Рука Тэйт резко взмыла в воздух.

– Миссис Пенли? – перебила она учительницу.

Та подняла глаза:

– Да, Тэйт?

– До конца урока осталось пять минут, – произнесла она вежливо. – Можно я прочитаю свой монолог?

Какого черта?

Этот проект было еще рано сдавать, и все, включая Пенли, вытаращили на нее глаза.

Что она, черт возьми, делает?

– Хм, что ж, я не ожидала, что сегодня придется кого-либо оценивать. Твое эссе готово? – спросила Пенли.

– Нет, эссе я сдам в положенный срок, но мне бы очень хотелось прочитать монолог именно сейчас. Пожалуйста.

Я заскрипел зубами.

– Ладно, – с неохотным вздохом согласилась Пенли. – Если так ты уверена…

Великолепно.

Меньше всего мне сейчас хотелось смотреть на Тэйт или слышать ее голос. Во многом потому, что я знал: мне будет трудно от нее абстрагироваться.

Шум. Пространство. Возможность отвлечься.

Я сполз на стуле, вытянул ноги и скрестил лодыжки. Взяв ручку, стал чертить в тетради трехмерные кубы.

– Я люблю грозу, – начала Тэйт, но я не отрывал взгляда от своих линий. – Гром, ливень, лужи, промокшую обувь. Когда надвигаются тучи, меня охватывает радостное предвкушение.

Я нахмурился. Тэйт любила дождь.

– Все кажется красивее под дождем. Не спрашивайте меня почему. – Она говорила легко и естественно, словно обращалась к другу. – Но в грозу словно открывается иной мир возможностей. Раньше, катаясь на велосипеде по опасным скользким дорогам, я ощущала себя супергероем. Или олимпийским атлетом, преодолевающим тяжелые испытания, чтобы добраться до финиша.

Она сделала паузу, и я оторвал ручку от бумаги, осознав, что снова и снова обвожу по контуру один и тот же квадрат.

– Но даже в солнечные дни, я была тогда еще маленькой, я просыпалась с тем же ощущением трепета. Ты заставлял меня чувствовать радостное предвкушение так же, как симфония грозы. Ты был моей бурей под солнцем, громом в скучном, безоблачном небе.

Подозрение закралось мне в душу, и я стал дышать чаще.

Это не монолог.

– Помню, я даже проглатывала завтрак как можно быстрее, чтобы поскорее постучаться к тебе в дверь, – продолжала Тэйт. – Мы гуляли днями на пролет, возвращались домой только поесть или поспать. Играли в прятки, лазили по деревьям, ты качал меня на качелях.

Я ничего не мог с собой поделать. Я поднял глаза и встретился с ней взглядом, и мое гребаное сердце… у меня было такое чувство, словно она протянула руку и сжала его в кулаке.

Тэйт.

Она что, обращалась ко мне?

– Ты сделал меня своим лучшим другом, благодаря тебе я снова ощутила, что такое дом. – Тэйт не сводила с меня взгляда. – Знаете, когда мне было десять лет, умерла моя мама. У нее был рак, и я потеряла ее, так толком и не узнав. Мир казался таким ненадежным, я была так напугана. Но с тобой все опять встало на свои места. С тобой я стала смелой и свободной. Как будто часть меня, умершая вместе с мамой, после встречи с тобой ожила, и было уже не так больно. Мне было не больно, когда рядом был ты.

Я не мог перевести дух. Зачем она это делает? Я ничего для нее не значил.

– Но однажды – беда пришла из ниоткуда – я потеряла и тебя. Боль вернулась, мне было так плохо, когда ты меня возненавидел. Моя гроза ушла, и ты стал жестоким. Этому не было объяснения. Ты просто исчез. И мое сердце разрывалось на части. Я скучала по тебе. Я скучала по маме.

Слеза скатилась по ее щеке, а у меня в горле встал ком.

Тэйт смотрела на меня так, как прежде: словно я был для нее всем.

Я слушал ее, и тонны воспоминаний кружились в голове.

Все эти мерзости, которые я вытворял, чтобы доказать, что я сильный. Доказать, что не нуждаюсь ни в ком, кому не нужен я. Я сглотнул, пытаясь унять гулкое биение сердца.

Любила ли она меня тогда?

Нет.

Тэйт лгала. Наверняка лгала.

– Хуже всего стало, когда ты начал меня обижать. Твои слова и поступки заставили меня возненавидеть школу. Из-за них даже мой собственный дом стал чужим.

Ее глаза вновь наполнились слезами, и мне хотелось крушить все вокруг.

Она страдала. Я был, черт возьми, несчастен. И ради чего?

– Мне по-прежнему больно, но я знаю, в этом нет моей вины, – продолжала Тэйт, и ее губы сжались в тонкую полоску. – Я могла бы описать тебя множеством слов, однако лишь одно включает в себя грусть, злость, ничтожность, жалость – это слово «трус». Через год меня тут не будет, а ты останешься неудачником, чей высший предел существования ограничится школой.

Ее взгляд снова сосредоточился на мне, а голос набрал силу.

– Ты был моей бурей, моим грозовым облаком, моим деревом под проливным дождем. Я любила все эти вещи, и я любила тебя. Но сейчас… ты чертова засуха. Я думала, все сволочи водят немецкие машины, но оказалось, что мерзавцы в «Мустангах» тоже могут оставлять шрамы.

