Барбара Картленд - До скончания века

В те времена, о которых идет речь, разводы в Англии утверждались самим Парламентом. Только он был полномочен принять подобное решение. Не менее строгих правил придерживались и в других странах протестантской веры.

Издержки на улаживание подобного дела были чрезвычайно высоки. Поэтому развод могли позволить себе только весьма состоятельные члены общества. С 1602 по 1859 год было зарегистрировано всего лишь 317 разводов.

Общество подвергало разведенную женщину остракизму. Те дамы, что оказались в подобной ситуации, немедленно покидали страну и уже не возвращались. Мужчину же обычно вскоре прощали, хотя и не всегда ему удавалось восстановить свои позиции при дворе.

Выражение «синий чулок» также имеет свою историю. Синие, камвольной пряжи, чулки носил Эдвард Стиллинг Флит, сын знаменитого епископа Вустерского. Он был настолько беден, что посещая литературный салон миссис Эдвард Монтагью (1720—1800), располагавшийся на площади Портмен, не мог позволить себе предусмотренных правилами черных шелковых чулок.

1818

– Простите меня, – произнесла леди Вернем.

Маркиз Стоу ничего не ответил. Он безучастно смотрел куда-то вдаль, не видя ни витража в высоком проеме, ни дивно расписанный экран за алтарем.

Маркиз думал о предстоящем скандале, об унижении, через которое ему придется пройти, и эти мысли заставили его содрогнуться. «Как же, – спрашивал он себя, – как же я мог оказаться столь слепым и наивным, чтобы не понять: лорд Вернем, давний мой недруг, непременно воспользуется малейшей возможностью отомстить?» Будучи членами одного Клуба, они оскорбляли друг друга при каждом удобном случае. И делали это умно и тонко. Каждый пытался одержать верх над противником на скачках. Они не пропускали ни одного состязания. Маркиза также тешило то обстоятельство, что он завел тайную affaire de coeur1 с женой лорда Вернема. А вот теперь его светлость держит в руках оружие, которое он не преминет направить против маркиза.

– Я не знаю, как это могло случиться, как они могли так незаметно выследить нас, – сказала леди Вернем со слезами в голосе.

Она была очень хороша собой, и в иной ситуации ее огорчение и приглушенные короткие всхлипывания вызвали бы у любого мужчины непреодолимое желание утешить ее. Однако маркиз не отвечал, с каменным выражением лица и крепко сжатыми губами, он продолжал смотреть перед собою, ничего не замечая вокруг.

– Я не спала всю ночь, пытаясь догадаться, кто бы мог рассказать об этом Джорджу, – промолвила леди Вернем. – Я всегда считала, что слуги относились ко мне лучше, чем к нему, он бывал резок с ними.

Поскольку маркиз по-прежнему безмолвствовал, она продолжала, говоря как бы сама с собой:

– Должно быть, он нанял кого-то шпионить за нами, но почему мы никого не заметили. А может быть, это был кто-то из ваших людей?

Маркиз подумал, что, действительно, могло быть и так. В конце концов, как бы он ни доверял своим слугам, обязательно найдется такой, которого можно подкупить, если пообещать достаточно много.

– Что сказал ваш муж о своих намерениях? – спросил он, чувствуя, что ему приходится с трудом выдавливать из себя слова. Они оба говорили вполголоса, как и приличествовало там, где они находились.

Рано утром маркиз получил записку и с трудом поверил ее содержанию:

«Произошло нечто ужасное. Я должна немедленно видеть Вас. В течение часа Вы найдете меня в часовне Гроувенор!»

Сперва он принял это за шутку, но потом обратил внимание на то, что почерк действительно принадлежит Леони. Более того, камердинер сказал; что записку принесла та самая женщина средних лет, которая и прежде доставляла письма от леди Вернем. Маркиз понял, что приходила горничная, которой Леони полностью доверяла. Больше никто не знал о тайных встречах.

Прийти в часовню – значило отказаться от привычной верховой прогулки в Гайд-Парке, тем не менее маркиз внял призыву леди Вернем и, преисполненный самых скверных предчувствий, направился в условленное место.

Часовня располагалась на Саут-Одли Стрит, как раз позади элегантного особняка на Парк-Стрит, который занимали супруги Вернем. Данное обстоятельство позволяло ей сказать мужу, что она идет в церковь, и обойтись при этом без сопровождения лакея.

Он оглянулся вокруг в надежде, что все это розыгрыш, и вдруг увидел Леони, сидящую поодаль в скромном одеянии, делающем ее похожей на тень. Маркиз направился к любовнице и по одному только выражению ее глаз понял: стряслось непоправимое.

Он догадался, что именно случилось, еще до того, как было произнесено первое слово. И, словно ожидая услышать хотя бы что-то обнадеживающее, маркиз ждал подробного рассказа о том, что же произошло.

– Я поняла, как только увидела Джорджа, что он рассержен, – рассказывала леди Вернем. – Но в том не было ничего необычного, но, когда он отказался поцеловать меня, я по его глазам догадалась, что здесь что-то не так.

