– Ложись на спину и разведи ноги, – прошу я ее. – Хочу полюбоваться тобой.

Мне надо рассмотреть то, чем я наконец обладаю. Триш ложится на середину ковра, отодвинув в сторону кофейный столик из темного вишневого дерева. Она быстро раздевается. Смотреть на нее – особое наслаждение. Длинное хлопковое платье летит в сторону; руки торопятся снять простенький белый лифчик. Я взглядом провожу вдоль изгибов ее тела; соски затвердели, как два маленьких камушка. Живот плоский, подтянутый. Бока плавно переходят в бедра.

Член у меня налился и пульсирует. Триш лежит передо мной, широко разведя ноги, и я слышу запах ее влажной вагины. Я уже чувствую, как у нее там внутри туго. Медленно опускаюсь и вхожу. Ее утроба перчаткой обволакивает мой член. Я двигаюсь и двигался бы так, наверное, вечно. Мне уже не хватает Триш, мне уже ее мало. Она лежит подо мной, закатив глаза, и я знаю: долго мне не продержаться. Она обхватывает меня ногами. Кончает и стонет: «…как сильно», впиваясь ногтями мне в плечи, и я долблю ее жестче.

Наконец изливаюсь, жалея, что это – первый и единственный раз, когда мне дозволено наслаждаться ее телом. Триш тяжело дышит мне в плечо, а я лижу ей шею, затем целую туда же.

Скоро мы приходим в себя; локти и колени натерты, мы потные и бурно дышим. Триш сидит на полу, скрестив ноги, а я – на диване, подальше от нее.

– Что, если мы не сможем остановиться? – спрашивает Триш, посмотрев на меня, а потом – на кухонный стол.

Не знаю, что делать, чего хочу я и чего хочет она.

– Придется, – бормочу. – Через месяц мне уезжать.

Триш слышала, что я сказал, – она даже помогала мне купить билеты, – но все равно смотрит так, будто только узнает об отъезде.

Молча кивает. Нас обоих захлестывает чувством вины и облегчения. А еще потери – того, что мы никогда не имели.


Чудесное настоящее…


Кен был моим другом – ближайшим другом, – а я сгорал от страсти к его жене. На беду мне, она была интересной и умной. Она сама понимала, что мы совершаем непростительный поступок, однако никто из нас ничего не мог с этим поделать. Мы стали заложниками неверного выбора. Всякий раз я, потный и запыхавшийся, ложась на ее обнаженное тело, убеждал себя: это не моя вина. Просто так сошлись звезды, сложились обстоятельства.

Еще мальчиком меня убеждали: ни в чем моей вины нет. Отец всегда был прав, даже когда ошибался, и передал эту черту старшему сыну. Я рос избалованным – но не деньгами; проводя время с отцом, я перенимал его наглость. Он никогда не признавал ошибок. Я усвоил, что всегда есть тот, на кого можно все свалить, однако старался быть другим отцом. Лучше, чем мой старик.

Кимберли хвалит меня. Пожалуй, не совсем незаслуженно, но я принимаю комплименты. Впрочем, она может и перцу задать: ругаться умеет не хуже моих однокурсников, выдувших кассету дешевого пива.

– Клади Карину в кроватку, и я тебя жду. – Кимберли целует меня в щеку и слегка шлепает по заднице. Подмигнув, улыбается и убегает в спальню.

Люблю эту женщину.

Карина во сне слегка рыгает, и я глажу ее по спинке. Тут она хватает меня за руку своей крохотной ручонкой.

Никак не верится, что я снова стал папой. Я ведь уже не молод, тут и там на голове у меня пробивается седина.

После смерти Роуз, когда остались мы со Смитом, я и не ждал, что у меня родится еще ребенок. Не думал даже выяснить, что у меня есть взрослые дети. И еще меньше – если учесть, как все началось, – я ждал, что мой двадцатиоднолетний сын станет мне другом. Хардин из моих самых больших неприятностей превратился в самую большую гордость. Я так боялся за его будущее, что устроил на работу в «Вэнс».

Чего я не ожидал, так это что он окажется гением. Глядя на него, бунтаря в детстве, я думал, что он умрет, так и не начав жить. Хардин был паршивым ребенком, причинял бедной матери одну боль. У меня на глазах он из вечно злого и одинокого паренька стал автором бестселлеров и заступником для трудных подростков. Воплотил в себе все, чего я для него хотел. Смит во всем подражает Хардину, разве что татуировки ругает – мальчики постоянно из-за них спорят. Смит находит подкожные рисунки дешевыми и безвкусными, однако Хардин не упускает случая похвастаться каждой новой татушкой. На нем живого места нет.

Смотрю на маленькое чудо в кроватке и, выключая ночник на комоде, мысленно обещаю Карине быть лучшим папой.

Смит

В юности он не умел подавать пример. С какой стати кто-то стал бы ему подражать? Однако мальчик на него равнялся. Маленький мальчик с ямочками на щеках лип к нему, стоило зайти в гости; постепенно и сам он стал тянуться к братишке. Когда тот вырос, они стали близкими друзьями, а сравнявшись ростом, они и правда сделались братьями.

* * *

Сегодня придет Хардин, и я очень рад, ведь он не заглядывал несколько месяцев. Я уж думал, он совсем не вернется. Переехав, Хардин обещал навещать нас как можно чаще и пока что слово держит.

