За столом вели непривычные мне разговоры о новых планах на следующий год и строительстве, об инвестициях в новые проекты здесь, в Англии, иностранными партнёрами. Моя мать сидела рядом с отчимом напротив меня; место Джейсона было во главе стола, а моё — по левую руку от него. Ужин наскучил бы мне гораздо быстрее, если бы не двое пожилых итальянцев, сидевших слева. Мы разговорились об их родине — Флоренции — и я была очарована их речью.

После десерта Джейсон вдруг поднялся, попросил внимания, и голоса за столом стихли.

— Господа… и дамы! Благодарю вас всех за то, что проделали такой долгий путь и посетили сегодня наш дом, — произнёс Джейсон с почтением и так громко, чтобы каждый из гостей его услышал. — Для меня это огромная удача — знать каждого из вас столь продолжительное время. Со многими я работал не один год, но большинство из вас я бы назвал своими лучшими учителями… Кроме, пожалуй, вас, — он указал рукой, в которой держал бокал с шампанским, в сторону одного улыбчивого немца, — герр Крайнберг. Мне никогда не забыть, как в первый же мой день в Вюртемберге, Штутгарте, вы выставили меня вон из своей мастерской на Зикштрассе и едва не попали тяжёлой книгой по голове, таким вы были свирепым!

Немец засмеялся и с сильнейшим акцентом ответил:

— Я сейчас не промах! Время щадить меня, ты знаешь.

Послышались искренние смешки, и я сама не сдержала улыбки. Взглянув на матушку, я порадовалась её настроению: она выглядела довольной и здоровой, такой, какой я давно её не видела. Во мне снова возросло чувство благодарности к Джейсону; если бы не его действия, мистер Брам никогда бы не оплатил должное лечение.

— И я, и моя супруга, которую мне так не терпелось представить сегодня, — продолжил Джейсон, и я, подняв глаза к нему, встретилась с его нежным взглядом, — будем счастливы сохранить с вами ту же связь, что уже успела укрепиться за эти годы. Я также не могу не поприветствовать миссис Брам и её мужа… И надеюсь, что вскоре мне удастся наверстать упущённое и познакомиться с ними ближе.

Скорее взглянув на свою мать, я не поверила своим глазам: она никогда не выглядела более окрылённой и смущённой, никогда не краснела от речей мужчины. Улыбаясь, она смотрела на Джейсона, и в её голубых глазах читалось восхищение. Что же до отчима… Весь вечер он был весьма молчалив и угрюм, впрочем, как всегда. Во время речи Джейсона он смотрел перед собой, либо на полупустой бокал с шампанским в своих пальцах.

— Поэтому предлагаю, дорогие друзья, выпить за этот прекрасный зимний вечер, который, как я надеюсь, повторится ещё не раз!

Джентльмены подняли свои бокалы, со словами одобрения принимая тост. Я сделала лишь пару глотков гранатового сока и съела несколько виноградин. Примерно час, а то и больше, длились их неразборчивые для непосвящённых разговоры, и я урывками слушала о новых строительных планах на будущий год, о политике, о Виктории и её скором юбилее. Подсев ко мне в гостиной после ужина, мама не прекращала расхваливать Джейсона и всё, что он сделал для нашей семьи.

Чуть позже Джейсон сам подошёл ко мне и, попросив всеобщего внимания, торжественно объявил о том, что в следующем году станет отцом. Несмотря на явную доброжелательность со стороны гостей, я была ужасно смущена. Поэтому, чтобы поскорее отвлечься, решила сыграть на спинете и спеть что-нибудь, что порадовало бы гостей, а заодно и моего мужа.

После первого же спетого мной сонета раздались аплодисменты, и я поняла, что всё сделала правильно. Приём заканчивался в час ночи, и единственные, кто, как мне казалось, до сих пор не устал, были слуги. Они исправно выполняли любые просьбы Джейсона или гостей. Ближе к завершению вечера я заметила, что моя матушка уже спокойно засыпала в глубоком кресле в дальнем углу гостиной.

Прощаясь с гостями, я обнаружила, что один из итальянцев, представившийся мне как Джованни, неуверенно топчется на месте с резной антикварной коробочкой в руках. Когда я обратилась к нему, он с улыбкой протянул её мне и сказал, что если я не приму его подарок, он обидится. Это была музыкальная шкатулка, вырезанная в форме маленького пианино, украшенная позолотой и рисунками в стиле картин Боттичелли.

— Ваш муж — уникальный человек, — произнёс итальянец с благоговением, пока я рассматривала свой подарок. — Я знавал его ещё юнцом, талантливым юнцом, но боялся, что кроме любви к зодчеству он никогда не познает других страстей.

Мы стояли в полутьме, под аркой, ведшей из гостиной в комнату, оборудованную как карточный зал. Джованни говорил медленно и тихо, а я, оглядевшись и убедившись, что нас никто не подслушивает, спросила:

— Что вы хотите сказать?

— Супруг ваш был другим человеком. Сегодня я точно убедился в его переменах. Я слыхал историю про неудачную кампанию в Южной Африке, если не ошибаюсь, года четыре назад, когда Готье самолично перебил десяток зулусов, чем спас своих раненых товарищей, застрявших в окружении.

