое выражение, не сходившее с мордашки Беа в последние месяцы, вдруг исчезло. Она спокойно лежала на спине, выпростав из-под одеяла тонкие руки с узкими кистями и длинными пальцами и вытянув их вдоль тела. Когда она только родилась, акушерка осторожно разогнула ее продолговатые ручки и ножки и объявила, что девочка будет бегуньей, но Джульетте хватило одного взгляда на хрупкие, изящные пальчики, головокружительные в своем совершенстве, чтобы понять: дочь будет музыкантшей.

Джульетта вдруг вспомнила, как они с дочкой шли через Рассел-сквер, держась за руки. Беа было тогда четыре, она что-то рассказывала, такая серьезная – глазки широко распахнуты, мордашка сосредоточена, – и при этом изящно перебирала своими длинными ножками, вприскочку, чтобы не отстать. Какая она была очаровательная в детстве – все занимало ее, и сама она была такая занятная, тихая, но совсем не застенчивая. Зато сейчас дочь как будто подменили: напряженная, всегда чем-то недовольная, чужая.

А Фредди, наоборот, все такой же успокоительно-знакомый. Вот он лежит, одеяло сползло до пояса, оголив крепкий торс, рубашка вывернута и валяется на полу. Согнутые в коленях ноги раскинуты, как будто он и во сне борется с простынями. Бесполезно что-либо поправлять, Джульетта и не пыталась. Он и родился совсем не таким, как Беа: крепеньким и красным.

– Бог ты мой, какого рыжего ты родила, – сказал тогда Алан, вглядываясь в сверток у нее в руках, – и пресердитого к тому же.

С тех пор Фреда так и звали: Рыжий или Рыж. Теперь он, конечно, стал крупнее, но характер остался все тот же – огневой. Он вечно что-то изображал, всех очаровывал, смешил и сам не уставал смеяться. С ним было нелегко; он был то ясен, как солнечный свет, то оборачивался грозовой тучей.

Джульетта подошла к малышу Типу – тот свернулся на полу в гнезде из подушек, как часто делал в последнее время. Он вспотел, на белой наволочке остался влажный круглый след от головы, тонкие светлые волоски над ушами прилипли к коже. (Все ее дети сильно потели во сне. Это у них от Алана.)

Джульетта приподняла простыню, прикрыв узкую грудку Типа, подоткнула с боков, расправила в середине и помешкала, положив ему на сердце раскрытую ладонь.

Интересно, почему она всегда так беспокоится именно за Типа? Потому что он младший? Или причина во врожденной тонкости его натуры, которую она интуитивно чувствовала, в страхе, что она не сможет его защитить и, если с ним что-нибудь случится, не сумеет ничего исправить?

– Не кидайся в кроличью нору, – сказал ее внутренний Алан. – Упасть – легко, выбираться – морока.

И он был прав. Нечего слезы лить. С Типом все в порядке. Все просто замечательно.

Бросив последний взгляд на свою троицу, Джульетта закрыла за собой дверь.


Комната, которую она выбрала для себя, была маленькой, зажатой между двумя другими, побольше. Ей всегда импонировали тесные пространства – какая-то связь с утробой, несомненно. Правда, в комнате не было письменного стола, так что Джульетте пришлось пристроить пишущую машинку на крышку орехового комода, который стоял под окном. Не роскошно, конечно, зато функционально, а в ее положении можно ли желать большего?

Джульетта села в изножье металлической кровати, на выцветшее от времени лоскутное покрывало. На стене напротив висела картина: темный лес, почти чаща, а на его фоне – яркий, какой-то неоновый рододендрон. Рамка держалась на гвозде при помощи проволоки, та заржавела от времени и, казалось, вот-вот должна была рассыпаться в прах. В пустотах потолка над головой что-то скреблось, да так, что картина вздрагивала.

В тишине и покое Джульетта расслабилась, только сейчас осознав, как была напряжена до этого. Ей давно хотелось уложить ребят спать, чтобы побыть наедине со своими мыслями; и когда это наконец случилось, она почувствовала, что ей не хватает знакомых звуков, той глубинной уверенности в себе, которую внушали дети. В доме царило безмолвие. Непривычное. И Джульетта была одна посреди этого безмолвия.