Он сидел на своем месте и обдумывал этот вопрос, пока сэр Френсис обходил вокруг стола. Это был довольно трудный обход для баронета, ибо он должен был сказать что-нибудь приятное каждому из своих арендаторов. Его задушевным желанием было стать в их мнении выше, чем стоял его отец, быть для них чем-нибудь больше сборщика ренты. Он говорил с матерями, делал комплименты дочерям, рассуждал с отцами и сыновьями об урожае хлеба и хмеля и о наступавшем охотничьем сезоне. Какою толпой льстецов каялись Редмайну эти люди, старавшиеся засвидетельствовать свое искреннее почтение владельцу их жилищ, и каким лицемером сам владелец.

«Желал бы я знать, не намеревается ли он разбить сердце которой-нибудь из их дочерей», — думал он глядя на улыбавшихся матрон и на раскрасневшихся дочерей. Сэр Френсис, поравнявшись с ним, остановился на минуту, глядя на эту фигуру, оставшуюся неподвижною при его приближении, и пошел дальше. «Этот человек, вероятно, пьян», — подумал он.

Редмайн продолжал пить до конца обеда, и не промолвил ни одного слова. Сэр Френсис, дойдя до конца стола, остановился около места Джона Ворта, произнес небольшой шутливый спич, чтобы положись начало тостам, и ушел, предоставив продолжать полковнику, большому любителю подобного времяпрепровождения. С каким увлечением провозглашал он тосты, награждая субъекта, за которого пили всевозможными добродетелями. Этот почтенный, благородный, достойный английский фермер, которого они все знают и уважают, говорил он, и считают честью знать и не могут не уважать. Какие звучные эпитеты и взрывы чувства, какие отрывки стихов, более или менее уместных, но сопровождавшиеся неизменно громкими рукоплесканиями, изливались из уст доброго полковника, и как хлопали пробки шампанского и старого хереса!

Ричард Редмайн все это высидел, хотя разговор и смех и аплодисменты сливались в его ушах в неопределенный гул. Он сидел, потому что не хотел привлечь на себя общее внимание встав прежде времени, сидел и пил молча, не обращая ни малейшего внимания на то, что происходило вокруг него.

Наконец обед кончился, и арендаторы вышли из палатки. Танцы были уже во всем разгаре среди низшего разряда гостей. Ряды танцоров, двигавшихся на обширной луговине под звуки веселого старинного кадриля, пестрота нарядов, освещение заходящего солнца, все это вместе представляло прекрасное зрелище сельского праздника.

Сэр Френсис стоял на краю луга под руку с своею женой и смотрел на танцевавших поселян. Ричард Редмайн быстро отыскал ненавистный образ, и направился в его сторону, намереваясь объясниться со своим врагом, несмотря на неудобство места и времени.

Его ненависть росла постепенно в течение нескольких лет, и он теперь был не в силах отложить час расчета. Он сам не знал, что он скажет сэру Френсису, но шел с твердым намерением обличить его в присутствии всего общества.

«Я покажу им, что за человек им помещик, — говорил он себе. — Я положу конец их льстивым речам и заставлю их запеть на другой лад. Как бы то ни было, но всякий отец, имеющий только одну дочь, отвернется от него с негодованием».

Прежде чем он дошел до них, сэр Френсис и жена его повернулись, и пошли медленно к дому. Он последовал за ними на приличном расстоянии, выжидая, но не покидая своего намерения. Они прошли мимо парадной двери, вошли в небольшую железную калитку, которая вела в цветник, огибавший дом, и скрылись за углом прежде, чем Редмайн дошел до калитки. Он тем не менее вошел в сад и обошел к задней стороне дома.

На этой стороне находилась библиотека. Из окна ее открывался вид на клумбы с цветами, на зеленые лужайки и на садок для золотых и серебряных рыбок, которых кормила каждое утро сама хозяйка Клеведона. Пред большою отворенною дверью лазил по жерди большой старый какаду, свадебный подарок полковника Жоржине. Это была единственная отворенная дверь на этой стороне дома. Ричард Редмайн перешагнул через куртинку и заглянул в комнату.

После яркого света снаружи клеведонская библиотека казалась почти темною. С потолка до пола стены были уставлены книгами на массивных дубовых стойках, выступавших из стен и образовавших множество углов, в которых можно было читать в полнейшем уединении, хотя бы центр комнаты был полон людей. Стены, уставленные темными томами, имели почти мрачный вид. Тут не было дорогих и роскошных переплетов, украшающих новейшие библиотеки. Книги были собраны в тот век, когда было в моде делать наружность их сколь возможно более отталкивающею, когда знание было достоянием привилегированного класса, и величественные музы истории и поэзии и еще более величественные гении философии и науки пренебрегали внешними украшениями.

Ричард Редмайн окинул библиотеку быстрым взглядом, нашел ее безобразною, и увидев у одной из дверей белое платье, смело вошел в комнату.

Дама у двери обернулась, услыхав его шаги по непокрытому ковром дубовому полу. То была Жоржи. Она взглянула на него с удивлением, но без испуга. В этот день Клеведон был наполнен незнакомыми людьми, и не было ничего странного, что один из них вошел в дом.

