Кейт Мортон - Дочь часовых дел мастера

Бледный Джо ответил мне терпеливой улыбкой.

– Ты знаешь его уже не один месяц. Вы много разговаривали. Он рассказывал тебе о своей жизни, о том, что он любит и чего не любит, о своих страстях и устремлениях. И вот сегодня вечером ты узнаешь, что он, оказывается, помолвлен.

– Да.

– Берди, будь я помолвлен с женщиной, которую люблю, об этом знал бы даже метельщик, посыпающий мостовые золой во время снегопада. Отсюда и до самой Москвы не осталось бы и пары свободных ушей, которым я не нашептал бы ее имя. Конечно, я не могу с уверенностью сказать тебе, любит он тебя или нет, но одно я знаю точно: он не любит ту женщину, с которой ты повстречалась сегодня.

Заря едва занялась, когда в дверь на первом этаже тихонько постучали. По улицам Ковент-Гардена к рынку уже вовсю катили тележки и тачки, туда же спешили женщины с корзинками фруктов на головах, и я решила, что это стучит ночной сторож. У них с миссис Мак был договор: совершая свой утренний обход улиц и каждые полчаса тряся погремушкой, чтобы люди узнавали время, он останавливался у нашей двери и несколько раз ударял в нее молотком – вставать, мол, пора.

Однако этот стук был не таким громким, как всегда, и, услышав его во второй раз, я поднялась с кровати, отвела в сторону занавеску и выглянула в окно.

Но у двери стоял не сторож в широком пальто и шляпе с висячими полями. Это был Эдвард, в том же пальто и шарфе, что и накануне вечером. Сердце у меня подпрыгнуло, и после секундной заминки я приоткрыла окно и громким шепотом спросила:

– Что вы здесь делаете?

Он отступил на шаг, поднял голову, высматривая, откуда раздается мой голос, и тут же едва не угодил под тележку, которую цветочница толкала перед собой посреди улицы.

– Лили, – сказал он, и его лицо просветлело при виде меня. – Лили, спустись ко мне.

– Что ты здесь делаешь?

– Спустись, мне нужно с тобой поговорить.

– Но солнце едва встало.

– Понимаю, но я не могу заставить его двигаться быстрее. Я провел здесь всю ночь. Выпил столько кофе с того прилавка на углу, сколько иному за жизнь не одолеть, и не могу больше ждать. – Положив руку на сердце, он добавил: – Спускайся, Лили, а не то мне придется залезть к тебе.

Я торопливо кивнула и стала одеваться, так поспешно, что с трудом попадала пуговицами в петли и проделала дырку в чулке. На шпильки и расчески времени уже не было, и я побежала вниз, торопливо, чтобы никто меня не опередил.

Внизу я открыла задвижку, распахнула дверь, и, когда мы, стоя по разные стороны порога, взглянули друг другу в глаза, я поняла, что Бледный Джо говорил правду. Мне столько всего нужно было Эдварду рассказать. О моем отце, о миссис Мак, о Маленькой Заблудившейся Девочке, о Бледном Джо. Мне хотелось сказать, что я его люблю, что вся моя жизнь до встречи с ним была лишь эскизом, карандашным наброском, предваряющим главное. Мне хотелось назвать ему мое настоящее имя.

Но для этого надо было найти слова, много слов, а я не знала, с чего начать, и тут подле меня появилась миссис Мак в домашнем халате, криво повязанном на обширном животе, с помятым со сна лицом.

– Что это у вас тут? Что вы здесь делаете в такую рань?

– Доброе утро, миссис Миллингтон, – сказал Эдвард. – Прошу у вас прощения за столь раннее вторжение.

– Еще даже не рассвело.

– Я понимаю, миссис Миллингтон, но дело не терпит отлагательств. Я должен признаться вам, что испытываю глубочайшее восхищение вашей дочерью. Картина «La Belle» была продана вчера вечером, и мне необходимо договориться с вами о том, чтобы мисс Миллингтон позировала для нового полотна.

– Боюсь, это невозможно, – сказала миссис Миллингтон и шмыгнула носом. – Моя дочь нужна мне здесь. Без нее мне придется доплачивать горничной за дополнительную работу, а я, мистер Рэдклифф, женщина хотя и почтенная, но не богатая.

– О, разумеется, я выплачу вам компенсацию, миссис Миллингтон. Работа над следующим полотном займет, вероятно, больше времени, чем над этим. Прошу вас принять двойную оплату против той суммы, что я заплатил вам в прошлый раз.

– Двойную?

– Да, если вас это устроит.

Миссис Мак в жизни не отказывалась от денег, особенно если те сами плыли ей в руки, но, надо признать, нюх на поживу у нее был отменный.

– Вряд ли двойной оплаты будет достаточно. Нет, определенно недостаточно. Вот если бы вы предложили тройную?..

Мартин, которого я заметила только что, тоже спустился вниз и наблюдал за происходящим из глубины неосвещенной лавки.

– Миссис Миллингтон, – сказал Эдвард, твердо глядя мне в глаза, – ваша дочь – моя муза, моя судьба. Я заплачу столько, сколько вы сами сочтете достаточным.

– Ну что ж. Думаю, на четверной цене мы сговоримся.

– Согласен. – И только тогда он улыбнулся мне. – Тебе нужно забрать что-нибудь отсюда?

– Нет.

