— Разве мисс Стальмен младшая принадлежит к этому разряду? Не есть ли эта слабость следствие недостатка в холостых мужчинах, которых, по-видимому, стало очень мало. Во всяком случае мисс Стальмен может побыть несколько часов без меня. Может быть, ты соскучилась, Августа?

— Не могу сказать, чтобы мне было весело. Биллиардной игры я не люблю, как тебе известно. В новом ящике книг из Лондона я не нашла решительно ничего интересного. На прогулку сегодня, кажется, и надеяться нечего.

— Конечно, если только ты не пойдешь на борьбу со стихиями. Останься здесь и походи со мной. Эта галерея очень удобна для комнатного моциона, и мы в настоящее время имеем так редко возможность поговорить наедине. Не правда ли, что наша жизнь похожа на жизнь под стеклянным колпаком?

— Но разве мы пользуемся возможностью говорить друг с другом, когда имеем ее, — спросила мистрис Гаркрос сухо. — Ты несравненно разговорчивее с мисс Стальмен, чем со мною.

— Мисс Стальмен мне не жена, — возразил мистер Гаркрос, пожав плечами. — Я не обязан говорить с ней искренне, я только занимаю ее. Такого рода болтовня — моя профессия и мне полезно упражняться в ней. Полно, Августа, — прибавил он, видя, что жена не смягчается, — неужели ты способна ревновать меня к Люси Стальмен? Мне казалось, что это совсем не в твоем характере.

— Тебе, может быть, также казалось, что не в моем характере любить тебя и оскорбляться твоею холодностью?

— Как ты неблагоразумна, Августа! — воскликнул мистер Гаркрос, удивленный этою внезапною вспышкой откровенности. — Как могло придти тебе в голову, что мне доставляет какое-нибудь удовольствие общество этой девушки и что я сколько-нибудь интересуюсь ей! Мне нужно же говорить с кем-нибудь, чтобы внести свою дань в общую болтовню.

До сих пор они стояли на середине галереи, у большого дубового шкафа, наполненного пыльною коллекцией восточного фарфора, считавшегося редкостью в свое время. Мистер Гаркрос рассеянно переставлял и пересматривал блюдца, как бы играя ими. Мистрис Гаркрос после последних слов мужа отошла с нетерпеливым вздохом к окну и устремила взгляд на серый, мокрый ландшафт.

— Не в том дело, — сказала она после нескольких минут молчания. — Пожалуйста, не думай, что я способна ревновать к такой вертушке, как Люси Стальмен. Не в том дело, Губерт.

Голос ее внезапно прервался подавленным рыданием.

— А в чем же, друг мой? — спросил мистер Гаркрос, подходя к ней. Лицо ее было обращено к окну, так что он не мог увидеть его. Он положил руку на ее плечо и повторил свой вопрос более серьезным тоном.

Ответа не последовало, но рыдания не повторялись. Мистрис Гаркрос стояла непоколебимая как утес.

— Что все это значит, Августа? Какое недоразумение между нами?

— Какое недоразумение между нами! повторила она. — Разве ты не знаешь? Неужели это так трудно понять? Самое пустое недоразумение. Только то, что ты меня никогда не любил.

— Кто внушил тебе такой вздор, Августа?

— Мой рассудок. Я начала подозревать это еще в Лондоне, где мы вели такую суетливую жизнь и где нам редко приходилось быть одним, но убедилась в этом окончательно только здесь, где мы были больше вместе и где я имела возможность насмотреться на других супругов и сравнить их отношения и наши.

— Не сравнивала ли ты меня с сэром Френсисом, который только что женился и находится еще в состоянии одурения. К сожалению я, как тебе известно, не способен так увлекаться. Я десятью годами старше сэра Френсиса и создан из более твердого материала, чем он.

— Я ничего не требую, Губерт, — отвечала ему жена. — Я говорю только, что в этом доме я убедилась окончательно, что ты меня не любишь.

Если она надеялась в ответ на этот вызов услышать горячие возражения или нежное уверение в любви, то спокойный, деловой тон его ответа должен был разочаровать ее.

— Милая Августа, — сказал он твердо. — Я менее кого-либо другого способен доказать тебе, что ты ошибаешься. Такие вещи не доказываются. Клянусь тебе, что я старался исполнить мою обязанность и никогда не пренебрегал ни одним твоим желанием, как бы ни было оно ничтожно. Далекий от того, чтобы желать ослабить наш союз, я желал скрепить его. Я надеялся, что у нас будут дети, друг мой, и что наш дом станет более похож на семейный дом. Я был бы рад, если бы ты отдавала менее времени обществу и интересовалась моими занятиями и целями. Полно, Августа, оставим супружеские укоры менее благоразумным людям, чем мы с тобой. Я говорил, что посещение этого дома будет для меня несчастней, и ты оправдываешь мое предсказание.

— Посещение этого дома будет для тебя несчастней, — повторила Августа, внезапно обратив к нему полный подозрительности взгляд. — Ты этого никогда не говорил. Ты говорил только, что тебе не хочется ехать. Почему это посещение может быть для тебя несчастней?

— Да разве, то, что ты начинаешь высказывать мне упреки, каких я от тебя никогда до сих пор не слыхал, не есть уже дурное предзнаменование?

