Стопак сел за стол и вытащил пробку. Щелчок пробки прозвучал в мертвой тишине квартиры пистолетным выстрелом. На столе стояло два бокала, но Стопак не стал наливать в них вино, а просто поставил бутылку между ними — словно перевернутый красный восклицательный знак.

— Ну, теперь налей мне вина, глупышка, — сказала Агата и заставила себя рассмеяться.

Стопак наполнил бокалы и протянул один жене. Та отхлебнула немножко.

Стопак опорожнил свой бокал и снова его наполнил. Агата снова заставила себя рассмеяться:

— Да, дорогой, ты, я смотрю, сегодня в настроении выпить!

— Последнее время у меня всегда такое настроение.

— Вот и хорошо. Мне нравится, когда у мужчины хороший аппетит, — сказала Агата и в панике пробормотала про себя: «О, Вальпурния!»

Затем она поспешно шагнула к столу.

— Ну-ка, дай я за тобой поухаживаю.

И Агата стала накладывать на тарелку хлеб, сыр и ветчину. Она соорудила огромный бутерброд, желтовато поблескивающий маслом и гладкой, словно лакированной хлебной корочкой, и увенчала его куском ветчины. Взяв бутерброд с тарелки, она протянула его мужу, желая покормить его — как матери кормят своих детей и как возлюбленные кормят друг друга.

— Я могу поесть сам, — холодно сказал Стопак. — Я не…

Но он не смог выговорить это слово. Даже сейчас, несколько месяцев спустя, он не мог произнести слово «ребенок».

И в наступившей тишине он принялся, перегибаясь через стол, хватать хлеб, сыр и ветчину, шлепать их на свою тарелку и ожесточенно поедать.

Агата сделала вид, что все идет, как надо. У нее был план. Она собиралась устроить славный пикник со своим любимым мужчиной. На улице не так уж тепло, чтобы выбраться с корзинкой в парк, но у них будет пикник на кухне и потом они снова будут друг друга любить.

У нее был запланирован разговор, она уже придумала, о чем будет говорить, и она говорила — несмотря на то, это был не разговор, а монолог:

— Я подумала, что на праздники нам стоит выбраться в небольшое путешествие. Я видела брошюру в Ратуше — точнее, целую кипу брошюрок, они лежат в вестибюле, — знаешь, решено снова пустить праздничный пароход! Помнишь его? Теперь это уже настоящий антиквариат! Не знаю уж, где его держали все эти годы, но теперь он снова в строю. Мы могли бы съездить на острова или навестить твоего дядю в Дэше. Мы сто лет его не видели — ну, то есть, если не считать… Ты его любишь. Мне он тоже нравится, он всегда был к нам так добр. Не думаю, что нам следует напрашиваться к нему на ночь, — но мы вполне могли бы остановиться в том маленьком пансионе у коптильни. Там, конечно, слегка пахнет рыбой, зато недорого. Мы можем себе это позволить, можем даже остаться на несколько дней. Надо же тебе когда-нибудь отдохнуть! К тому же все равно на праздниках все в городе будет закрыто. Какой смысл оставлять магазин открытым, если туда все равно никто не будет заходить?

И она говорила и говорила, слово за словом, фразу за фразой, не останавливаясь, потому что только так она могла победить тишину, — а ведь если бы воцарилась тишина, ей пришлось бы молча смотреть на него, а он в ответ смотрел бы на нее с тем выражением скуки и неприязни, которое могло означать только одно: он считает ее скучной и неприятной — а она ведь не такая. Нет-нет, совсем не такая, уж она-то знает! Он ошибается. Это с ним, а не с ней что-то не так. Но она сможет излечить его, и разговор за ужином — часть курса лечения. Окончательное выздоровление, согласно плану, должно было произойти позже, всего на пару часов позже.

— Да, я еще хотела сказать о шторах в спальне. По-моему, надо повесить красные. Так будет веселее. В это время года в универмаге Брауна обычно бывает распродажа — там наверняка найдется какой-нибудь старый отрез, залежавшийся у них на складе. Вот увидишь, я отыщу там что-нибудь такое, что идеально подойдет для штор, да еще и на обивку для твоего старого кресла останется… Наелся? А клубники не хочешь? Я ее купила специально для тебя. Ну ладно, прибережем ее пока. Думаю, чуть попозже мне удастся тебя соблазнить. Ты пока иди, почитай газету, а я тут приберусь. Ты устал, у тебя был тяжелый день.

Скрип стула. Шелест газеты. Вздох диванных пружин.

Агата мыла посуду, тихонько напевая про парня, которого любит, но в голосе звенело напряжение, а глаза горели. Закончив свое дело, она слила воду из раковины и аккуратно вытерла тряпкой все вокруг. Чистую посуду сложила в стопку и убрала в буфет. Повесила влажное полотенце на вешалку у плиты, чтобы проветрилось и высохло. Потом вытащила из ящика стола старый нож и начала охоту на жир, проводя тупым лезвием по всем выступам на кухне: по эмалированному краю плиты, по чехлу дымохода, по верху буфета, по плинтусам. Из-под лезвия вылезали мельчайшие, почти незаметные стружки жира и прилипали к нему. Агата смывала их в раковину.

