Роксана Гедеон - Дни гнева, дни любви

Странный стук заставил нас опомниться, и почти в то же мгновение волна холодной, густой и вязкой жидкости окатила наши лица, волосы и плечи. На губах Кристиана я ощутила ее сладкий-сладкий, как патока, вкус.

– Гм, это мед, – в недоумении произнес Кристиан. – Отличный липовый мед, черт побери. Похоже, что такой же сладкий, как и вы.

Снова целуя меня, он добавил:

– Впрочем, в этом мы сейчас убедимся.

Мы рассмеялись, и тут же позабыли о том, что случилось.

Янтарные капли меда тихо падали на нас, но я поняла это лишь тогда, когда ко мне снова стали возвращаться силы и разум. Было жарко, и я вытерла влажный лоб, слизав с тыльной стороны ладони сладкую жидкость.

Рядом шевельнулся Кристиан, нашел в темноте, среди сена мою руку и поднес к губам.

– Я люблю вас, Сюзанна. Я даже не думал, что так получится. Может быть, только сегодня я понял, какой, в сущности, чушью является эта политика и все, чем мы занимаемся. Все это сплошная суета…

– Вы говорите почти по-библейски, – отозвалась я тихо.

– Вы должны мне верить, – сказал он настойчиво.

– А могли бы вы бросить все это? Скажите, Кристиан?

Он молчал. Я вздохнула. Он, вероятно не сможет. А я бы бросила. Да появись в моей жизни хоть какое-то иное, всепоглощающее чувство, отличное от чувства мести, завладевшего мною сейчас, – и я бы все бросила… Что мне, в сущности, было нужно? То, чего хочет любая женщина. Любимый мужчина, семья, очаг. Правда, у меня внутри уже созревало убеждение, что я, видимо, не создана для всего этого.

Рука Кристиана тихо привлекала меня к себе.

– Сегодня все было восхитительно. Мед и поцелуи – чем не Аркадия?

Лукаво улыбаясь, я высвободилась из его объятий.

– Нет, я больше так не хочу. Я вся липкая, и в моих волосах налипла солома. Я хочу вымыться.

– Нет ничего проще. Ведь рядом море.

Я думала то же самое. Кристиан протянул мне рубашку.

– Прошу вас, кузина.

Притворяясь рассерженной, я покачала головой.

– Сколько раз мне вас просить: не называйте меня в такие минуты кузиной!

Ступая босыми ногами по мокрой траве, я шла к морю. Было тихо-тихо. Теплый ласковый туман клубился над водой. Золотисто-дымчатые кварцы звезд освещали лунную дорожку на море, белую песчаную косу и четкие силуэты голубых елей на утесе. Идиллия…

Волны ласково щекотнули мне ступни. От моря веяло блаженной прохладой, однако я остановилась в нерешительности.

– Идите же, Сюзанна, не будьте скромницей!

Увы, я давно лишилась того бесстыдства, которое процветало в Версале, а возможно, никогда и не имела его. Оглянувшись по сторонам, я подумала, что опасаться мне нечего. Глубокая ночь, вокруг – ни души… Я сбросила рубашку и вошла в воду. Море было теплое-теплое, как парное молоко.

Где-то под водой руки Кристиана нашли меня, обняли и настойчиво тянули к себе. Я поддалась, чувствуя, как растет тепло в груди – тепло, причиной которого был он, граф Дюрфор.

– Вы делали это когда-нибудь в воде? – прошептал он.

– Нет…

– Хотите попробовать?

Вытирая с ресниц брызги воды, я ответила:

– Пожалуй…

Концом нашего путешествия был Дуарненез – очаровательный курортный городок с белоснежными домами, расположенный в живописной изумрудно-зеленой долине. Легкие – голубые, розовые, белые – туманы окутывали город и синюю морскую ланду.

В одной из местных гостиниц нас ожидал экипаж, в котором мы отбыли в Сент-Элуа. Две недели безделья и нам, и детям пошли на пользу: они загорели, выросли и стали крепче. Жанно бегал босиком, как и его друзья из крестьянских семей, и Маргарита уверяла меня, что теперь он целый год не будет болеть.

Наше забытье закончилось. Нас обоих звал Париж, но возвращалась я туда с тягостным чувством. Тайный страх сопровождал меня. Мне впервые казалось, что этот огромный блестящий город способен проглотить все на свете – и меня, и Кристиана, и наши отношения.

Но мы возвращались, и мне ничего не оставалось, как только смотреть вперед.

Все сложилось как нельзя лучше. Поначалу я думала, что присутствие Франсуа в доме будет чем-то мешать мне. Например, внушит мне чрезмерную тревогу – я стану нервной, а это может повредить. Но все эти опасения оказались напрасными. Я вообще почти не видела Франсуа, и даже Маргарита толком не знала, бывает ли он в доме. А когда 19 июня 1791 года, в тот самый назначенный день, мы неожиданно встретились за завтраком, я сумела повести себя так весело, беззаботно и естественно, что даже сама почувствовала некоторое уважение к своим актерским способностям.

