Когда он сказал об этом Люси, она задумчиво ответила:

– Логически это, конечно, невозможно, я имею в виду путешествие во времени: разве можно быть в двух разных местах «в одно и то же время»? Сама фраза представляет собой парадокс. По крайней мере, в этой вселенной… – (Не желая быть втянутым в еще один научный спор, Леонард спросил, как давно закрылась школа.) – О, несколько десятков лет назад. Она умерла вместе с королевой, в девятьсот первом. За пару лет до того произошел несчастный случай, можно сказать, трагедия. Одна девочка утонула в реке во время школьного пикника, и постепенно родители перестали присылать сюда своих дочерей. Ну а когда приток учениц иссяк… что ж, оставалось лишь принять неизбежное. Смерть воспитанницы не делает чести учебному заведению.

Леонарду нравилась искренность Люси. Она ничего не скрывала, с ней интересно было разговаривать, и все же теперь, восстанавливая их беседу в памяти, Леонард понял, что она, видимо, сказала ему лишь то, что намеревалась сказать. Был лишь один миг, когда ее маска ненадолго соскользнула. Что-то зацепило Леонарда в том, как она говорила о событиях 1862 года. Теперь он понял: когда Люси рассказывала о смерти Фанни Браун и о конце жизни брата, ее голос звучал почти виновато. И потом еще это странное отклонение в сторону, упоминание о перекрестке дорог, когда она вдруг пустилась в рассуждения о вине и о необходимости простить себя, словно призывала Леонарда сделать то же самое.

В 1862-м Люси Рэдклифф была еще ребенком, и, судя по ее словам, за эскападами брата и его блестящих молодых друзей наблюдала, скорее, издали. Но вот в доме случилось ограбление, пропал бесценный бриллиант, погибла Фрэнсис Браун. Лили Миллингтон, натурщица, в которую был влюблен Эдвард Рэдклифф, бесследно исчезла. По всей видимости, полицейские отчеты того времени возлагали на нее вину в пропаже камня. Любимый брат Люси так и не оправился от горя. Леонарду были понятны боль Люси, ее сожаление о прошлом, но только не чувство вины. Ведь это не она нажала на спусковой крючок ружья, из которого была убита Фрэнсис Браун, так же как и он, Леонард, не посылал ту шрапнель, которая убила Тома.

«Вы верите в духов, мистер Гилберт?»

Леонард тщательно продумал свой ответ. «Я верю, что существуют люди, которых они посещают». И вот теперь, задумавшись о ее явном, хотя и необъяснимом чувстве вины, Леонард неожиданно понял, что она имела в виду: даже пересказывая местную легенду и историю о свете в окне, который видел ее брат, она говорила не о привидениях, живущих в темных углах. Она спрашивала его, Леонарда, одержим ли он Томом так же, как она до сих пор одержима Эдвардом. В нем она признала родственную душу, страдальца, такого же, как она сама, – несущего через всю жизнь тяжкое бремя вины за раннюю смерть брата.


Когда он проходил мимо «Лебедя», откуда-то вывернул Пес и затрусил рядом с ним, вывалив язык, а Леонард вынул из кармана маленький картонный прямоугольник и провел большим пальцем по обтрепанному краю. Он получил его от женщины, которую встретил на вечеринке в те времена, когда еще жил в Лондоне, снимая комнатушку в доме над железнодорожным туннелем. Женщина сидела в углу комнаты на задней стороне дома, перед ней стоял круглый стол под пурпурной скатертью, на котором лежало что-то вроде настольной игры. Увидев ее, и особенно повязанный на голову шарф с яркими бусинами, Леонард онемел. За столом вместе с ней сидели, взявшись за руки, пятеро гостей и с закрытыми глазами прислушивались к ее бормотанию. Прислонившись к косяку, Леонард наблюдал за ними через завесу табачного дыма.

Вдруг глаза женщины распахнулись, и она уставилась прямо на него.

– Вы, – сказала она и ткнула в его сторону пальцем с длинным красным ногтем, похожим на коготь, – для вас здесь кое-что есть.

Все за столом повернули головы и уставились на него.

Тогда он просто ушел, но ее слова и особенно напряженный взгляд запали ему в душу, и позже когда он, покидая вечеринку, столкнулся с ней в прихожей – она тоже собиралась уходить, – то предложил снести по лестнице ее большой неуклюжий саквояж. На улице, когда Леонард уже попрощался с ней, она вынула из кармана карточку и протянула ему.

– Вы заблудились, – спокойно и холодно сказала она.

– Что?

– Вы сбились с пути.

– Вы ошибаетесь, но спасибо за заботу.

Леонард повернулся и пошел по улице, на ходу кладя карточку в карман и пытаясь стряхнуть странное, неприятное впечатление, которое оставила по себе эта женщина.

– Он ищет вас. – Голос женщины стал громче и летел за ним вслед.

Поравнявшись с фонарем, Леонард вынул из кармана карточку и на свету прочел:

Мадам Мина Уотерс

Медиум

Квартира 2Б

16 Нилз-ярд

Ковент-Гарден

Лондон

О своем разговоре с мадам Миной он по секрету рассказал Китти. Но та лишь расхохоталась и ответила, что Лондон кишит подобными психопатами, которые доят доверчивых людей. Леонард возразил ей, что она слишком цинична.

