Роксана Гедеон - Дни гнева, дни любви

У меня даже дыхание перехватило, когда я представила, что меня тоже могут повесить. Поручение поручением, но я не думала, что за все это придется заплатить жизнью. Умирать мне совсем не хотелось. Не надо даже думать об этом!

Я стала лихорадочно размышлять. Главное, конечно, – это уничтожить бумаги. Съесть их, что ли? Нет, их слишком много. Господи, да ведь на столе горит лампа. Она-то мне и поможет. Ну, а потом? Потом меня спросят, кто я такая. Нужно что-то выдумать. Да только выдумка, к сожалению, быстро откроется.

Но в этом случае меня, пожалуй, могут обвинить лишь в бродяжничестве. Это не так уж страшно, и об этом можно пока не думать. Надо, пока в караулке никого нет, отпороть подкладку и сжечь письма Марии Антуанетты.

Я уже готова была заняться этим, но шаги за дверью и скрежет ключа в замке заставили меня вздрогнуть. Сердце мое забилось так сильно, что мне показалось, что его стук слышен в участке.

Вошел тот самый здоровенный гвардеец. Тяжелым шагом он прошелся вдоль стены, оправляя форму. Я только сейчас заметила, что он изрядно пьян.

– Ну, – сказал он. – Собачья погода.

Он приблизился ко мне, обдавая запахом скверного табака, и, взяв со стола бутылку, жадно припал к горлышку.

– Хороший коньяк, – сообщил он мне, вытирая усы. – Согревает.

Он сделал еще несколько глотков и поставил бутылку. Большие черные глаза уставились прямо мне в лицо.

– А ты ничего. Где ты тут только взялась такая. Столь изящный комплимент сделал мое настроение еще более мрачным. Уж лучше бы этот тупица не замечал моей внешности и не воображал себя донжуаном.

– Тебе не скучно? – спросил он, усаживаясь рядом со мной.

– Невесело, – ответила я, отодвигаясь.

– Вот-вот, – подхватил он, придвигаясь, – и мне невесело. Холодно. И ни души вокруг. Скверная это штука – дежурство!

Я мрачно взглянула на него, полагая, что лучше всего для меня – это не поддерживать этот разговор. Может, тогда он скорее уберется отсюда на улицу, и я смогу заняться своими бумагами.

Его огромная рука опустилась на мое плечо.

– Слушай, – пробормотал он, слегка запинаясь, – давай развлечемся. Ты правда очень хороша, детка.

«Так, – подумала я, – это меня вовсе не устраивает». Я начинала чувствовать сильное беспокойство. Брезгливо сбросив его руку со своего плеча, я отошла в сторону.

Глаза гвардейца загорелись. Кровь бросилась ему в голову.

– Куда же ты, детка? От меня все равно не уйдешь.

Я попыталась пройти к двери, но он преградил мне путь, размахивая перед собой огромными ручищами, как циклоп в поисках Одиссея.

Я отступила на шаг, к самой стене.

– Я хочу по-хорошему, детка. А то завтра придет капитан… Я ведь многое о тебе наговорить могу. Тебя, пожалуй, в исправительный дом посадят. Если ты, конечно, не будешь посговорчивее…

Меня даже передернуло от услышанного. Оказывается, этот идиот уговаривает меня не тем, что отпустит, а тем, что не станет обо мне лгать!

– Плевать я хотела и на тебя, болван, и на твоего капитана! Слышал?! Убери руки, образина! Я кричать буду!

Он схватил меня у самой стены, сдавил, пахнул в лицо перегаром и потом.

– Кричать? Кричи! Мне, может быть, это даже понравится! Он пытался поцеловать меня. Я пришла в ужас, когда это дикое безобразное лицо приблизилось к моему и, не найдя другой защиты, плюнула ему в глаза.

– Оставь меня в покое, ты, мужик!

Он злобно осклабился и утерся рукавом.

– А ты что – большая цаца? Я тебе сейчас покажу, что мужик в этом деле не хуже любого герцога!

Он так вцепился рукой Мне в волосы, что я почти не могла пошевелить головой.

– Ладно, не строй из себя девицу!

Я пыталась вырваться, сопротивлялась так яростно, как только могла, но у этого дикаря руки были как клещи. Я царапалась, один раз даже укусила его, но он повалил меня на стол, при каждом вздохе обдавая кошмарными запахами.

– Сейчас поглядим, какова ты снизу! – Гвардеец задрал мне юбку, и теперь огромная рука шарила в моем нижнем белье.

Мне удалось до крови расцарапать ему лицо, но он поймал обе мои руки и завел их мне за голову.

– Сейчас, сейчас, – хрипло шептал он, дыша мне прямо в лицо.

Тошнота уже стояла у меня в горле. Иногда от отвращения у меня мутился разум, но, когда я пыталась хоть немного поразмыслить, мне становилось понятно, что кричать бесполезно. Да неужели этой скотине удастся… Нет, я предпочла бы умереть на месте. Когда он пыхтел, пытаясь раздвинуть мои ноги, мне посчастливилось высвободить одну руку. Закинув ее за голову, я принялась лихорадочно шарить по столу. О, если б здесь что-то было – что-нибудь хоть немного тяжелое!

Мои пальцы действительно наткнулись на что-то гладкое, холодное и такое тяжелое, что я даже не сразу смогла приподнять. Не понимая даже, что это такое, я с размаху, с силой, на какую только была способна, обрушила этот предмет на голову гвардейца.

