У платья были длинные пышные рукава, и Гинни протянула руку, представляя себе, как Ланс становится на одно колено и требует свой приз.

– Ты как прекрасное видение! – скажет он, и его глаза будут гореть страстью.

Гинни радостно крутанулась перед зеркалом. Увлеченная своей фантазией, она не заметила, как в комнату вошла ее кузина.

– А твой папа разрешил тебе надеть это платье? – Резкий тон Эдиты-Энн стер картину, созданную воображением Гинни. – Не в таком он беспамятстве, чтобы не узнать его. Все в округе помнят, что его надевала тетя Аманда.

Перед глазами Гинни возник отец в освещенном проеме, принявший ее в темноте за маму, а потом захлопнувший у нее перед носом дверь.

– Почему бы ему не позволить мне его надеть? – беспечно возразила она. – Зачем ему без толку висеть в шкафу?

– Если ты так думаешь, то ты не в своем уме. Смотри, как бы дядя Джон не приказал тебе снять его на глазах у всех.

Гинни покачала головой, хотя в глубине души сознавала, что кузина, возможно, права. Но ей было просто необходимо надеть это платье, чтобы найти смелость выйти на поле. Хотя она не признавалась в этом даже самой себе – а уж тем более Эдите-Энн, при одной мысли о том, что ее ждет, она замирала от страха.

– Папа поймет. Наверно же, он хочет, чтобы я сегодня хорошо выглядела.

– Ты думаешь, ему не все равно, как ты выглядишь – сегодня или завтра?

Стараясь не слушать язвительных замечаний Эдиты-Энн, Гинни изящным жестом приподняла юбки. Поскольку у нее не было фижм, ей пришлось надеть несколько нижних юбок. От этого ей не только было очень жарко, но и трудно переступать ногами.

Когда Гинни уверилась, что не наступит на юбки, и сделала шаг к двери, она увидела, что Эдита-Энн в желтом муслиновом платье загораживает ей выход.

– Хватит вилять, Гиневра-Элизабет! От правды не уйдешь. Пора тебе признать, что твоему отцу совершенно безразлично, что с тобой будет! Дядя Джон не любит тебя. Да если на то пошло, Ланс тебя тоже не любит.

Это нападение ошарашило Гинни. Она замерла, судорожно стиснув шелковую ткань в кулаках.

– Это неправда! Ланс не стал бы выступать на турнире, если бы он меня не любил.

– Он выступает за право завладеть Розлендом, а не тобой.

– Ты ревнуешь, Эдита-Энн. Ты всегда мне завидовала.

– Этот турнир – просто спектакль. Папа с Лансом тебе все наврали, чтобы ты согласилась в нем участвовать. Им нужны эти деньги.

Гинни отпустила юбки и отчаянно затрясла головой.

– Какие же ты гадости говоришь, Эдита-Энн! Ланс меня любит. Он дал клятву быть моим защитником до конца своих дней.

– Может быть, он с тех пор полюбил другую, – жестко сказала Эдита-Энн. – По-моему, он намерен проиграть турнир. Я настолько в этом уверена, что готова поставить свое жемчужное ожерелье против... – она посмотрела на шею Гинни, – против медальона твоей матери.

Гинни прикрыла медальон рукой.

– Зачем ты это делаешь? Я знаю, мы никогда с тобой не ладили, но говорить мне такие вещи, когда я и так со страхом жду, что принесет сегодняшний день, неужели ты так меня ненавидишь?

Эдита-Энн отвернулась и сказала, глядя в зеркало, словно разговаривая сама с собой:

– Мне просто осточертело, что все делается по-твоему, а ты считаешь, что так и должно быть. Хочется, чтобы с этой кичливой королевы Гиневры хоть раз сбили спесь.

Гинни попыталась пройти в дверь.

– Не хочу тебя огорчать, но...

– Ланс на тебе не женится, – сквозь зубы проговорила Эдита-Энн, не двигаясь с места и скрестив руки на груди. – Хочешь поспорим?

– На что это мы будем спорить? – сердито крикнула Гинни. – Ни у тебя, ни у меня нет ни цента. Придется мне, видно, и впрямь поставить мамин медальон против твоего ожерелья. Приготовься к вечеру с ним расстаться.

На этот раз Эдита-Энн уступила Гинни дорогу. Она уже добилась того, чего хотела, – лишила Гинни уверенности в себе. Гинни почти бежала по коридору, впервые четко осознав, что ее будущее решится до захода солнца и что это решение зависит не от нее, а от других. Она не верила, что Ланс может проиграть нарочно, но ей страшно захотелось его увидеть и услышать от него утешительные слова. Ей хотелось, чтобы он обнял ее, успокоил, сказал, что весь смысл его жизни – быть ее защитником, и не только сегодня, но до конца своих дней.

Подхватив юбки, Гинни побежала разыскивать Ланса. Она не видела, как ее кузина, кусая губы, смотрит ей вслед.

Весьма довольный собой, Ланс привязывал себе на копье серебристые ленты. Он знал, что в своих белых панталонах и отделанной серебряным шитьем рубашке выглядит замечательно – воплощение отважного рыцаря, достойного наследника трона. Когда он выедет на поле, все узнают в нем будущего владыку Розленда.

Да, все идет по плану. Он завоюет руку прелестной Гиневры, женится на ней, овладеет ею, она забеременеет – все так, как приказывает ему мать. Но когда он станет хозяином Розленда и поставит его на ноги, тогда он будет жить так, как ему хочется. Богатство нужно для того, чтобы удовлетворять свои желания, говаривал его отец. А желает он сейчас Эдиту-Энн.