Я попрощалась с миссис Мак, и он, взяв меня за руку, повел по улицам Севен-Дайелз на север. Мы заговорили не сразу, но что-то между нами переменилось. Точнее, то, что было между нами уже давно, наконец получило подтверждение.

Когда мы покидали Ковент-Гарден и Эдвард поглядел на меня через плечо, я поняла, что пути назад уже не будет.

Джек вернулся, и кстати: кости прошлого так аппетитны, что, если меня не оторвать от этого занятия, я буду глодать их всю ночь.

Ах, любовь нельзя забыть.

Да, много времени прошло с тех пор, как Джек вышел из дому с тяжкой думой на челе и с фотоаппаратом через плечо. Сгустились сумерки, и со всех сторон нас обступают лиловые ночные тени.

В старой пивоварне он подключает фотоаппарат к компьютеру, и картинки стремительно перетекают на экран. Я вижу каждую. Он времени даром не терял: снова кладбище, роща, луг, перекресток в деревне, еще что-то – видны только текстура и цвет, сразу не разберешь, что тут такое. Но реки ни на одном снимке нет.

В ду́ше шумит вода; его одежда кучкой лежит на полу; ванная полна пара. Надо полагать, он уже задумывается об ужине.

Но на кухню не спешит. Выйдя из душевой, все еще с полотенцем вокруг бедер, он идет к столу, берет телефон, подбрасывает его на ладони, точно раздумывая, позвонить или не стоит. Я наблюдаю за ним с кровати, гадая, решится ли он разочаровать Розалинд Уилер своим докладом о тайнике и камне, которого там нет.

Выдохнув так, что его плечи опускаются на целый дюйм, он набирает номер и ждет, приложив телефон к уху. Кончиками пальцев другой руки он легко постукивает себя по губам – бессознательная привычка, которая проявляется у многих в моменты нервозной задумчивости.

– Сара, это я.

Вот это да! Гораздо интереснее отчета о поисках.

– Послушай, ты была не права вчера. Я не передумаю. И домой не уеду. Я хочу их знать – мне необходимо знать их. – Их. Тех девочек, двойняшек. Дочек Джека и Сары. (Одно ясно как день: общество действительно изменилось. В мое время женщине запретили бы видеть своих детей, если бы она посмела уйти из дома их отца.)

Теперь говорит Сара и, надо полагать, напоминает ему, что отцовство – это не только то, что нужно ему, но и кое-что другое, поскольку он отвечает:

– Я знаю; я не то хотел сказать. Я хотел сказать, что ведь и я им тоже нужен. Им нужен папа, Сар; по крайней мере, настанет день, когда они поймут, что им нужен отец.

Снова молчание. Судя по тому, как громко и долго она говорит – я слышу ее голос даже с кровати, – она с ним не согласна.

– Да, – снова говорит он, – да, я знаю. Я был плохим мужем… Да, ты права. Я виноват. Но ведь это было так давно, Сар, целых семь лет назад. У меня все клетки в организме сменились… Нет, я не шучу, я серьезно. Я стал другим. Даже хобби завел. Помнишь тот старый фотоаппарат…

И снова говорит она, а он кивает, порой издает звуки, показывая, что он здесь, слушает, а сам смотрит в угол комнаты, где стены встречаются с потолком, и взглядом чертит соединяющую их линию, ожидая, пока Сара не закончит.

По всей видимости, ее монолог поубавил его надежду – он говорит поникшим голосом:

– Слушай, Сар, я только прошу дать мне еще один шанс. Разреши мне навещать их время от времени, водить в Леголенд, или в Гарри-Поттер-Уорлд, или куда они захотят. Поставь любые условия, какие хочешь, я на все согласен. Только дай мне шанс.

Звонок заканчивается ничем – не договорились. Он бросает телефон на кровать, трет себе шею, медленно идет в ванную и снова берет фотографию девочек.

Сегодня мы с ним думаем об одном и том же, он и я. Мы оба разлучены с теми, кого любим, оба пробираемся через воспоминания, ищем какого-то решения.

Нет на свете людей, которым совсем никто не нужен, каждый ищет свой шанс, даже самые застенчивые: ведь жить в одиночку так страшно, даже вообразить себе такую жизнь – и то страшно. Мир, вселенная – существование – слишком велики для одного человека. Хорошо живым, они не знают, насколько жизнь обширнее, чем они полагают. Иногда я думаю о Люси – вот кто, наверное, порадовался бы, окажись у нее столько времени.

На кухне Джек открывает банку чего-то похожего на фасоль в соусе и начинает есть. Даже не разогревает. А когда телефон звонит снова, бегом бросается к нему, но, увидев на экране номер, огорчается. И не отвечает.

У каждого, к кому меня влечет, есть своя история.

И каждая не похожа на предыдущую, хотя у всех моих гостей есть кое-что общее: каждый кого-то потерял, и это их объединяет. Я давно поняла, что потеря оставляет в душе человека дыру, а дыры любят, чтобы их заполняли. Такова природа вещей.

Вот почему они почти всегда слышат, когда я с ними говорю… а иногда, если мне очень повезет, отвечают.

Спички нашлись в старой зеленой жестянке, на полке за плитой. Их углядел Фредди и, со здоровым энтузиазмом подскакивая то на одной ноге, то на другой, тут же объявил себя победителем. Такое неприкрытое торжество снова заставило зареветь уставшего Типа, и Джульетта, которая пыталась зажечь горелку под чайником, тихонько ругнулась.