Барбара Бенедикт - До конца своих дней

Бедный Раф, подумала Гинни. Как это похоже на него – ни слова не сказать ей о жестоком поступке ее отца. В отличие от Ланса он не имеет привычки наушничать.

– Таким образом, в том, что Латур тебя похитил, виноват Джон, – продолжал дядя Джервис, – но и я отчасти тоже. Я до сих пор считаю, что он плутует, играя в карты, и обчистил меня в тот раз обманом, но он такой ловкач, что доказать ничего невозможно. Проснувшись поутру, я вдруг узнал, что должен ему кучу денег. Такую сумму мне просто негде взять. И то, что он потребовал за тебя выкуп, равный моему проигрышу, никак не может быть совпадением.

Да, наверно, этих денег Рафу хватило бы, чтобы расплатиться с банком, подумала Гинни.

– Так вы заплатили ему выкуп?

– А зачем? Ты же вернулась домой живая и невредимая.

Значит, ему и в голову не приходило расстаться хоть с одним пенсом, чтобы спасти ее жизнь. А еще разглагольствует о родственной любви!

– Я вернулась не к вам, – жестко сказала Гинни. – Я приехала, чтобы достать деньги, которые нужны Рафу.

– Нет, подожди...

– Это вы подождите! Вы немало выручили на турнире, и часть этих денег принадлежит мне. Так что я предлагаю вам расплатиться с моим мужем. А не то я выведу вас на чистую воду и все узнают, что вы по уши в долгах.

Джервис прищурился.

– Ланс прав. Ты изменилась.

Он считал эти слова упреком, но Гинни восприняла их как комплимент.

– Надеюсь, что это так. Я больше не девочка, которую можно то запугивать, то умасливать, которой можно без конца врать. Я не потерплю, чтобы вы с Лансом клеветали на моего мужа. Если прекратите свои интриги, можете оставаться в Розленде, а если нет, поищите себе другое пристанище.

– Тебя надо выдать замуж, – рявкнул Джервис. – Чтобы муж обломал тебе рога и научил тебя слушаться!

Гинни затрясло от его наглости.

– У меня есть муж, и он знает, как со мной обращаться – и с вами подобными тоже. Так что советую разговаривать с нами обоими повежливей, дядя Джервис. А то как бы вам не пришлось пожалеть о своей бесцеремонности.

С этим Гинни повернулась и ушла, не заметив горящего угрозой взгляда, которым ее проводил дядя.

Джервис смотрел вслед племяннице, раздираемый злобой и чувством бессилия. Он не верил Лансу, когда тот говорил, что с ней нет сладу, но теперь ему стало ясно, что девчонку не удастся убедить уйти от Латура. Раз уж она требует денег для этого проходимца, значит, пока тот жив, она не выйдет замуж за Ланса.

Мимо Джервиса пробежали трое мальчиков. Черт, этот болван Ланс ничего, видно, от них не добился! Джервис велел ему расспросить младшего из мальчишек – его вроде Кристофер зовут, – где находится лачуга Латура. Доверчивый малыш наверняка все выболтает.

Выругавшись, Джервис сам пошел за мальчиками. Еще отец внушал ему, что важные дела нужно делать самому, а никому не перепоручать. Поглядев на дом, он вспомнил, как мало времени осталось жить его брату. Теперь уж не приходится быть разборчивым в средствах. Нужно как можно скорее выдать Гинни замуж за Ланса, иначе все пойдет прахом. А для этого необходимо избавиться от Латура.

Похоже, что сегодня им придется отправиться в дельту.

Гинни тихо вошла в спальню Джона. Она думала, что готова ко всему, но вид отца поразил ее до глубины души. Боже, от него же ничего не осталось! У Гинни было впечатление, что из Джона Маклауда вынули все содержимое и в постели лежала его пустая оболочка.

Гинни подошла к отцу с таким же страхом, что испытывала в детстве: ей опять нечего ему сказать в оправдание своих поступков. Как ей хотелось, чтобы хотя бы раз в жизни, перед самой смертью, папа не судил ее так сурово, как всегда.

А ведь времени осталось совсем мало! Смерть была уже не абстрактным понятием; Гинни казалось, что она прячется в темном углу и вот-вот навсегда унесет папу. Тот тяжело дышал, лицо его бороздили морщины страдания. Да, ему явно оставалось жить недолго, и это их последняя возможность понять друг друга.

Джон Маклауд лежал неподвижно, отвернув голову.

– Здравствуй, папа, – сказала Гинни. – Это я, Гиневра-Элизабет. Я вернулась, чтобы повидаться с тобой.

Он повернул к ней голову и окинул ее взглядом, но на его лице ничего не отразилось. Гинни хотелось взять его за руку, дотронуться до него, но его руки были спрятаны под одеялом.

– Только не вздумай меня жалеть, девчонка, – прохрипел он.

– Я не жалею, – поспешно сказала Гинни, хотя как можно было его не пожалеть? Как ему, наверно, ужасно сознавать, что у него отняли власть даже над теми немногими днями, что ему осталось жить.

– Я не ищу сочувствия и не заслуживаю его, – продолжал Джон. – Я никого не жалел и не хочу жалости в свой смертный час. – Он кивнул в сторону конверта, который стоял, подпертый стаканом, на столике рядом с кроватью. – Там сказано самое главное, но это письмо ты можешь прочитать только после моей смерти.

