Иногда я все еще слышу голоса школьниц. Тихие, далекие голоса – они поют, спорят, смеются, а по ночам многие плачут в подушки, умоляя отца или мать пожалеть их и забрать отсюда. Их голоса вплелись в ткань этого дома, стали его частью.

Все те годы, что я жила с миссис Мак, Мартином и Капитаном, моим главным желанием было, чтобы за мной вернулся отец, но я никогда не плакала. В письме, которое отец оставил миссис Мак, говорилось предельно ясно: я должна быть смелой и стараться быть хорошей; я должна работать, чтобы содержать себя, и помогать другим; я должна выполнять все, что велит миссис Мак, ибо он полностью доверяет ей и не сомневается, что она будет действовать в моих интересах.

– Когда он вернется? – спрашивала я.

– Он пришлет за тобой, как только устроится на новом месте.

Боль никогда не утихает в душе покинутого ребенка. Такую же боль я ощутила в душе Эдварда и иногда даже задавалась вопросом, уж не это ли свело нас друг с другом. Ведь его тоже бросили в детстве. Эдвард и его сестры жили со строгими родителями отца, пока их собственные родители путешествовали.

Ада Лавгроув страдала от той же боли, – я сразу это почувствовала.

Я много думала о ней в прошедшие годы. Размышляла о том, какими недобрыми могут быть дети. Вспоминала ее страдания. И тот день на реке.

Так давно все это было и в то же время как будто вчера. Мне даже напрягаться не нужно, я вижу ее перед собой как живую: вот она сидит по-турецки на постели у себя в мансарде, жгучие слезы бегут по щекам, перо в ее руке скребет бумагу, едва успевая выводить страстную мольбу: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, вернитесь за мной.

Глава 10

Лето 1899 года

Своего высокого, богатого отца и свою умную, ухоженную мать Ада Лавгроув ненавидела одинаково. Это было новое для нее чувство – до двадцать пятого апреля она обожала обоих родителей, – однако новизна не делала ненависть менее острой. Каникулы, говорили они, небольшая поездка в Англию. Ах, Ада-Медвежонок, Лондон тебе понравится – театры и парламент! А вот погоди, ты еще увидишь, как мягко и нежно зеленеют летом английские луга и поля! А как благоухает цветущая жимолость в живых изгородях, как желтые звездочки примул весной усыпают обочины узких деревенских тропок…

Для Ады это были иностранные слова, которых девочка не понимала и которым не верила, несмотря на звучавшую в них романтическую тоску, но все же она перебирала их в уме, с бесстрастным интересом археолога выстраивая картину жизни далекой цивилизации. Она родилась в Бомбее, и Индия была такой же частью ее самой, как ее нос или веснушки на нем. Слова «нежный», «мягкий», «узкий» применительно к пейзажу были ей непонятны: в ее мире все было большим, внезапным и пламенеющим. Ее страна была местом несказанной красоты – ярких цветов на террасах и одуряюще-сладких ночных ароматов – и невыразимой жестокости. Таким был ее дом.

Впервые мать Ады обмолвилась о предстоящей поездке мартовским днем, когда девочка ужинала. В тот день ее кормили в библиотеке, потому что вечером мама и папа ждали гостей и в столовой уже накрывали огромный стол красного дерева (он приехал на корабле из Лондона). В библиотеке было полно книг (тоже из Лондона) с именами вроде «Диккенс», «Бронте» и «Китс» на корешках, а на другом конце стола стояла книжка-раскладушка с картинками, по которой мама перед ужином учила с ней «Бурю». В комнате было жарко, волосы девочки прилипли ко лбу, в перегретом воздухе кругами летала ленивая муха, чье непрерывное жужжание навевало мысль об угрозе, неотступной, но пока еще далекой.

Ада думала о Калибане и Просперо, пытаясь понять, почему морщинка неодобрения прорезала мамин лоб, когда Ада сказала, что ей жалко Калибана, и тут ее внимание привлекли слова «съездим ненадолго в Англию».

Горячее, влажное дуновение снаружи вспучило тюлевую занавеску, и Ада спросила:

– А сколько туда ехать?

– Уже не так долго, как раньше, ведь теперь прорыли канал. Прежде, как ты знаешь, приходилось добираться поездом.

Но Ада, не умевшая плавать, как раз предпочла бы поезд.

– А что мы там будем делать?

– О, все что угодно. Ездить в гости к друзьям и родственникам, знакомиться с достопримечательностями. Мне так хочется показать тебе места, которые я знала еще девочкой: парки и галереи, сады и дворцы.

– Здесь тоже есть сады.

– Верно.

– И дворец тоже есть.

– Но без короля и королевы.

– А мы долго там будем?

– Ровно столько, сколько понадобится, чтобы завершить все дела, и ни секундой больше или меньше.

Этот ответ, который вовсе не был ответом, звучал совсем не по-маминому – обычно мама хорошо могла противостоять шквалу вопросов Ады, но в тот раз девочке не хватило времени докопаться до сути того, что от нее скрывали.

– Все-все, иди к себе, – сказала мама и сделала своими ухоженными пальцами такое движение, как будто отметала от себя что-то. – С минуты на минуту вернется из клуба твой отец, а у меня еще цветы не расставлены. У нас сегодня будет лорд Керзон, ты же знаешь, а значит, в доме все должно быть безупречно.

