— А мне кажется, что весь он ушел на твои гремучие юбки, Джанна, — возражал отец строгим тоном. — Два фунта крахмала в одну неделю! Это ужасно!

Но иногда, когда счеты мисс Бонд были ведены с необыкновенною аккуратностью, когда не было истрачено ни одной лишней копейки, старик смягчался до того, что дарил дочери шиллинг.

— Положи это в твою копилку, Джанна, — говорил он. — Надеюсь, что у тебя есть копилка?

— Конечно, батюшка, — отвечала мисс Бонд, вспомнив сломанную коробочку со стеклянными окошечками, валявшуюся где-то на недоступной верхней полке буфета.

Благодаря этим подаркам, мисс Бонд, получив соверен от Уэстона, который не раз проходил в южную калитку после первой встречи с ней, решилась обратиться к отцу со следующим вопросом:

— Вы не рассердитесь, батюшка, если я раз в жизни оденусь в цветное, — сказала она заискивающим тоном, когда он закурил свою трубку после особенно вкусного ужина. — Я буду казаться таким пугалом между другими девушками в этом вылинявшем платье, которое вы купили мне прошлое лето. Оно не берет крахмала, как вы знаете…

— Не берет крахмала, — воскликнул отец. — Я желал бы знать, что берет больше крахмала, чем твои платья. Я иногда даже подозреваю, что ты кормишь кур крахмалом.

— Как вам не грех это Говорить, батюшка, после всех моих трудов над вашим бельем! Желали бы вы, чтобы ваша воскресная сорочка была похожа на смятую тряпку?

— Два фунта крахмала в неделю на мою сорочку!

— Не сердитесь, батюшка, не то я буду принуждена идти в услужение, и работать на кого-нибудь другого, — возразила мисс Бонд, сердце которой было всегда переполнено мятежными чувствами, готовыми вспыхнуть при малейшем поводе. — Не многие девушки в мои годы…

— Девушки в твои годы! Тебя приличнее называть женщиной, — проворчал отец.

— Не многие девушки согласились бы жить в такой обстановке, в какой живу я, — продолжала Джанна, не слушая отца. — Ноя не жалуюсь. Я хотела только сказать, что так как мне удалось скопить несколько шиллингов, которые вы дарили мне в разное время, то не позволите ли вы мне сшить к празднику новое розовое кисейное платье.

— Шей себе что угодно, только не на мои деньги, — возразил отец сердито. — Если ты собственным рассудком не можешь понять, что прилично и что неприлично женщине в том положении, в которое Господу Богу угодно было поставить тебя, мне этого никогда не объяснить тебе. Делай себя посмешищем, если хочешь.

— Что за вздор, — проворчала мисс Бонд. — Посмешищем! Я не вижу причины, почему мне не носить красивых цветов.

Вынудив у отца это неохотное согласие, она сходила чем свет в Танбридж, купила себе розовой кисеи на весь соверен и, возвратясь домой, с жаром принялась за дело, мечтая о будущих победах.

Как все будут смотреть на ее платье, которое она сошьет таким же фасоном, как сшито одно из утренних платьев леди Клеведон! Как будет завидовать Мери Мазон, прачка и ее давнишняя соперница, которая наденет свое коричневое альпага, испещренное шнурками и пуговицами, но ничего не стоящее в сравнении с этою восхитительною кисеей.

— Желала бы я знать, что скажет он, — думала она, сбирая чуть не бесконечную полоску кисеи и обозначая именем он не жениха своего Джозефа Флуда, а нового поклонника Уэстона Валлори.

Она все еще сидела в беседке, и шила, когда на закате солнца щеколда калитки тихо зазвенела и упала. Кисейная оборка выпала из проворных рук Джанны, и яркий румянец покрыл ее щеки. Но человек, отворивший калитку, был не тот, о котором она думала, и она взялась опять за работу с движением досады. Посетитель был никто иной как Джозеф Флуд. Да она и не имела права ожидать Уэстона Валлори, ибо он никогда сам не отворял калитку. Джанна ему нравилась, но он слишком дорожил своею репутацией, чтобы рисковать быть застигнутым в интимной беседе с дочерью садовника. Поболтать с ней у садовой калитки, где можно было прервать разговор ежеминутно, было все, что он позволял себе.

Но мисс Бонд, не понимавшая, как велика была осторожность ее поклонника и думавшая слишком много о своей красоте, питала в этот вечер слабую надежду, что он придет пред своим поздним обедом провести полчаса в ее обществе. И увы, вместо лондонского денди явился честный Джозеф Флуд, главною заслугой, которого было только то, что он любил ее до безумия. Пока Джо шел, переваливаясь, к беседке, Джанна продолжала шить, опустив свои смелые черные глаза и с выражением досады на полных красных губах.

Встречи большею частью обходятся без приветствий в этом классе общества, и грум мог не заметить холодности приема своей возлюбленной. Он сел на скамью возле нее, не сказав ни слова, и по праву жениха обнял рукой ее талию и поцеловал ее в щеку. Джанна сердито оттолкнула его.

— Как ты несносен, Джозеф! — сказала она ворчливо. — Сегодня слишком жарко для поцелуев, а ты еще вдобавок, кажется, не брился.

— Я брился, но, вероятно, в такую погоду борода растет быстрее.