Она специально рассчитала так, чтобы уборка заняла почти два часа — ровно столько времени, сколько потребуется мужу, чтобы прочитать газету от корки до корки. Уж она-то знала. Именно столько времени у него и уходило каждый вечер на газету. Мало кто умеет так вдумчиво читать газету, как господин Стопак. И вот через два часа кухня сияла чистотой — та самая кухня, на которой они встретятся утром за завтраком, но только тогда все уже будет по-другому, потому что они снова станут любящими супругами; и он обнимет ее, посмотрит ей в глаза и поблагодарит за то, что она спасла его. Это будет так прекрасно! Словно первое утро после свадьбы. Словно новая свадьба. Она как раз заканчивала вытирать дверцы буфета, когда из комнаты послышался скрип диванных пружин: Стопак встал, собираясь отойти ко сну. В спальню он прошел, не сказав ни слова. Не пожелал спокойной ночи. Не предупредил, что собирается ложиться. Тишина. Агата услышала, как он сел на кровать. Ботинок упал на пол. Вздох. Второй ботинок упал на пол. Агата вылила ведро с мыльной водой в раковину и взглянула на свои ладони: покрасневшие, шершавые. Полностью отвернув холодный кран, она подставила руки под струю воды и убрала их, только когда трубы визгливо завыли и забились внутри стены. Теперь лучше. Мягче.

Кстати, на туалетном столике перед зеркалом стоит баночка с кремом. На какое-то мгновение Агате захотелось набрать полные ладони этого крема и измазать мужа, но она отогнала эту мысль прочь. Нет-нет, план такого не предусматривает. Она вытерла руки и прошла в спальню, где в постели, неподвижный, как труп, лежал Стопак.

— Привет! — прошептала Агата и включила лампу на туалетном столике.

— Я тут пытался уснуть, — недовольно сказал Стопак, давая понять, что заметил ее присутствие.

— Я знаю. Извини. Я быстро.

Агата расстегнула пуговицы, и желтое платье упало на пол к ее ногам. Она отбросила его в сторону легким движением ноги и осталась стоять посередине спальни, раздетая больше, чем если бы была совершенно нагой, облаченная в розовую кисейную дымку. Картинно нагнувшись, она подобрала платье с пола, подошла к гардеробу и повесила его на дверцу. Стопак сверлил ее взглядом.

— Как тебе? — спросила Агата, горделиво оглядев себя и пробежавшись пальцами по кусочкам ткани, украшавшим ее тело.

Стопак лежал в постели и молчал.

Агата снова прошлась по спальне и присела на маленький табурет у туалетного столика, положив ногу на ногу. Чулки при этом издали тихий шелестящий звук. Потом послышался звук металлический — это Агата открутила крышку с баночки с лавандовым кремом. Взяв пальцем немного крема, она стала медленно втирать его в кожу рук. Медленно-медленно. Втирая крем, она смотрела в зеркало на мужа, посылала ему воздушные поцелуи и строила милые рожицы.

— Ну не сердись. Эти вещички такие дорогие… И едва прикрывают меня здесь… — она показала, где, — и здесь… — она снова показала, где именно. — Такие тоненькие… Мне кажется, тебе сквозь них все видно, гадкий мальчишка! Не подглядывай!

Она видела в зеркале, что Стопак не может оторвать от нее глаз, и притворилась, что сердится:

— Я же сказала тебе не подглядывать, а ты подглядываешь! Смотришь прямо на меня. Ишь, какой шалун! — И она слегка надула губки. — Но я тебя не виню, — она встала, — вещички эти и впрямь очень красивые и, если подумать, стоят тех денег, что я за них отдала. Продавщица сказала, что их делают феи из ваты, которую похищают в полнолуние из горлышек склянок с аспирином. Вот почему они такие дорогие. Впрочем… — она опустилась на четвереньки перед кроватью и поползла вверх, к Стопаку, изгибаясь, как тигрица, — если большой сильный мужчина вроде тебя ухватится за них, он, наверное, просто порвет их в клочья. Ты мог бы даже сорвать их с меня зубами, как волк, правда?

Стопак откинул одеяло.

— Мне нужно сходить в ванную.

— Сейчас? Тебе прямо сейчас нужно в ванную?

— Да, сейчас. Именно в ванную.

— Ну хорошо, я подожду. Подожду. Но не задерживайся, шалунишка. На мне так мало одежды, что я просто заледенею без моего большого, сильного Стопака!

Но он не вернулся. Спустя некоторое время Агата сняла туфли и забралась под одеяло. Когда она проснулась, мужа по-прежнему не было в постели, а из глубины квартиры доносились странные звуки. Агата встала, завернулась в халат и на ощупь прошла в темноте в коридор, ощущая босыми ногами едва выпирающие спиленные сучки на досках под линолеумом. Звуки — как будто кто-то что-то рвет — раздавались из ванной. Встревоженная Агата попыталась открыть дверь, но та была закрыта изнутри.

— Стопак! С тобой все в порядке? Что ты там делаешь?

— Да, все в порядке. Я работаю.

— Что значит «работаю»? Послушай, сейчас, должно быть, часа три ночи. Что подумают соседи?

Стопак подошел к двери. Агата слышала его дыхание по другую сторону тонкой фанеры.

— Просто работаю, вот и все. Мне пришло в голову, что здесь кое-что надо подновить. Мы сто лет этого не делали.