Потом на террасе Ада пару раз неспешно сделала колесо, наблюдая за тем, как мир из пурпурного становится оранжевым, словно картинка в калейдоскопе, где цветы индийской сирени и гибискуса сменяют друг друга. Садовник мел газон, а его помощник расставлял на широкой веранде плетеные кресла.

Вообще-то, Ада любила делать колесо, но в тот вечер она не вложила в него всю душу, как обычно. Вращение мира вызвало у нее не восторг, а головокружение, даже тошноту. Немного погодя она бросила эту забаву и села на краю веранды, там, где росли нильские лилии.

Отец Ады был важной персоной, так что их особняк стоял в самом центре Бомбея, на вершине холма; со своего наблюдательного пункта Ада видела Висячие сады, спускавшиеся туда, где катило на берег свои валы Аравийское море. Девочка сидела, задумчиво обрывая с огромной белой лилии длинные тонкие лепестки, похожие на паучьи лапки, когда ее нашла айя, нянька по имени Шаши.

– Вот ты где, пилла, – сказала Шаши, старательно выговаривая английские слова. – Пойдем-ка: твоя мама хочет, чтобы мы с тобой принесли еще фруктов для десерта.

Ада встала и взяла протянутую руку Шаши.

Обычно ей нравилось ходить с нянькой на рынок – там был один продавец закусок, он всегда давал ей лишнюю чаккали, которую Ада грызла, следуя за Шаши и ее огромной корзиной долгим замысловатым путем, от одного прилавка с фруктами и овощами к другому, – но сегодня тревога, вызванная внезапными словами матери, облаком висела над ней, и девочка в задумчивости едва переставляла ноги, пока они шли по склону холма вниз.

На востоке собиралась гроза, и Ада надеялась, что скоро пойдет дождь. Хлынет могучими потоками прямо на экипажи, которые везут гостей к ее родителям. Она тяжело вздохнула, так и эдак поворачивая в уме неожиданное предложение матери, ища подвоха в ее словах. Англия. Далекая земля, где ее родители были маленькими, владения таинственной и легендарной «бабушки», родина людей, которых отец Шаши называл обезьяньими задницами…

Шаши перешла на пенджаби.

– Что-то ты притихла, пилла. Не подумай чего-нибудь, мои уши только рады тишине, но я все-таки удивляюсь, уж не случилось ли чего с твоей любопытной мордашкой?

Ада, которая сама еще не решила, что думать о недавнем разговоре, выложила его няньке весь, до последнего слова. Под конец она выдохнула:

– А я не хочу ехать!

– Вот упрямый маленький мул! Столько шума из-за какой-то поездки домой?

– Это их дом, а не мой! Не хочу я ехать ни в какую Англию и так маме и скажу, как только мы придем с рынка.

– Но, пилла, – заходящее солнце коснулось нижним краем линии горизонта, золотом изливаясь в море, которое несло его сверкающие чешуйки назад, к берегу, – ведь это будет поездка на остров.

Шаши была мудра и хорошо понимала, что Аде безразлична какая-то там «Англия», зато девочка любит острова и сейчас просто забыла, что Англия – это как раз остров, только очень далекий, посреди Северного моря, небольшой тускло-розовый клочок земли в самом верху карты, с узким пояском посередине, совсем как песочные часы. В кабинете отца был глобус – большой, сливочного цвета шар в объятиях дугообразного зажима красного дерева, – Ада, когда бывала допущена в это святилище, пропахшее ароматом сигар, иногда крутила его для развлечения: ей нравилось, как он щелкает на ходу, словно целый рой цикад. Она заметила остров под названием «Великобритания» и сказала отцу, что, на ее взгляд, не так уж он и велик. Тот рассмеялся и ответил, что внешность часто бывает обманчива.

– Этот маленький остров, – добавил он потом с гордостью, от которой у Ады почему-то сильно забилось сердце, – мотор, который приводит в движение весь мир.

– Конечно, – согласилась она теперь с нянькой, – остров – вещь хорошая. Но ведь Британия – это остров обезьяньих задниц!

– Пилла! – Шаши подавила смешок. – Нельзя говорить такие вещи, особенно там, где тебя могут услышать мать и отец.

– Мать и отец – тоже обезьяньи задницы! – горячо выпалила Ада.

Восхитительный риск, на который пошла Ада, прелестное непочтение, с которым она говорила о своих многоуважаемых родителях, стали искрами, которые разожгли пламя, и Ада почувствовала, как ее решимость быть сердитой начинает плавиться на этом огне. Смех уже рвался из нее наружу. Тогда она взяла руку своей айи и крепко-крепко сжала ее:

– Ты тоже должна поехать со мной, Шаши.

– Я останусь здесь и буду ждать, когда ты вернешься.

– Нет, я буду очень без тебя скучать. Ты должна поехать. Мама и папа разрешат.

Но Шаши лишь покачала головой:

– Я не могу поехать с тобой в Англию, пилла. Я там увяну, как сорванный цветок. Моя почва здесь.

– И моя тоже. – Они достигли подножия холма и ряда пальм, которые росли вдоль берега. Лодки-дхоу, свернув паруса, чуть покачивались на гладкой поверхности моря, а на берегу парсы в белых одеждах уже готовились к закатной молитве. Ада остановилась и повернулась к золотистому океану лицом, ощущая тепло заходящего солнца. Ее переполняло чувство, названия которого она не знала, прекрасное и болезненное в одно и то же время. И она повторила, на этот раз медленнее: – Моя почва тоже здесь, Шаши.