– Она знала о Томе, – твердил он. – Знала, что я кого-то потерял.

– О господи, оглянись вокруг: здесь каждый кого-нибудь да потерял.

– Ты просто не видела, как она на меня смотрела.

– Вот так, что ли?

Китти свела глаза к переносице и состроила «козью морду», но тут же улыбнулась, сгребла с простыни свои чулки и в шутку кинула их в Леонарда.

Леонард стряхнул чулки. Он был не в настроении.

– Она говорила, что он ищет меня. И еще, что я сбился с пути.

– Ах, Ленни. – Китти больше не шутила; голос ее звучал устало. – А мы все разве нет?


Интересно, как прошло ее собеседование в Лондоне? Она была такая красивая, когда уходила от него сегодня утром; наверное, сделала что-то с волосами. Жаль, что он не догадался сказать ей об этом. Китти шел ее нынешний цинизм, но Леонард знал ее до войны и прекрасно понимал, что это всего лишь маска.

Проходя мимо церкви, перед самым поворотом на безлюдную тропу, которая вела к Берчвуд-Мэнор, он наклонился и поднял с обочины пригоршню мелких камней. Подбросив их на ладони, он развел пальцы и стал смотреть на ходу, как камешки утекают сквозь них, точно песок. Один из камней – Леонард проследил, как он долетел до самой земли, – был прозрачным и гладким: кварц.


Впервые Леонард и Китти переспали ясным октябрьским вечером 1916 года. Он приехал на побывку и весь день провел у матери в гостиной, где пил бесконечный чай с ее подругами: те являлись по очереди и сначала расспрашивали его о войне, потом, вдосталь наохавшись, с таким же пылом начинали обсуждать политические вопросы подготовки к грядущей рождественской ярмарке в деревне.

Вдруг раздался стук в дверь, и Роза, горничная матери, объявила, что пришла мисс Баркер. Китти вошла с коробкой шарфов, средства от продажи которых направлялись для помощи фронту, а когда мать пригласила ее выпить с ними чаю, отказалась, объяснив, что в зале при церкви сегодня танцы и она отвечает там за угощение.

И тогда мать предложила Леонарду пойти с ней. Конечно, ни о каких танцах Леонард и думать не думал, однако сидеть здесь и в который уже раз выслушивать серьезную дискуссию на тему, что предпочтительнее – шерри или настойка из шелковицы, – было уже непереносимо, и он вскочил и со словами «Пойду возьму пальто» вышел из гостиной.

Пока они в сгущающейся темноте бок о бок шагали по деревенской улице, Китти спросила его о Томе.

Собственно, о Томе его спрашивали все, и у Леонарда уже готов был ответ.

– Ты же знаешь Тома, – сказал он. – Его самоуверенности и война не помеха.

Китти только улыбнулась, а Леонард удивился, почему он никогда раньше не замечал этой очаровательной ямочки на ее левой щеке.

В тот вечер он много танцевал. С войной в деревне началась нехватка мужчин, и он с удивлением (и не без удовольствия) обнаружил, что весьма востребован среди женской части населения. Девушки, раньше не обращавшие на него внимания, теперь выстраивались в очередь, чтобы потанцевать с ним.

Было уже поздно, когда он оглядел зал в поисках Китти: она стояла за накрытым скатертью столиком на краю площадки для танцев. Весь вечер она продавала сэндвичи с огурцом и ломтики бисквита «Виктория» и была так занята, что даже не нашла времени поправить прическу, так что волосы выбились из-под шпилек. Песня уже заканчивалась, когда она оторвалась от своей торговли и помахала ему, а он, извинившись перед очередной партнершей, направился к ней.

– Я бы сказал, мисс Баркер, – обратился он к ней, подойдя совсем близко, – что ваш товар пользуется прямо-таки ошеломительным успехом.

– И были бы правы. Денег удалось собрать куда больше, чем я рассчитывала, и все это пойдет на помощь фронту. Жаль только, что потанцевать так и не удалось.

– Действительно, очень жаль. Мне кажется, будет совсем неправильно, если в такой удачный вечер вы останетесь хотя бы без одного фокстрота.

И опять эта ямочка на щеке.

Его ладонь легла ей на поясницу, и, пока они скользили в танце, Леонард вдруг ощутил, какое гладкое на ней платье, заметил тонкую золотую цепочку на ее шее, оценил блеск волос.

После он предложил проводить ее до дома, и всю дорогу они болтали, весело и непринужденно. Танцы прошли хорошо, тревожиться больше было не о чем; оказывается, она волновалась.

Поздний вечер был заметно холоднее дня, и Леонард предложил Китти свою шинель.

Она стала расспрашивать о фронте, и он обнаружил, что в темноте говорить о войне намного легче. Он говорил, а она слушала, а когда он рассказал все, что мог, и добавил, что отсюда, из мирной деревни, после танцев, все это кажется страшным сном, она сказала, что больше не будет задавать вопросов. Вместо этого они стали вспоминать пасхальную ярмарку 1913 года, день, когда они познакомились. Китти напомнила, как они втроем – Китти, Леонард и Том – ушли тогда на холм за деревней и сели спиной к могучему дубу на самой вершине, откуда весь юг Англии был виден как на ладони.