История с Харриет Уилсон беспокоила его. Брайони не должна продолжать это знакомство. Профессия Харриет, он знал, не будет значить для Брайони ничего. Леди проявила к ней доброту, и она не забудет этого. Но ее нужно защитить от ее собственной наивности. К счастью, было темно, когда он привез ее домой в карете, и он предусмотрительно приказал кучеру покружить по городу. Она никогда не найдет этот дом, а Харриет упомянула, что собирается в Париж со своим последним покровителем. Похоже, все складывается к лучшему.

Что за ночь она заставила его пережить, маленькая упрямица! Он больше суток не сомкнул глаз, и каждую минуту его терзали тревога, злость, боль и раскаяние. Он был готов задушить ее, как только найдет, и в то же время хотел заключить ее маленькое страстное тело в свои объятия и защитить. Он не мог допустить и мысли, что она может просто исчезнуть из его жизни. Она не сможет перечить ему в его решимости сделать ее своей женой.

Глава 8

Большую часть следующей недели Брайони не выходила из спальни. Полностью оправившись после несчастного случая, она не спешила вернуть себе то, что считала позорным местом на социальной лестнице. Каждый день лорды Эйвери и Рейвенсворт являлись с визитом на Хаф-Мун-стрит, но она никогда не принимала их. Даже Харриет не могла убедить кузину присоединиться к ним хотя бы на несколько минут. Приносимые Рейвенсвортом цветы она принимала, не выказывая даже намека на учтивость, но Харриет воздерживалась от замечаний на эту тему, считая, что несчастный случай потряс Брайони больше, чем они предположили вначале.

Однако причиной угнетенного состояния духа Брайони был вовсе не страх после пережитого эпизода на улице. Ее спутанные мысли целиком занимало пренебрежение, проявленное к ней на той злосчастной вечеринке. Вспоминая холодный, безразличный прием, оказанный ей при первом выходе в свет, она стонала от унижения. А думая об оскорбительном, презренном предложении Рейвенсворта, она скрипела зубами от ярости. Но чрезмерный накал чувств скоро прошел, и естественное для Брайони хорошее расположение духа начало возвращаться.

Долгие часы она сидела в своей комнате в одиночестве, размышляя над сложившейся ситуацией. С непреклонной логикой она тщательно анализировала все, что когда-либо знала об отношениях полов. К концу недели Брайони пришла к решению. Прекрасная дама, ухаживавшая за ней, размышляла она, знает кое-что о жизни... Нужно оставаться верной собственным убеждениям. Раньше она слепо принимала наставления матери, вытекавшие из ее квакерства, но мама, с грустью обнаружила она, тоже ошибалась.

Тетя Софи не видела ничего дурного в замкнутом образе жизни племянницы. Кузины считали эту величественную даму душечкой. Она никогда не ворчала и не была чрезмерно любопытной. С искренним удовольствием тетя Софи участвовала во всех развлечениях девушек, но как бдительная дуэнья она оставляла желать лучшего. Эта дама никогда не жалела о своем присутствии на вечеринках, на которые ездили ее племянницы, но переставала уделять внимание своим подопечным, едва доставив их к месту назначения. Тетю Софи куда больше занимали удовольствия в кругу пожилых дам. Заядлая сплетница и закоренелая картежница, она неизменно устраивалась у карточного стола, где проводила большую часть вечера в оживленной болтовне с такими же матронами, которые с увлечением занимались тем, что называли «небольшим риском».

Она приняла за чистую монету объяснение Брайони насчет происшествия, так же, как и данное Рейвенсвортом вполне гладкое описание заботливой дамы, приютившей ее племянницу. Когда она упомянула, что хотела бы посетить этот образец совершенства, проявивший к Брайони такую неслыханную доброту, вежливое упоминание Рейвенсворта о том, что дама уже покинула город, было принято без всяких сомнений. Тетя Софи, которая была родственницей Брайони только через замужество, не отличалась подозрительностью. Не была она и настолько наблюдательной, как хотели бы сэр Джон и леди Эстер. Поэтому, когда Брайони, в конце концов, убедили сойти к общему столу, пожилая дама не заметила, что ее племянница избавилась от всех остатков кружев, которые раньше скрывали округлые возвышенности ее груди.

Харриет обратила внимание на изменения в нарядах Брайони, но тактично промолчала. Она предположила, что унижение, испытанное Брайони, побудило кузину оставить ее строгую приверженность нравственным установкам квакерства. Харриет глубоко переживала из-за унизительного опыта Брайони, но ее восхищение отвагой кузины и ее здравым смыслом перевешивало все остальные, чувства. Ей оставалось только желать, чтобы Брайони согласилась подрезать по моде волосы. Она была уверена, что в современной одежде и с модной прической Брайони будет выглядеть весьма привлекательной.