— Вы кого-нибудь ищете? — спросила она с своею приветливою улыбкой.

— Да, я ищу сэра Френсиса Клеведона.

— Он сейчас был здесь, но не думаю, что вам можно будет повидаться с ним немедленно. Он ушел в биллиардную с генералом Чевиотом, Разве вы имеете сообщить ему что-нибудь очень важное?

Она принимала Редмайна за одного из фермеров, явившегося не вовремя просить о починке крыши или о чем-нибудь в этом роде.

— Нечто очень важное, — отвечал Редмайн торжественным тоном. — Я никогда не думал встретиться с сэром Френсисом, так как я встретился сегодня.

Странность слов и той, которым они были произнесены, поразили Жоржи. Незнакомец был к тому же бледен как смерть; она это видела, несмотря на то, что он стоял спиной к свету.

Он, может быть, пьян. Это было самое естественное объяснение, какое она могла придумать. Бедная Жоржи содрогнулась и быстро направилась к двери.

— Я пошлю сказать мужу, что вы его ждете, — сказала она примирительным тоном. — Потрудитесь подождать.

— Не уходите, леди Клеведон. Может быть, будет лучше, если я расскажу мою историю вам. Я много слышал о вашей доброте. Не пожертвуете ли вы мне несколько минут?

Жоржи колебалась. Нет, это не пьяный фермер. Горячность, с которою он говорил, заинтересовала и испугала ее.

— Я не имел намерения идти сегодня в Клеведон, и из сожаления к вам почти раскаиваюсь, что пришел. Сама судьба привела меня сюда или проклятые колокола, которые звонили все утро и чуть не свели меня с ума. Как бы то ни было, но я пришел; пришел, чтобы найти человека, которого искал с самой смерти моей дочери.

Он стоял, опершись рукой на дубовую конторку и смотрел на леди Клеведон, которая уселась немного поодаль и старалась казаться спокойною. Что если этот человек какой-нибудь маньяк, думала она. В манерах его не было ничего такого, что давало бы повод опасаться какого-нибудь насилия с его стороны, но они отличались каким-то неестественным спокойствием.

— Я искал его беспрерывно, с тех самых пор, как умерла моя дочь, — повторил он. — Вы, может быть, слышали обо мне, леди Клеведон? Мое имя Ричард Редмайн.

— Да, я слышала о вас.

— И слышали о моем несчастий?

— Мне рассказывали, что вы лишились дочери, и что ее смерть очень огорчила вас.

— И только? Разве до вас не доходили никакие толки по поводу ее смерти, толки о том, что невинная девушка была обольщена и обманута?

— Нет, — отвечала Жоржи. — Я ничего такого не слыхала. Но если ваша дочь умерла при таких печальных обстоятельствах, умерла обесчещенная, как вы говорите, я жалею вас от всего сердца.

«Этот человек, может быть, выпил лишнее, и вино оживило его горе», — подумала Жоржи. Она была очень терпелива с ним, и готова была слушать его с сочувствием, если ему вздумается рассказать историю смерти своей дочери.

— Кто сказал, что моя дочь умерла обесчещенная! — воскликнул он с негодованием. — Я этого не говорил. Господь не допустил такой несправедливости. Она была слишком чиста, чтобы сделаться жертвой негодяя. Смерть избавила ее от бесчестия, но да будет проклят ее обольститель!

— Я не совсем понимаю, в чем дело, — сказала Жоржи в замешательстве, — но я искренно жалею вас.

— Жалейте себя, леди Клеведон. Вы жена этого негодяя.

«О, действительно сумасшедший», — подумала Жоржи, и первым ее побуждением было убежать от него. Она встала и повернулась к двери. Редмайн удержал ее за руку.

— Останьтесь, — сказал он. — Я хочу предложить вам один вопрос. Как вы назовете человека, который является в честное семейство под вымышленным именем, обольщает неопытную девушку, обещая ей жениться на ней — я могу доказать это письмом моей покойной дочери — привозить ее в дом, где называет себя другим вымышленным именем, выдает ее за свою сестру, когда, четверть часа спустя после своего прибытия в этот дом, она умирает в его объятиях, пораженная открытием его лживости, хоронит ее в безымянной могиле, и оставляет отца ее в неизвестности об участи единственной дочери? Как вы назовете такого человека, леди Клеведон?

— Я назову его негодяем, — отвечала Жоржи, бледная, как полотно.

— Отъявленный негодяй, не правда ли?

— Отъявленный негодяй.

— Я очень рад, что вы признаете это, — сказал Редмайн, бросая на стол открытый медальон, — признаете это, несмотря на то, что этот негодяй ваш мул?.

— Что это значит? — спросила Жоржи. — Надо быть сумасшедшим, чтобы сказать такую нелепость.

— Взгляните, — сказал он указывая на портрет, — взгляните, и скажите, чье это лицо.

Таково сходство портретов. Лицо Губерта Вальгрева Гаркроса, подкрашенное живописцем, уничтожившим следы забот, трудов и лет, походило несравненно более на красивого баронета, чем на утомленного адвоката. Сердце Жоржи сильно билось, и руки дрожали так, что она едва была в силах поднять медальон. Но она подняла его, и долго смотрела на портрет.