Последние несколько дней отец заваливает меня делами, чтобы отвлечь: домашку по математике выполнить, разгрузить посудомоечную машину, выгулять собаку Ким. С собакой, Тедди, мне гулять нравится; пес прикольный и маленький – когда ленится, его можно носить на руках.

День тянулся очень долго: школа, уроки игры на пианино, домашка… Кимберли в соседней комнате поет. Черт, ну и голос у нее, такой громкий. Мне порой кажется, что собственное пение она считает красивым. Не хочу разочаровывать мачеху, но даже песик пугается, когда она берет верхние ноты.

Всякий раз Хардин, приходя к нам, приносит мне книгу. Я обязательно ее прочитываю, и мы потом ее обсуждаем – вживую или в эсэмэсках. Иногда Хардин приносит трудные книги, в которых мне даже язык непонятен, или такие, что отец забирает – говорит, я еще не дорос. Последними он потом бьет Хардина по башке и откладывает их, «пока я не подрасту».

Прикольно, когда Хардин в ответ ругается. Ну, когда ему по голове прилетает.

Тесса сказала, что Хардин и меня учил ругательствам, когда я был младше. Не помню. Тесса всегда рассказывает истории из моего раннего детства. Она говорит больше всех, кроме разве что Ким, – эта говорит больше и громче остальных. Впрочем, Тесса отстает не намного.

Когда я прохожу мимо парадной двери, коротко сигналит охранная система. На экране телевизора в гостиной всплывает маленькое окошко: его целиком занимает большеносая физиономия Хардина. Татуировки у него на шее – как надписи на экране. Я со смехом жму кнопку микрофона.

– Отец опять сменил код? – спрашивает Хардин. Звук немного запаздывает, и создается комичный эффект.

Его голос похож на папин, только темп немного медленнее. Бабуля с дедулей разговаривают точно так же, а все потому, что они родились в Англии. Папа говорит, что я бывал там четыре раза, правда, сам я помню только последний, в прошлом году, – мы ездили на свадьбу папиного друга.

Отец в той поездке поранился: нога у него напоминала мясной фарш. Мне сразу вспомнились «Ходячие мертвецы» (только папе не говорите, что я все-таки посмотрел несколько серий). Потом я помогал Ким делать перевязку; было противно, зато у папы остались крутые шрамы. Ким месяц возила его всюду в инвалидном кресле; говорила, что делает это из любви. Уверен, если бы я поранился и сел в коляску, она бы и меня всюду возила.

Нажимаю кнопку и, впустив наконец Хардина, отправляюсь на кухню. В гостиной уже раздаются его шаги.

– Смит, дорогой, – говорит Ким, входя в кухню. – Ты не голоден?

Из-за сегодняшней прически она похожа на своего песика, волосы которого валяются по всему дому. Я мотаю головой, и тут входит Хардин.

– Зато я голоден, – сообщает он. – Очень.

– Я спрашивала не тебя, а Смита, – отвечает Ким, вытирая руки о синие джинсы.

Хардин громко смеется и качает головой.

– Видал, как она ко мне относится? Ужас!

Я тоже смеюсь. Ким жалуется, что Хардин к ней придирается. На них без смеха смотреть нельзя.

Ким достает из холодильника кувшин сока.

– Кто бы говорил.

Хардин со смехом садится рядом со мной. В руках у него два небольших белых свертка: ни ленточек, ни подписей. Это для меня, я знаю, но не спешу забирать свертки. Не хочу быть невежливым.

Пытаюсь рассмотреть названия книг через бумагу – тщетно. Тогда я отворачиваюсь к окну, чтобы не показаться слишком бестактным.

Хардин откладывает книги на стойку, а Ким протягивает мне стакан сока. Потом достает из шкафа чипсы. Папа разрешает мне есть их сколько угодно, а Ким не дает, не слушает папу. Она вообще его никогда не слушает.

Хардин перехватывает пакетик и держит у меня над головой.

– Ты же не голоден, – с улыбкой напоминает он.

У него в нижней губе дырочка – словно кто-то ручкой ткнул. Раньше у него был пирсинг, и я прошу снова надеть колечки, а Хардин советует не слушать больше Тессу.

– Теперь голоден! – Я подпрыгиваю и хватаю хрустящий пакетик. Хардин, довольный, пожимает плечами. Он считает меня забавным. Постоянно мне об этом твердит.

Только я успеваю распечатать пакетик, как Хардин запускает в него руку. Потом запихивает в рот пригоршню чипсов, – а рот у него просто огромный.

– Ты как, – спрашивает, – откроешь подарки или сначала весь перепачкаешься?

Изо рта у него, к ужасу Ким, летят крошки.

– Кристиан! – зовет Ким моего папу.

Я смеюсь, а Хардин изображает испуг.

Убираю пакетик подальше.

– Ну, раз уж ты спросил, то сперва посмотрю книги.

Хардин прижимает оба свертка к груди.

– Книги, говоришь? С чего ты взял, что я принес книги?

– Так ты всегда их приносишь, – тянусь я за самым крупным свертком, и Хардин толкает мне его через стойку.

– Туше, – говорит он, хотя я не знаю, что это значит.

Забыв на время о воспитании, я срываю обертку и вижу яркую обложку: мальчик с остроконечной шляпой волшебника.

– «Тайная комната», – вслух читаю название. Круто. Я только что закончил читать предыдущую книгу из серии.