Первый выезд Брайони в карете ее тети был в маленькую контору в Пимлико для консультации с поверенным Лэнглендов. Обходительному и любезному мистеру Джексону, который с незапамятных времен был агентом ее отца, она объяснила, что намерена обзавестись новым гардеробом для своего первого сезона. Мистер Джексон ничуть не воспротивился. Он знал, как мало дамы Лэнглендов тратили на такие глупости, как платья и безделушки. Он приветливо заверил серьезную юную клиентку, что, как одна из наследников состояния Лэнглендов, она имеет более чем достаточные финансовые средства. Знай он масштабы замыслов Брайони, он наверняка проявил бы большую осмотрительность. Как бы то ни было, Брайони получила инструкции покупать все, что ей необходимо, и присылать счета в контору поверенного. Его обнадеживающие слова вернули ямочки на бледные щеки Брайони.

Харриет была сначала ошеломлена, потом пришла в восхищение. Ей никогда не приходило в голову, что лэнглендская ветвь семьи была богата. Ведя очень скромную жизнь, они никогда не показывали, что имеют больше, чем удовлетворительный достаток, а сэр Джон и леди Эстер и не пытались уточнить это. Брайони объяснила, что признание в богатстве ранит деликатные чувства квакеров. Однако многие из них баснословно богаты, несмотря на огромные суммы, отдаваемые на благотворительность. Это честные, трудолюбивые и надежные люди, добродетели которых, будучи применены в торговле или другом бизнесе, приносили денежное вознаграждение, а ее отец, помимо обширных владений в Шропшире, делал многочисленные вложения в разные компании.

Харриет, вполне естественно, поделилась информацией со своим кавалером, лордом Эйвери, который радостно передал ее под строжайшим секретом своему другу лорду Рейвенсворту. Этот джентльмен обдумал поступившую информацию. Он понял, что нет ни малейшей надежды, что Брайони когда-нибудь примет то, что, как он теперь понимал, было совершенно абсурдным предложением. Не только потому, что она была добродетельной, но, что гораздо более важно, по причине независимости в средствах.

Финансовый статус Брайони не имел для него никакого значения, но теперь он понимал, что, как только это станет общеизвестно, его обожаемую наследницу неизбежно станут осаждать толпы назойливых поклонников. Эта мысль напрочь испортила его характер и сделала невыносимым его отношение к преданному слуге. Денби уже подумывал, не пришло ли время подать в отставку, раз хозяин в последние неделю-две был, совершенно нетипично для него, постоянно раздражен. Денби знал, что слуга с его способностями без труда найдет другое место. Однако он решил переждать и посмотреть, что будет дальше.

Стараясь поскорее добраться до содержимого, Брайони в нетерпении развернула обертку большой коробки для платьев, которая в этот самый вечер была доставлена от мадам Годе, модной портнихи, державшей магазин на Сеймур-стрит. С тихим вздохом восхищения она извлекла из коробки платье из газа и фиолетового шелка с серебристым отливом. Она стояла, дрожа от предвкушения, в своей тонкой хлопчатобумажной сорочке, пока камеристка леди Софи надевала воздушное одеяние ей через голову. Прямоугольный вырез был глубоким, но скромным по меркам современной моды, а короткие пышные рукава собраны посредине серебристыми атласными лентами. Камеристка тщательно застегнула ряд крошечных пуговок на ее спине, и Брайони изящно качнулась из стороны в сторону, любуясь пышной юбкой с высокой линией талии, плотно сидящей у нее под грудью. Это был, сказала мадам Годе, самый последний фасон из Парижа.

– Спасибо, Элис, это все.

– Если хотите, я могу завить ваши волосы, – услужливо предложила камеристка.

Брайони села перед зеркалом.

– В этом нет необходимости!

Элис сделала реверанс и повернулась, чтобы уйти.

– О-о, мисс Брайони, – с восхищением произнесла она, – в этом очаровательном платье вы будете самой роскошной дамой на балу;

Глаза Брайони округлились и посерьезнели.

– Именно такой я и собираюсь быть, Элис, именно такой, – ответила она без малейшего намека на юмор.

Брайони смотрела в зеркало и видела незнакомку. Ее глаза, с удивлением заметила она, потемнели до таинственно-фиолетового цвета, но, когда она двигалась, серебряное сияние ее платья меняло их цвет опять на серый. Волосы она специально весь день держала туго заплетенными в косы. Она вынула шпильки, аккуратно расплела длинные пряди и стала расчесывать их, пока они не стали блестеть. Ее длинные густые волосы упали потоком мягких волн ниже плеч. Брайони заколола по серебряному гребню, усыпанному аметистами, над висками и вдела в уши подходящие по стилю аметистовые серьги. Она погрузила пальцы в маленькую фарфоровую баночку на туалетном столике и слегка подкрасила пухлые губы. На ее бледном светящемся лице, отраженном в зеркале, темные, фиалково-серые глаза серьезно смотрели на нее – в этих глазах светилась мудрость, старинная, как сама праматерь Ева.

– Ты была не права, мама, – тихо сказала Брайони своему отражению в зеркале. – Квакерский стиль одежды не может защитить от хищников. Это трусливый камуфляж, который только провоцирует жестокость. Поверь мне, одетая вот так, я буду всего лишь еще одним листом на дереве. – После секунды честного размышления она была вынуждена добавить: – Ну, или почти.