Потом Франсуа ушел. Куда – меня не интересовало. Кроме того, я была рада, что он уходит. Сегодня мне было необходимо его отсутствие. Хотя бы до вечера.

К побегу королевской семьи было готово все, до самой последней мелочи. Генерал Буйе, один из немногих верных офицеров, расставил кавалерийские отряды от Монмеди до Шалона – так, чтобы королю и королеве ничто не угрожало. В каждом городишке, встречающемся на пути, молодой герцог де Шуазель расположил по эскадрону своих гусар, но для связи, к сожалению, избрал фигаро и тупицу, парикмахера Леонара. Леонар был искренний роялист, но очень бестолковый исполнитель. В этот день я волновалась по многим причинам, но больше всего оттого, что парикмахер уже скачет во весь опор исполнять данные ему поручения.

В полдень я рассеянно перебрала газеты, и на одном сером листке величиной с ладонь нашла еще одну причину для беспокойства – новый вопль неистового, припадочного Марата. «Короля хотят взять силой и увезти в Нидерланды, – сообщал он читателям, – твердя, что это, мол, никого не касается, а вы настолько глупы, что с легким сердцем позволите ему удрать. Парижане, безмозглые парижане, я уже устал втолковывать вам одно и то же – цепко держите и хорошенько стерегите короля и дофина в стенах вашего города, арестуйте Австриячку, ее золовку и остальных родственников; потеряв один день, можно погубить всю нацию!»

То, что о подготовке побега и о желании короля уехать говорит едва ли не весь Париж, я знала отлично, но появление подобной статьи в самый день отъезда внушало тревогу. Почему Марату пришло в голову напечатать ее именно сегодня? Не вызовет ли это волнений и нового восстания? Не зазвучит ли снова революционный набат, подобный тому, что звучал над Парижем в июле и октябре 1789 года?

Был только полдень… Я бесцельно смотрела в окно, то и дело поглядывая на часы. От долгого напряжения у меня появился холодок в груди. Стрелки двигались крайне неохотно и медленно. Я поднялась, стала ходить по комнатам, дожидаясь вечера и не находя себе никакого занятия. Ни читать, ни вышивать я не могла.

– Что это с вами, мадам? – остановил меня голос Маргариты. – Вы сегодня как потерянная.

Я попыталась улыбнуться.

– Просто мне очень скучно, вот и все.

– Так съездили бы в Люксембургский сад, – живо предложила она, – или в сад Тиволи, или в Версаль…

– Версаль? Там сейчас нет ничего интересного.

Чтобы не привлекать к себе внимания, я спустилась в кабинет и заперлась на ключ, делая вид, что занята бумагами. От нечего делать я перебрала все секретные документы и сожгла те, которые более всего доказывали мое участие в подготовке побега. Я ведь прекрасно знала, что то предприятие, на которое мы все решились, может потерпеть фиаско, и тогда – обыск, арест, тюрьма. У меня мелькнула мысль, что все те документы, которые сжигать я не отважилась, следовало бы перепрятать в более надежное место, но я не представляла себе точно, куда именно, и быстро забыла об этом.

Наступил вечер – душный, пыльный, лишь немного более прохладный, чем жаркий июньский день. Я надела скромное платье цвета топаза, неприметную шляпу, сняла с пальцев все кольца, вынула из ушей сережки, – все это с расчетом на то, чтобы не бросаться в глаза, не казаться аристократкой, но в то же время достойно выглядеть в комнатах Тюильри. У ворот меня уже ждал Жак.

– На площадь Луи XV, – сказала я. – В Гард-Мёбль. Карета выехала с площади Карусель и покатила по пыльной улице – мимо квартала Сент-Оноре и монастыря Святого Якоба, где нынче размещался революционный клуб под названием «Общество друзей Конституции», члены которого именовались просто якобинцами. Здесь толпились горожане и санкюлоты в красных колпаках; один из них водрузил свой колпак на пику и размахивал ею во все стороны. Хор голосов нестройно распевал новые революционные гимны.

Я тяжело вздохнула, слушая все это. И даже приказала Жаку на миг остановиться, чтобы узнать, каковы настроения в этой собравшейся толпе. Люди запоем читали какие-то серые брошюры и вырывали их друг у друга. Не успела я и глазом моргнуть, как разносчик швырнул в окно кареты несколько таких брошюр, нахально смеясь и повторяя, что в них я наверняка узнаю себя.

Кровь прихлынула к моему лицу, едва я взглянула на названия памфлетов: «Неслыханное любовное бешенство Марии Антуанетты», «Красотка Туанон прощается со своими любовниками», «Австриячка не прочь поразвлечься и со своими фрейлинами», «Рогоносец, бастард и потаскуха – королевская семья»… Нет, видит Бог, я не святая, чтобы безмолвно терпеть все это. Высунувшись в окно, я не долго думая с силой швырнула эти памфлеты в лицо разносчику. Жак, умевший чудесным образом все предвидеть, в ту же минуту хлестнул лошадей, крикнул громовым голосом: «Дорогу!» – и карета понеслась по улице, избавив, вероятно, меня если не от расправы, то от оскорблений.