Мои руки сжались в кулаки, я словно оказался в тесной комнате, из которой нет выхода.

Я не сразу понял, что весь класс ей аплодирует – нет, не просто аплодирует – одноклассники устроили ей настоящую овацию. Все сочли ее «выступление» блестящим. А я не знал, что мне, черт возьми, с этим делать.

Тэйт вела себя так, словно я был ей не безразличен. Она помнила все хорошее, что между нами было. Но конец… конец был такой, словно она прощалась.

Она поклонилась, и ее волосы рассыпались по плечам, а потом улыбнулась печальной улыбкой. Как будто ей было хорошо, но она чувствовала себя виноватой из-за этого.

Послышался отдаленный звук звонка, и я поднялся с места, прошел мимо парты, за которую она снова села, и к двери, чувствуя себя так, словно шел по какому-то гребаному туннелю. Одноклассники суетились вокруг меня, поздравляли Тэйт с отлично выполненной работой и как ни в чем не бывало занимались своими делами, словно мой мир сейчас не рассыпался на части.

Все происходящее вокруг казалось мне белым шумом. Я как в тумане вышел в коридор, и единственным звуком, который четко отдавался у меня в ушах, было биение моего собственного сердца.

Я прижался лбом к прохладной плитке на стене напротив класса Пенли и закрыл глаза.

Что Тэйт, черт возьми, только что со мной сделала?

Я с трудом мог дышать. Изо всех сил попытался втянуть воздух в легкие.

Нет, нет…

К черту все это.

Тэйт лгала. Все это было игрой.

В четырнадцать лет я мечтал лишь о ней. Всеми мыслями взывал к ней, а она и не думала обо мне. Она не скучала по мне тем летом, когда я уехал к отцу. Я был не нужен ей тогда и не нужен сейчас.

В тот день, когда я вернулся, я нуждался в ней, нуждался так сильно, а она даже не вспомнила обо мне.

Проклятье, Тэйт. Не делай этого. Не лезь ко мне в голову.

Господи, я больше не понимал, чего я хочу. Я хотел оставить Тэйт в покое. Хотел забыть ее. И в то же время нет.

Может, мне нужно было просто обнять ее и вдыхать ее запах, пока я не вспомню наконец, кто я.

Но я не мог. Я должен был ненавидеть Тэйт.

Я нуждался в этой ненависти, потому что, если мне некуда будет сливать всю свою энергию, тогда я снова слечу с катушек. Если я не смогу фокусироваться на Тэйт, мой отец раздавит меня.

– До скорого, Джаред.

Я моргнул и повернулся. Ко мне обращался Бен, а Тэйт была с ним.

Она смотрела на меня словно на пустое место. Так, будто я не был для нее центром всего, как она для меня.

Я сунул руки в карманы толстовки, чтобы они не увидели, как я сжал их в кулаки. На людях я постоянно делал так. Это был мой способ держать эмоции в узде, чтобы никто не заметил, что клокочет у меня внутри.

Я сжал зубы. Тэйт уже не может причинить мне боль.

Но воздух, выходивший из моих ноздрей, был раскаленным, когда я смотрел, как они удаляются по коридору.

Она уходила с ним.

Только что она ткнула меня носом в мое же дерьмо.

Она продолжала жить дальше, а я нет.

И я сжал кулаки еще сильнее, пока пальцы не заныли.

– Подбросишь?

Я напряг челюсть – отчаяние грозило превратиться в ярость.

Мне даже не нужно было поворачиваться, чтобы понять, что это Пайпер.

Последние дни я думал о ней меньше всего, и мне хотелось, чтобы она поняла намек и отстала.

Но потом я вспомнил, что кое для чего она все же хороша.

– Не разговаривай. – Я резко развернулся и, схватив Пайпер за руку, потащил в ближайший туалет, даже не глядя на нее. Мне нужно было снять напряжение, а Пайпер знала «что и как». Она была как вода. Принимала форму той емкости, в которую попадала. Она не бросала мне вызов, не предъявляла претензий. Она просто была рядом, только руку протяни.

Занятия уже закончились. В туалете было пусто, когда я вломился в кабинку, плюхнулся на опущенную крышку унитаза и усадил Пайпер себе на колени. Она вроде захихикала, но, по правде говоря, мне было плевать, кто она, где я и застукает ли нас кто-нибудь. Мне нужно было окунуться с головой. Погрузиться так глубоко, чтобы не слышать даже собственные мысли. Чтобы не представлять ее светлые волосы и голубые глаза.

Тэйт.

Я рывком стащил с Пайпер розовый кардиган и набросился на ее рот. Это не приносило мне удовольствия. Да и не должно было. Я хотел не разрядки. Нет, это был мой личный способ свести счеты.

Я взялся за бретельки ее майки и спустил их с плеч, а вместе с ними и бюстгальтер. Когда вся одежда оказалась у нее на талии, я погрузился лицом в ее голую грудь, и она застонала.

Мне было не больно, когда рядом был ты.

Я пытался убежать от Тэйт, но она меня догоняла. Я крепче прижал к себе Пайпер и вдохнул ее запах, желая, чтобы это была не она.

Мне было так плохо, когда ты меня возненавидел.

Мое сердце все еще рвалось из груди, будто там ему больше не было места. Я не мог успокоиться. Какого хрена?