Словно онемевшая от этих слов, я хлопала ресницами, глядя на него, гордого, будто он был отцом моего мужа, и не знала, что ответить.

— А вы понимаете, синьора, что проклятые зулусы — это самая мощная африканская сила.

— Клянусь вам, я никогда прежде не интересовалась подробностями его военной жизни, — сказала я, задумавшись. — Мне всегда казалось, что эта тема слишком тяжёлая для воспоминаний. Я лишь знаю, что свои звания и награды он сумел заполучить за короткие сроки.

— Не удивительно! — засмеялся Джованни, затем пожал мне руку. — Но вы были правы, что не пытались разговорить его. Женщина и война похожи лишь в одном: если обе достаточно сильны, то их бывает трудно позабыть! Но теперь ваш супруг стал другим, ему не нужны смерти и награды, и боевые раны, как свидетельство его храбрости. Я благодарю вас за теплоту и добродушный приём.

Итальянец поклонился мне, улыбнувшись, и ушёл. Через несколько минут дом, а затем и двор, заполненный автомобилями, опустели, и вокруг снова стало тихо. Посмотрев в окно, я разглядела только замёрзшую грязь. В ту ночь было холодно, а воздух искрился, и это было заметно, благодаря фонарям, которые слуги ещё не успели затушить.

Мне не без труда удалось разбудить маму и вместе с экономкой, чей новый наряд не выглядел уже таким новым, проводить её до спальни. Закрывая за нами дверь, отчим странно взглянул на меня, словно хотел что-то сказать, но так и не решился. Только сдержанно пожелал мне доброй ночи.

Я не видела мужа всё то время, что возилась с сонной матерью и помогала миссис Фрай в столовой. Уже поднимаясь в спальню, я поняла, как сильно устала, хотя сна не было ни в одном глазу. Голова немного кружилась, но это, скорее, от новых впечатлений.

В комнате царила непроглядная тьма, окна были задёрнуты шторами, мне пришлось на ощупь пробираться к письменному столу, чтобы включить лампу. Неяркий свет озарил спальню, и я обернулась. Джейсон был там: он спал на моей стороне постели, укрывшись одеялом до пояса. Трудно было отвести от него глаза, ведь во сне он казался таким трогательным, таким молодым, хоть и уставшим, что при виде него я ощутила, как моё сердце забилось в невольном порыве, и я едва сдержалась, чтобы не поцеловать его. Я знала, что не смогу заснуть, к тому же впечатления от рассказа итальянца напрочь отогнали сон; так что я решила отвлечься и немного почитать.

***

Она не заметила, как он проснулся. Собственно говоря, он всегда спал чутко. Видимо, неугасаемая привычка со времён поездки в Африку. Неприятные воспоминания тот час же врезались в память, вызвав ощущение потери комфорта. Джейсон помнил, как боялся ехать в далёкий край, где другой климат, нет друзей и его всемогущего деда, мистера Брауна, рядом с которым он чувствовал себя в безопасности. Старик никогда не позволял внукам называть его «дедушкой». У богача были свои причуды, и это едва ли не единственное, что раздражало Джейсона.

«К чёрту Африку! — осознанно, почти озлобленно подумал он. — К чёрту Брауна и всех…»

И правда, ему незачем было думать о прошлом сейчас. Сейчас, когда его «настоящее», такое радостное и светлое, облачённое в полупрозрачное белое одеяние, сидело в глубоком кресле, окружённое тусклым светом лампы. Как он обожал смотреть на неё, на свою молодую жену! Словно он знал её уже много лет, и всё равно её юный образ волновал его. И каждый раз даже физически он реагировал на неё всё сильнее, чем прежде. Он вдруг вспомнил, как увидел её в Глиннете, в парке, когда она гуляла там с миссис Пиншем. По мнению общества Кейтлин была невзрачной и замкнутой, он даже слышал, как некоторые называли её странной. Её наряды всегда были скромны, платья не отличались особой чистотой или яркими цветами. И только позже, намного позже он понял, что она не заботилась об этом, потому что её интересовала иная красота. Эстетика литературы, природы, музыки и её собственного голоса… От того, как она пела (в его понимании она могла даже не стараться), он чувствовал себя счастливее, лучше и легче.

Забывшись в раздумьях о том, когда же эта девушка, его жена, стала для него защитой от тусклой реальности, Джейсон не заметил, как она взглянула на него поверх обложки книги и улыбнулась.

— Я тебя разбудила? Извини, я не хотела.

С хитрой улыбкой на губах он потянулся, долго и сладко, потому что уже неудобно было лежать на животе, перекатился на другой край кровати и медленно сел. Босые ноги, которыми он касался мягкого ковра, холодил сквозняк, но ему самому было жарко.

— Подойди ко мне, — сказал он и протянул супруге руку.

Она поднялась, одёрнув подол ночной сорочки, и в нерешительности встала перед ним. Джейсон посмотрел на неё, надеясь, что на его лице, в его взгляде, похоть не отразилась столь явно, потому что он не хотел выглядеть в глазах своей жены ненасытным мужланом. Кто знает, если бы он посвятил военному делу больше времени… и армия сделала бы из него такого же холодного и расчётливого гордеца, каким был его дед… И снова эти ненавистные мысли о прошлом! Пора бы вырезать их из памяти…