— Ты не говоришь иначе как загадками, Губерт, и я не знаю человека, от которого было бы так трудно добиться прямого ответа, как от тебя. Я спрашиваю, почему посещение этого дома может быть для тебя несчастней?

— И хочешь непременно получить ответ? — спросил он с оскорбительною холодностью.

— Непременно!

— Так я отвечу тебе в немногих словах, — потому, что этот дом не мой.

Жена глядела на него несколько мгновений в безмолвном удивлении.

— Потому, что этот дом не твой, — повторила она. — Неужели, Губерт, ты хочешь заставить меня считать тебя способным на такое низкое чувство, как зависть? Неужели ты завидуешь сэру Френсису Клеведону?

— Нет. Сэр Френсис славный малый, и я ничего не имею против него. Я даже люблю его. Но будь я расположен к враждебным чувствам, это место способно, как нельзя более развить их. Я человек, Августа, и положение в свете было главною целью моей жизни. Ты знаешь, как я трудился для достижения этой цели и как мало я пользовался тем, что люди называют жизненными радостями. Никто не может служить разом двум господам, и я служил исключительно успеху, я служил удачно. Но тем не менее я предпочел бы положение, которое дается таким именем и таким поместьем лучшему месту, какого я могу достигнуть в моей профессии.

— Очень может быть, — возразила Августа насмешливо. — Я сама не отказалась бы от герцогского титула, но если бы моя лучшая подруга была герцогиня, я не стала бы завидовать ей.

— Твое сравнение не верно, друг мой. Я имею, может быть, особые причины не любить это место.

— Особые причины. Можешь ли ты иметь особые причины не любить место, которое увидел в первый раз только дней десять тому назад?

— Почему ты знаешь, что я не видел его прежде?

— Потому, что ты никогда не говорил, что видел его.

— Может быть, мне неприятно было говорить об этом. Ты знаешь, что мне не хотелось ехать сюда, что ты привезла меня против моей воли.

— Я начинаю думать, что Уэстон был прав, — возразила она, — и что тебе неприятно это посещение вследствие каких-нибудь воспоминаний, связанных с твоим пребыванием в Брайервуде.

Его темное лицо вспыхнуло, побледнело. Вопреки самообладанию мистера Гаркроса, были воспоминания, при которых он не умел скрыть волнения.

— Я не думал о Брайервуде, — сказал он, быстро овладев собою. — Я видел Клеведон прежде, чем увидел Брайервуд.

— В таком случае, очень странно, что ты никогда не говорил об этом, — сказала Августа оскорбленным тоном.

Никогда, даже в ночь их первой ссоры, не сердилась она на него так, как в эту минуту. Искра, зароненная в ее сердце намеками Уэстона, теперь вспыхнула ярким пламенем.

— Повторяю тебе, Августа, что мне тяжело говорить об этом. Ты сейчас помянула об Уэстоне Валлори в таких словах, из которых я заключил, что обязан ему этим неожиданным допросом. Я не имею обыкновения действовать угрозами, но должен сказать тебе откровенно, что его вмешательство в наши отношения скорее всего отдалят нас друг от друга. Я вижу Уэстона Валлори насквозь и терплю его. Но пусть он осмелится вмешаться в мои семейные дела, и я объявлю ему смертельную вражду. Тебе придется выбирать между мужем и кузеном. Но не будем продолжать разговор, не обещающий быть приятным, — прибавил он после небольшой паузы. — Я пойду в биллиардную.

Он направился к двери, но Августа остановила его.

— Ты так не уйдешь от меня, Губерт, — сказала она дрожащим голосом. — Какое мне дело до Уэстона Валлори? Он мой ближний родственник и полезный, предупредительный человек, но я тоже только терплю его. Ты от меня так не отделаешься. Я решила узнать, почему ты не любишь этот дом. Я не могу выносить мысль, что между мною и тобою есть тайна. И я уверена, что в этой тайне замешана женщина, Губерт.

— Что если я скажу, что ты отгадала?

— Так в ней действительно замешана женщина! — вскричала Августа, едва переводя дух.

— Да. Моя тайна касается женщины, которая умерла тридцать лет тому назад и была моя мать.

— Твоя мать!

— Да, Августа. Ты вынудила у меня это признание. Одному Богу известно, послужит ли к лучшему моя откровенность, станем ли мы дороже друг другу, когда ты узнаешь краткую и горькую историю моего рождения, по если ты так настаиваешь и принимаешь так к сердцу мою скрытность, я предпочитаю сказать тебе всю правду. Помнишь ли вечер, когда сэр Френсис обедал у твоего отца и, когда ты увидела его в первый раз?

— Помню, — отвечала Августа, не сводя с него взгляда полного удивления и ожидания. — Но что же тут общего с твоею тайной?

— Ты, вероятно, помнишь, что тебя тогда поразило его сходство со мною и, вероятно, также слышала разговоры о моем сходстве с клеведонскими портретами?

— Конечно, слышала.

— И этот факт не внушил тебе никакого подозрения, никакого предположения? Неужели тебе не пришло в голову, что должна же быть причина для такого сходства между людьми, по-видимому, совершенно чужими?