Но Ланс только вздохнул и взял ее за руки.

– А теперь, когда ты вернулась, я постараюсь получить согласие твоего отца. Надо только набраться терпения. В конце концов он согласится на наш брак.

Гинни смотрела на Ланса, но ей виделось другое лицо, красивое властное лицо человека, поцелуй которого она не могла забыть. Этот «пират», может быть, груб и неотесан, но он знает, чего хочет, и умеет добиваться своего. Если бы он решил на ней жениться, он бы так и сделал, и папа никак не смог бы этому помешать.

Какой вздор ей мерещится! Она ему вовсе не нужна. Ведь он ясно дал ей понять, что считает ее дурочкой.

– Ты увидишь, что твой отец тоже сильно изменился, – сказал Ланс, прерывая ход ее мыслей. – И взгляды его за это время тоже изменились.

Что он этим хочет сказать? Но Гинни не успела потребовать разъяснения – к ним подплыла Эдита-Энн, крутя на плече зонтик от солнца. Ей тоже, видимо, не было жарко в серебристо-голубом льняном платье. Рядом с ней Гинни почувствовала себя бедно одетой дурнушкой. «Подожди же, – подумала она, – вот приедем в Розленд, и папа позаботится, чтобы у меня все было».

– Скоро остановка в Белль-Оукс, – сказала Эдита-Энн и тронула Ланса за руку. – Твоя мама, наверно, будет рада, что ты вернулся домой. А нам будет очень тебя не хватать.

Ланс широко улыбнулся.

– Надеюсь, ты это говоришь искренно, потому что я вовсе не собираюсь сходить на берег в Белль-Оукс. Твой отец пригласил меня поужинать в Розленде. Разве я мог ему отказать? Не каждый день человеку выпадает счастье сопровождать сразу двух очаровательных дам.

Хотя Ланс улыбался им обеим, Эдита-Энн сделала вид, что его слова предназначены ей одной. Гинни было противно смотреть, как ее кузина строит глазки Лансу. В другое время она бы ей этого не спустила, но сейчас ей было слишком жарко и она слишком устала, чтобы бороться с ней за внимание Ланса.

«Это все от жары, – сказала она себе. – После прохлады Бостона трудно приспособиться к палящему солнцу Луизианы. Вот надену легкое платье, из тех что носила раньше, – а ее ждет полный шкаф платьев из хлопка и муслина, – тогда тоже начну строить глазки».

Она вздохнула при мысли о Розленде. Как давно она его не видела! Гинни вспомнила счастливое время, когда мама еще была жива. Какие они устраивали праздники! Дом освещали тысячи свечей, и приезжавшие по реке гости говорили, что он сверкает, как хрустальный дворец.

Даже на следующее утро, когда свечи были погашены, а гости еще лежали в постелях, дом все равно казался Гинни сказочным дворцом. Такое величественное здание с такими стройными колоннами казалось ей достойным королевской семьи. Королем был папа, мама была королевой, а Гинни всегда была и будет их драгоценной любимой принцессой.

Гинни представила себе возвращение домой. Еще рано, и свечи зажигать не будут, но ее умница папа придумает, как отметить возвращение дочери. Она наверняка увидит на пристани его высокую прямую фигуру. Он будет сгорать от нетерпения обнять любимую дочь И всю дорогу до дома будет рассказывать ей о своих планах. Вечером в честь ее приезда он, конечно, даст бал, на котором она появится в таком красивом и дорогом новом платье, что все девчонки умрут от зависти.

Когда они подойдут к дому, папа хлопнет в ладоши, и наружу высалят слуги и будут ее приветствовать веселым гомоном. Папа со снисходительной улыбкой прикажет им отнести наверх ее сундуки – ну не сундуки, так саквояж – и проводить ее в ее комнату, чтобы она могла отдохнуть перед ужином.

А на ужин Лавиния приготовит ее любимое «гамбо» – рагу из креветок и крабов со стручковым перцем, о котором она мечтала все эти годы в Бостоне. При одной мысли о «гамбо» у Гинни потекли слюнки. А на десерт Лавиния испечет пирог с только что собранной с грядки крупной сочной клубникой.

Гинни так увлеклась своими фантазиями, что даже не заметила, как пароход остановился около пристани Розленда. Она очнулась только, когда Эдита-Энн толкнула ее в бок.

– Совсем ты у нас без царя в голове, Гиневра-Элизабет, – заявила та, – ничего вокруг себя не видишь.

Они с Лансом засмеялись, а Гинни сердито вспыхнула. Но тут к ним подошел дядя Джервис, и Ланс мгновенно посерьезнел, повернулся к Гинни и предложил ей руку.

– Давай я помогу тебе спуститься на берег, – сказал он со своей самой подкупающей улыбкой. – Нехорошо будет, если наша Гиневра-Элизабет спотыкнется и ушибется в первый же день возвращения домой.

Гинни все еще была на него сердита, но предложенную руку взяла и даже была рада на нее опереться. Папа на пристани ее не встретил, да и сама пристань как-то покосилась и несколько досок в ней провалились. Видимо, ее потрепало недавним штормом, но почему же рабы ее не починили? Скоро ведь начнут съезжаться гости на бал по случаю ее возвращения – стыдно будет перед ними за такую ветхую пристань. Разговоров об этом хватит на несколько недель.