— Не знаю, но твой подбородок царапает, как щетка. Да не прижимайся же ко мне, Джо. Разве на лавке мало места? Мне сегодня надо еще собрать и нашить всю эту оборку.

— Так вот почему ты так сердита! — сказал Джозеф, взглянув презрительно на кучу розовой кисеи. — Надеюсь, что ты не часто будешь шить себе новые платья, когда мы будем мужем и женой.

— Такую вещь только ты можешь сказать, Джозеф, — возразила мисс Бонд обиженным тоном. — Если бы был джентльмен, ты интересовался бы моим нарядом, и не считал бы ничего слишком хорошим для меня.

— Но я не джентльмен, и думаю, что если ты будешь так злиться каждый раз, как купишь себе новое платье, то я желал бы видеть тебя одетою дурно.

Мисс Бонд покачала головой и продолжала шить. Она виделась со своим женихом уже несколько раз с тех пор, как познакомилась с мистером Валлори, и различными намеками дала уже ему понять, что ее красотой восхищаются люди, понимающие в этом больше, чем он. Джозеф был ревнив, и не остался равнодушен к этим намекам.

— Мне все равно, правится ли тебе мое платье или нет, — сказала Джанна. — На свете немало людей кроме тебя, и завтра найдутся такие, которые будут восхищаться мной.

— Ты, может быть, говоришь о господах, — возразил Джозеф мрачно. — Ни одна осторожная девушка не желает им нравиться.

— В таком случае я не осторожная девушка, потому что я желаю им нравиться, и придаю больше цены их вниманию, чем вниманию простолюдина.

— Если так, то мне тебя жаль, Джанна, — возразил ее возлюбленный. — Ты никогда не будешь хорошею женой честному, трудящемуся простолюдину. Впрочем, я тебе не верю. Ты всегда выдумаешь что-нибудь в этом роде, чтобы подразнить меня, хотя знаешь, что ни один мужчина так не любит ни одну женщину, как я тебя. Но я неспособен слушать тебя равнодушно, когда ты говоришь вздор.

Такой протест польстил тщеславию мисс Бонд. Она смягчилась, и позволила своему жениху обвить рукой ее талию и остаться в таком положении все время, пока она шила. Но в течение всего этого вечера жених и невеста не переставали пикироваться, и мисс Бонд нашла несколько случаев намекнуть, что она могла бы, если бы захотела, устроить себе жизнь несравненно лучше той, какую обещал ей брак с мистером Флудом. Только под конец вечера, довольная результатом своей работы, Джанна развеселилась, оставила своего жениха ужинать, резала ему самые вкусные куски вареной ветчины, приготовила стакан пуншу, и вообще была с ним очень ласкова, но Джозеф Флуд тем не менее ушел из южной сторожки в самом мрачном настроении духа и направил шаги к своей спальне над конюшней, убежденный, что Джанна задумала изменить ему и размышляя о мщении.

«Она такого рода женщина, что способна это сделать», — думал он. «Она знает, что красивее ее нет девушки на расстоянии пятидесяти миль вокруг, и она этим пользуется. Я уверен, что кто-нибудь из наших лондонских гостей нашептал ей в уши разного вздора; по всей вероятности, капитан: военные самые опасные люди в этом отношении. Но если она вздумает одурачить меня, я поквитаюсь и с ней и с человеком, который станет между нами».

Он был решительный малый, этот Джозеф Флуд, и чувства его к Джанне были отчаянного свойства. Она долго мучила его прежде, чем дала ему согласие, долго держала его в отдалении, один день притворялась совершенно равнодушною к нему, на другой приводила его в восхищение своею любезностью, на третий делала вид, что ненавидит его, и эти попеременные горячие и холодные души, эти переходы от радости к отчаянию произвели надлежащее действие. Приз, так трудно достижимый, казался ему вполне достойным усилий. Он победил дочь садовника своим безграничным терпением. Но когда она дала ему согласие выйти за него, объявив, что делает это только потому, что он слишком надоел ей своею неотвязчивостью, мистер Флуд принял более независимый тон, и стал смотреть на нее, как на свою неотъемлемую собственность, а не как на божество, которому следует поклоняться.

Этот независимый тон и его изменившийся взгляд на нее были чрезвычайно неприятны Джанне. Она не могла успокоиться, пока не отыскала слабую струну своего жениха, то есть что в ее власти было доводить его до бешеных припадков ревности. Открыв в себе эту способность, она стала пользоваться ею при всяком удобном случае, но молодой человек, продолжал любить ее по-прежнему, и смотреть с надеждой на будущее.

— Если ты надуешь меня, Джанна, и выйдешь за другого, я буду способен убить тебя, — сказал он ей однажды, в первые минуты примирения после сильной ссоры.

— Не благоразумнее ли было бы убить соперника? — сказала она смеясь.

— Очень может быть, что я убью и тебя и его, — отвечал Джозеф Флуд таким серьезным тоном, что невеста его испугалась, и польщенная этою угрозой более, чем всеми комплиментами, какие он когда-либо говорил ей, сказала:

— Я верю, что ты меня любишь, Джозеф, и я не понимаю любви без ревности. Ты можешь быть уверен, что я не обману тебя. Я только иногда не могу не желать, чтобы мы были побогаче. Я, кажется, скорее умру, чем сделаюсь такою чучелой, какими делается большая часть женщин после замужества.