Эта потаскушка только дразнит его, разжигая в нем похоть, но отказываясь ее удовлетворить – дескать, боюсь папы. Если бы Лансу не нужна была помощь Джервиса, он бы давно завалил девчонку на спину в этой самой конюшне.

Ланс улыбнулся, думая, как он ловко все устроил, обменяв Белль-Оукс на Розленд. Когда у него возникнет нужда в Эдите-Энн, она будет под боком. А нужда в ней будет возникать часто, поскольку никакой особенной любви к своей будущей жене он не испытывает. Мама твердит, что женщины разделяются на две категории – шлюхи и леди. И горе мужчине, который их перепутает! Господь Бог создал шлюх, чтобы они удовлетворяли низменные потребности мужчины, а леди надо оберегать от животных инстинктов. С любовницей можно делать, что хочешь, а соитие с женой должно быть священнодействием.

– Ланс!

Он повернулся на голос Гинни, поспешно изобразив на лице улыбку. Ни к чему сообщать ей о своих планах до того, как он наденет ей на палец обручальное кольцо.

– Гинни, радость моя! Что это ты вздумала прийти на конюшню?

– Я хотела... – Гинни стояла в дверях, кусая губы. – Ты ведь обязательно победишь, правда? – наконец выговорила она. – Пожалуйста, Ланс, обещай мне это.

– Я тебе это уже сто раз обещал!

В голосе Ланса невольно прорвалось раздражение.

– Знаю. Но, Ланс, я умру, если мне придется выйти замуж Бог знает за кого. Я просто умру.

– Послушай, что с тобой? – Ланс подошел к Гинни. – Неужели ты во мне сомневаешься? Ты же знаешь, что я всегда буду твоим чемпионом.

Гинни кивнула, но пальцы, которыми она теребила медальон, дрожали. Он взял ее за руки и покачал головой.

– У тебя руки холодные, как лед.

– Согрей меня, Ланс, – попросила Гинни. – Поцелуй меня.

Ланс чуть было не отказался, чуть было не напомнил ей, что джентльмен не целует леди в конюшне, да еще перед решающим состязанием, но сообразил, что если поцелуй успокоит Гинни перед ожидающим их бракосочетанием, то стоит сделать над собой усилие.

Он наклонился и легонько коснулся ее губ своими. Это был легкий, приятный поцелуй.

– Ну вот, – сказал Ланс, отпуская ее руки. – Успокоилась?

Гинни кивнула. У нее был ошеломленный вид. Раскисла, подумал он. Но потом вспомнил, что это, наверное, был ее первый поцелуй в жизни, и смягчился.

– Ну иди, садись на трон, – сказал он, поворачивая ее к двери. – Мне надо, чтобы моя госпожа приветствовала меня, когда я выеду на поле. Надеюсь, у тебя есть для меня носовой платок? Я хочу, чтобы все видели у меня залог твоей благосклонности.

Гинни опять кивнула, но между бровей у нее наметилась складка.

– Иди-иди, – сказал Ланс, узнавая это выражение. Оно обычно предвещало трудный вопрос или даже сцену. – Поспеши, а то опоздаешь. Нам совсем сегодня ни к чему сердить твоего отца.

Он подтолкнул Гинни, и ее ноги начали переступать сами собой. Он заметил, что, проходя в дверь, она потрогала губы. Вспоминает поцелуй!

Весьма довольный собой, Ланс опять занялся лошадью, но тут краем глаза заметил какой-то желтый проблеск. Он насторожился. Ему совсем не хотелось, чтобы кто-нибудь из его соперников увидел его вторую лошадь, красивого белого жеребца, запрятанного в самом дальнем стойле. Если дело дойдет до единоборства на копьях, он хотел, чтобы эта лошадь была для соперников полной – и неприятной – неожиданностью.

Он подошел к двери и выглянул. Гинни шла к полю рядом с дядей Джервисом. На ней было ярко-синее платье. С чего же ему померещилось желтое? Он сам просматривал списки участников, и ни один не собирался выступать В желтом.

Да ну, нервы разыгрались. Ланс хохотнул, и ему стало легче. Ну и пусть появится рыцарь в желтом – что с того? Он никого не боится.

Джервис вышел из дома, высматривая Эдиту-Энн. Народ валом валил в ворота турнирного поля, и надо, чтобы кто-нибудь из Маклаудов встречал гостей. Поскольку сам Джервис должен был усаживать на трибуне Гинни и Джона, оставалась только Эдита-Энн. Пусть стоит в воротах и делает вид, что все в полном порядке, хотя, как Джервис был вынужден признать в душе, турнир получился с душком.

Гинни не знает – и Джервис не собирается ей говорить, – что местные аристократы пренебрежительно отнеслись к идее состязаться за ее руку. Проклятые лицемеры! Притворяются, что не желают участвовать в столь низкопробной затее, а на самом деле просто жадничают. На плату за участие раскошелиться не захотели, а вот поглазеть, как все будет, явились как один.

Явились, предвкушая скандал. Он слышал это в их возбужденных голосах, чувствовал в самом воздухе. Проходя мимо конюшни, Джервис вдруг усомнился в Бафорде. А что, если этот фанфарон Бафорд проиграет?

«Глупо принимать к сердцу сомнения Эдиты-Энн, – сердито подумал он. – Мы сделали все, чтобы Ланс победил. Чего нам опасаться?»

Увидев дочь у открытой двери конюшни, он нахмурился. Опять она здесь околачивается! Он послал ее за Гинни, чтобы та, не дай Бог, не опоздала на турнир, а она вот где!