Раздался отвратительный хруст. В одно мгновение я почему-то оказалась облита чем-то мокрым – и холодным, и горячим одновременно. Тело гвардейца с силой навалилось на меня, отяжелело, я едва не задохнулась. Почти потеряв сознание, я с силой отпихнула его от себя, и противная туша тяжело сползла на пол, стукнув руками, как китайский болванчик.

Я не сразу смогла подняться. Меня колотила дрожь. Корсаж был заляпан чем-то мокрым. Подняв руку, я увидела, что она испачкана до самого локтя во что-то красное и почему-то черное. Ну, красное я еще могла понять – кровь… Но откуда эти черные пятна? От их вида меня стошнило.

Когда я снова выпрямилась, зажимая рот ладонью, то заметила рядом с телом гвардейца большую чугунную чернильницу. Ага, так это она пришла мне на помощь… Отсюда и черные пятна – разлитые чернила. Ох, если бы не эта кровь…

Я метнула взгляд на гвардейца, впервые подумав, что с ним случилось. Он не двигался, лежал навзничь. Струйки крови текли из-под его головы.

Господи Иисусе, может быть, я его убила?

Меня снова охватил ужас. Гвардеец мертв, без сомнения! Это я убила его!

Не заботясь даже о том, чтобы проверить это предположение, я опрометью выскочила на улицу. Холодный воздух не освежил меня и не привел в чувство. Я бросилась к лошади. Меня гнала одна-единственная мысль, заполонившая все сознание: скорее, скорее отсюда!

Дрожащими пальцами, путаясь и чертыхаясь, я отвязала лошадь. Не сразу мне удалось взобраться на нее верхом. Вцепившись в холку лошади, подгоняя ее ногами, я поскакала прочь из города.

В какой стороне находился Понтарлье – это один Бог знал.

Мэтр Бернье, хозяин таверны «Три пескаря», рассматривал меня недоверчиво и осуждающе.

– Вас что, в луже вываляли, мадам? – напрямик спросил он.

Моя одежда действительно была ни на что не похожа. Замызганные грязью плащ и юбка, обвисшие поля шляпки, мокрые распустившиеся волосы, выпачканный чернилами корсаж…

– Вы почему опоздали?

«Гм, – подумала я, – хорошо еще, что я опоздала всего на два часа!» Но рассказывать о езде на запятках, поединке с гвардейцем и долгом петлянии по дорогам Франш-Конте мне не хотелось.

– Хорошо, что я вообще добралась, – сказала я невесело. – Вы так прекрасно продумали все мое путешествие, что я задержалась полюбоваться красотами местности.

– Вы умеете говорить по-немецки? – прервал он меня. Я покачала головой.

– Нет. Или немного. По крайней мере, я понимаю немецкий.

– Это плохо, мадам. Вам придется изображать крестьянку, а они здесь все говорят по-немецки.

Я махнула рукой.

– Поверьте мне, сударь, теперь это не кажется мне сложным. Были ситуации и посложнее.

Он пропустил меня вперед, открыв дверь в комнатку на мансарде.

– Быстро переодевайтесь и зашивайте письма, – приказал он, запирая дверь. – Уж и не знаю, успеем ли мы.

– Можно мне хотя бы принять ванну? – умоляюще спросила я.

– Что вы такое говорите? – прошипел мэтр Бернье. – Ванну?! Нам бежать нужно, а вы – ванну! Вот еще выдумали!

Я с тоской натянула на ноги тяжеленные деревянные сабо, надела грубую суконную юбку, белую рубашку, черную вставку, похожую на корсаж, завязала на груди концы шали.

Мэтр Бернье, отступив на шаг, внимательно меня осмотрел.

– Нет, это просто кошмарно, мадам. Цвет лица у вас не тот. Да не стойте вы так прямо! Или вам взвалить на спину вязанку дров?

Уже приученная к дисциплине, я, как по команде, опустила плечи и голову.

Мэтр Бернье взял в ладонь картофельной шелухи, будто нарочно приготовленной заранее, и бесцеремонно вымазал мне лицо.

– Вот, теперь-то лучше.

Я захотела узнать, в чем же заключается это улучшение, и, взглянув в зеркало, обомлела: кожа у меня сделалась какого-то грязно-коричневого цвета.

– За мной будут бежать все собаки Понтарлье! Это ужасно – то, как я выгляжу!

– Лучше отбиваться от собак, чем от гвардейцев, запомните это, мадам.

Сам он был одет в приличный сюртук, с аккуратно завязанным галстуком и белыми манжетами – словом, выглядел как вполне солидный буржуа. Когда мы вышли на лицу, он, помахивая тросточкой, сказал мне:

– Не идите со мной рядом. Все-таки мы по-разному одеты.

– Ах вот как, – сказала я, раздраженная донельзя.

Я знала, что это нужно для дела, но все это мне не нравилось. Мысль о том, что я выгляжу как страшилище, не давала мне покоя и лишала уверенности.

Мы вышли за ворота. Вдалеке – впрочем, не так уж и вдалеке – синели горы. Мне были знакомы и эти сосны, и туманная дымка над вершинами, и особая величавость природы, свидетельствующая о том, что грозные Альпы – всего в двух шагах.

Мэтр Бернье шел, ступая по лугу, как журавль, – высоко вскинув голову и заплетая ногами.

Вокруг была тишина. Подниматься по крутой тропинке было трудно, и я быстро устала. Меня раздражала мысль, что мы идем, вероятно, не по обычной дороге, а через какую-то чащу, пробираясь среди кустов и камней.