Гинни протянула руку за конвертом. Ее душили слезы, папа не хочет помириться с ней при жизни и решил попрощаться с ней в письме.

Джон опять отвернулся.

– Я не умею говорить хорошие слова. Потому, наверно, и потерял твою мать. Да еще из-за своей спеси.

Гинни подумала, что мама тоже была самолюбива. Наверно, они могли бы избежать многих сложностей, если бы дали себе труд спокойно их обсудить. Гинни вдруг нестерпимо захотелось немедленно увидеть Рафа, обнять его и выяснить их собственные разногласия. Но перед ней на огромной подушке лежал такой маленький, высохший папа, и первым делом надо было договориться с ним.

– Одно я хочу тебе сразу сказать, – вдруг сказал он. – Я завещал Розленд твоей кузине.

Он внимательно вгляделся в Гинни, как она воспримет этот удар? Гинни была потрясена – отрицать это было бесполезно, но когда она немного привыкла к этой мысли, то решила, что ничего лучшего он не мог бы придумать.

– Чего это ты улыбаешься?

А чего ей не улыбаться? Пусть лучше плантация достанется Эдите-Энн, чем дяде Джервису.

– Эдита-Энн заслуживает того, чтобы стать хозяйкой Розденда. Она ухаживала за тобой как родная дочь – как раз такая, какую хотелось тебе и маме.

Лицо Джона перекосила судорога – не то от боли, не то от угрызений совести.

– Значит, моей дочери не нужна плантация, в которую я вложил столько сил?

Гинни хотелось заверить его, что плантация ей нужна, что он придумал ей напоследок тяжелое наказание, но, может быть, пора сказать ему правду?

– Мне казалось, что я не смогу жить без Розленда, что навсегда остаться принцессой в этом замке, – цель моей жизни. Но я полюбила, папа, полюбила всей душой, и это помогло мне понять, что Розленд – это твоя, а не моя мечта.

– Полюбила? Это Латура, что ли? Гинни кивнула.

– Помнишь, ты говорил, что мне туго придется в жизни – слишком я упряма и своенравна. А теперь у меня есть муж, который не менее своенравен, чем я. Раф слишком горд, чтобы пользоваться твоими милостями. Розленд стоял бы между нами. Я рада, что он достанется Эдите-Энн – она сумеет наладить хозяйство. А мне нужно освободиться от него, чтобы осуществить свою собственную мечту. Вместе с Рафом.

Джон закрыл глаза. Гинни ждала ответа, хотя бы одного слова, но он молчал, и стена между ними становилась все неодолимее. Гинни протянула к нему руку, но он был так далек и недоступен, что она не посмела до него дотронуться.

И тут он заговорил исполненным горечи голосом:

– Если нашла любовь, держись за нее крепче. Нет ничего страшнее, чем умирать в одиночестве.

И вдруг Гинни поняла отца, Джон Маклауд прожил жизнь в одиночестве, отгородившись от людей стеной гордыни. Даже сейчас, на пороге смерти, эта стена не позволяет ему высказать дочери то, что у него на сердце.

Но Гинни не собиралась повторять его ошибки.

– Ты не одинок, папа, – тихо сказала она. – Я рядом. Я всегда была рядом с тобой и всегда тебя любила.

И она положила руку ему на грудь.

Джон лежал неподвижно с закрытыми глазами, но из-под одеяла неуверенно прокралась его рука и накрыла руку дочери.

Гинни смотрела на их соединенные руки, и по щеке ее прокатилась слеза. Она поднесла руку отца к губам, и на лице Джона мелькнула слабая улыбка. В следующую секунду оно утратило всякое выражение, и его рука обмякла.

Но Гинни продолжала держать отца за руку, пока в комнату не вошел Гомер и не высвободил ее пальцы.

– Отпустите его, мисс, – тихо сказал старый раб. – Ваш папа вернулся к вашей маме.

Джуди не спускала глаз с двери. При каждом звуке в ней вспыхивала надежда, при каждом очередном разочаровании – гнев.

– Уже темнеет, – сказала она Патрику. – Она не приедет.

Она хотела придать голосу беспечность – дескать, что за беда? – но в нем все равно прорвалась обида и злость. Ее брат покачал головой.

– Раз сказала, что приедет, то приедет.

Сидит и притворяется, будто что-то вырезает! Будто она не видит, что он тоже то и дело поглядывает на дверь!

– Ты слышал, что говорил Раф? Увидит свой богатый дом и не захочет сюда возвращаться. И мальчишки не захотят. Только мы их всех и видели!

Несмотря на вызывающий тон, Джуди больше всего хотела освободиться от этого гнетущего чувства обиды, от страха предательства. Она взялась рукой за медальон, который, по словам Гинни, связывал их прочной ниточкой. Ну что бы этой проклятой двери открыться!

Патрик сосредоточенно работал ножом.

– Дай ей время. Даже Раф еще не приехал. Джуди не надо было об этом напоминать. Оттого, что не приехал Раф, ей казалось, что они брошены вдвойне. Ей было даже хуже, чем в те страшные дни сразу после смерти мамы. Нет, зря она поверила Гинни и Рафу.

– Ладно, подождем еще час, – неохотно проговорила она, крепко держась за медальон. – Если не появятся – значит, мы с тобой остались одни.

– Похоже, что котел течет. Ну и сахароварня! Того и гляди, крыша обрушится на голову.