Она еще раз всхлипнула, вытерла скатившуюся слезу и продолжала:

– Он встал возле камина и сказал: «Ну что же, теперь, когда я вас поймал, вы можете передать этой заносчивой свинье, что я намерен обратиться в Парламент!»

И несколько несвязно, она добавила:

– Мне кажется, я вскрикнула. Я помню только, что попросила объяснить, что он имеет в виду. «Уж вам-то прекрасно известно, о чем я говорю, – сказал Джордж: И, если вы полагаете, что я позволю ненавистному мне человеку наставлять себе рога, то жестоко ошибаетесь! Я развожусь с вами, Леони, а его привлеку к судебной ответственности».

Маркиз молчал. Он сидел неподвижно, как каменное изваяние. Только тогда, когда леди Вернем уже нечего было добавить, и она разрыдалась, зажимая платочком рот, маркиз спросил:

– Я надеюсь, вы отвергли подобные обвинения?

– Конечно же, – ответила она – Я сказала Джордж, что он сошел с ума, если верит в подобные россказни обо мне, но он, похоже, не слушал. «Я располагаю неопровержимыми уликами, – сказал он – И вы со Стоу не сможете их отрицать».

Повисло тягостное молчание. Затем она заговорила вновь:

– Мне очень жаль Квинтус, очень, очень жаль!

Маркизу тоже было жаль: ему было жаль и себя, и Леони Вернем. Он прекрасно понимал, что если развод состоится, то свет отвернется от нее. Ему придется жениться на ней, а он, несомненно, обязан будет поступить именно так, как джентльмен. Но он будет принят и в спортивных, и в некоторых светских кругах, для нее же двери решительно и бесповоротно закроются.

Разумеется, это несправедливо, но неписанные законы света жестоки по отношению к женщине. К мужчине же они снисходительны: ему простительна неразборчивость в любовных делах.

– Какими уликами располагает ваш муж? – спросил он после продолжительной паузы. Тишину часовни нарушали только приглушенные рыдания Леони.

– Единственное, что он может знать – время наших встреч и места, где мы виделись, – ответила леди Вернем срывающимся голосом. – Любовных писем вы мне никогда не писали, а ваши записки, в которых не упоминалось никаких имен я, едва прочитав, сжигала.

– Вы в этом уверены?

– Совершенно уверена!

Маркиз про себя отметил, что не был настолько глуп, чтобы доверить собственные чувства бумаге, и это оказалось в его пользу. В то же время он вспомнил, что когда лорда не было в городе, он несколько раз приводил Леони в Стоу-Хаус через черный ход со стороны сада. Происходило это, правда, поздними вечерами. В тот момент он был полностью убежден, что никто их не видел, но, очевидно, ошибался.

Так как не в его принципах было заниматься любовью в постели другого мужчины, он никогда не позволял себе посещать с этой целью Вернем-Хаус. Однако они не раз бывали зваными гостями на различных праздниках. При этом их спальни оказывались неподалеку друг от друга. Несколько раз они обедали в отдельных кабинетах тех заведений, что давали приют желавшим остаться неузнанными. Лицо Леони всегда было закрыто вуалью. Входили они через потайные двери. В этих ресторанах придерживались неписанного правила: именами клиентов не интересоваться.

Но, с другой стороны, кто мог поручиться за то, что официанту не заплатили золотыми гинеями за описание примет леди и джентльмена, которых он обслуживал? Или за то, что швейцар не разоткровенничался с располагающим к себе незнакомцем, который его как-то угостил вином?

Все выглядит безупречным, когда смотришь на себя собственными глазами, а не глазами неумолимого преследователя. И маркиз проклинал себя за то, что не был достаточно осторожен, имея дело с заклятым врагом.

– Что нам делать? – спросила леди Бернем. – И можем ли мы что-нибудь?

– Пытаюсь придумать, – ответил маркиз.

– Спасите меня, пожалуйста, спасите меня, Квинтус! – умоляюще произнесла она: – Вы же знаете, как я люблю вас, вы самый притягательный мужчина из всех, что мне доводилось видеть за всю жизнь. Что же со мной будет, когда все они станут называть меня потаскухой?

Слова застревали у нее в горле, голос еще больше задрожал:

– И никогда, никогда меня не пригласят ни на бал, ни на прием, ни ко двору, не включат в королевскую свиту во время присутствия Их Величеств на скачках в Эскоте.

Голос леди Вернем перешел в шепот:

– И вам я скоро надоем, как все мои предшественницы. А тогда останется только одно – умереть! Жизнь потеряет всякий смысл.

Леони была просто убита горем, маркиз почувствовал ее состояние и впервые с начала разговора взглянул ей в глаза. Несмотря на заплаканное лицо, она все же была прелестна. На мгновение он представил себя на ее месте.

– Не плачьте, Леони, – сказал он мягко. – Давайте лучше вместе подумаем, как нам быть.

– Вы полагаете, что удастся выйти из положения?