Гинни еще больше расстроилась, увидев, что не только пристань была в запущенном состоянии. Проходя через сад, она увидела, что драгоценные мамины розы заросли сорняками. За ними явно уже несколько лет никто не ухаживал, и большинство кустов погибли, а те, что остались, тоже недолго протянут.

Сколько перемен! Гинни вдруг вспомнила предупреждение миссис Тиббс, что ее ждут трудности. Нет, отчаянно спорила она сама с собой, для всего этого запустения должны быть причины, и, как только она увидит папу, он ей все объяснит. Наверно, он был так занят посадкой тростника, что забыл про другие дела – те, которыми обычно занималась мама.

Она положит этому конец. «Я вернулась домой, чтобы тебе помогать», – заверит она папу. Она представила себя молодой хозяйкой, которая распоряжается рабами и всюду успевает, оставаясь при этом, как и Аманда Маклауд, настоящей леди.

Гинни решительно шла к дому, стараясь не замечать заросли сорняков по обе стороны подъездной аллеи. Она два раза споткнулась о торчащие из земли корни, но уверила себя, что все это пустяки, что все станет на свое место, как только она поговорит с папой.

Ее оптимизм слегка поубавился, когда они подошли к дому и она увидела, что папа вовсе не ждет ее на крыльце. Пароход давно дал гудок, извещая о своем прибытии. Что с Джоном Маклаудом – оглох и ослеп? Как еще объяснить, что он вроде не подозревает о приезде дочери?

Но может быть, ждать ее на крыльце было не совсем разумна ступеньки крыльца казались еще более ненадежными, чем настил пристани. К ее удивлению, дядя Джервис спокойно перешагнул через отсутствующую нижнюю ступеньку и вошел в дом, не сказав по этому поводу ни слова.

Что же случилось с ее любимым Розлендом? Дом, видимо, уже несколько лет не красили снаружи, и краска сильно облупилась. В одном из окон второго этажа уныло свисала на одной петле ставня. Наверно, когда дует ветер, она стучит об стену, однако почему-то никто и не подумал или починить ее, или снять совсем.

И ветви дубов надо подрезать, думала Гинни,-а то они сдирают с крыши дранку. А глициния забралась по столбам веранды на второй этаж. Так и кажется, что ее лианы вот-вот задушат дом. Надо бы их обрезать.

Невозмутимо переступив через сломанную ступеньку, Эдита-Энн вслед за отцом прошла в дом. Судя по спокойствию дяди Джервиса и его дочери, дом впал в это запущенное состояние уже давно. «Папа, как ты позволил такому случиться?» – с тоской подумала Гинни.

Ланс погладил ее по руке.

– Мужайся, милая, – сказал он, – я с тобой. Вместе мы со всем справимся.

Его слова звучали пугающе – Гинни на секунду померещилось, что в доме ее ждет страшный людоед. Но в прихожей стоял только камердинер ее отца Гомер. Как же он сгорбился и постарел! Как и сам дом, негр состарился гораздо больше, чем ему полагалось бы за пять лет. Гинни смотрела на великолепную парадную лестницу, которой когда-то так гордилась мама. Дубовые перила уже давно не покрывали лаком, и на всем лежал слой пыли. Гинни казалось, что, если она остановится, пыль покроет ее как саваном.

Дядя Джервис разбирал почту на столике возле входной двери, а Эдита-Энн исподтишка заглядывала ему через плечо. Потом оба нахмурились, по-видимому увидев письмо, которого опасались.

– Что, еще один счет? – раздался скрипучий голос. Они повернулись к вошедшему, очевидно, захваченное врасплох. Если бы Джервис не воскликнул: «Джон!» – Гинни никогда не узнала бы в нем отца.

При виде этого сгорбившегося и опиравшегося на трость старика у нее мучительно перехватило дыхание. Папа всегда держался так прямо и гордо. Годы изменили его даже больше, чем дядю Джервиса, Если Джервис располнел, то Джош усох. Грязная белая рубашка висела у него на плечах, как помятый белый флаг капитуляции, а в туго стянутых в поясе брюках свободно поместился бы еще один человек. Помятое лицо говорило о злоупотреблении алкоголем, но, если у Джервиса морщины скрывались в жирных подушках щек, у Джона они, казалось, были высечены в черепных костях.

Он совсем не был похож на человека, которого помнила Гинни, на человека, которого она предполагала увидеть на пристани. Ей даже показалось, что это вовсе не папа, что сейчас кто-нибудь рассмеется я скажет: «Ловко мы тебя разыграли!»

Но никто ничего не говорил никто даже не пошевелился. Все ждали, что скажет Джон.

Тяжело опершись на трость, он обвел всех по очереди внимательным взглядом. Под этим взглядом присутствующие ерзали, как ожидающие наказания, нашалившие дети. Когда отец поглядел на Гинни, Ланс отпустил ее руку, оставив ее один на один с его изучающим взглядом.

Гинни робко улыбнулась, но на лице отца не появилось ответной улыбки. Он смотрел на нее так, словно она была одной из накрытых чехлами статуй в прихожей.

– Привезли, значит, – проскрипел он наконец, поворачиваясь к брату. – Только гляди, чтобы она еще чего-нибудь не натворила.

После этого он сказал Гомеру, чтобы тот принес бутылку виски, и заковылял в свой кабинет.

«Он не хочет меня знать!» – беззвучно воскликнула Гинни. Вопреки всем ее надеждам папа все еще не простил ее.