Кроме того, сказала я Лилли, ты не знаешь мою бабушку, ей нельзя говорить «нет». Тогда Лилли говорит:

– Нет, Миа, я не знакома с твоей бабушкой, и тебе не кажется, что это довольно странно, учитывая, что ты знаешь всех моих бабушек и дедушек? – Московитцы каждый год приглашают меня на еврейскую Пасху. – А я никого из твоих ни разу не видела.

Ну, на это есть свои причины. Мамины родители – самые настоящие фермеры, они живут в штате Индиана в местечке под названием Версаль, только они говорят Версэйл. Мамины родители боятся приехать в Нью-Йорк, потому что здесь, как они выражаются, слишком много «инистранцев», так они называют иностранцев, а все, что не на сто процентов американское, их жутко пугает. Это одна из причин, почему мама в восемнадцать лет уехала из дома и с тех пор была у родителей только два раза. Я однажды ездила с ней, и вот что я вам скажу: Версаль – малюсенький городишко. Он такой маленький, что на двери банка висит такое объявление: «Если банк закрыт, пожалуйста, подсуньте деньги под дверь». Честное слово, я сама видела. Я даже сфотографировала эту табличку и привезла фотографию домой, потому что иначе мне бы никто не поверил. Фотография висит у меня на холодильнике.

Короче говоря, бабушка и дедушка Термополисы редко выезжают за пределы Индианы.

Почему я раньше не познакомила Лилли с бабушкой Ренальдо? Да потому, что бабушка Ренальдо терпеть не может детей. А теперь я не могу их познакомить, потому что тогда Лилли узнает, что я – принцесса Дженовии, и тогда всё, туши свет. Пожалуй, она еще захочет взять у меня интервью для своей передачи. Представляю: мое имя и физиономия появляются на экране «Манхэттен паблик акссесс». Этого мне только не хватало!

Значит, я говорю все это Лилли – конечно, не то, что я принцесса, а что мне нужно побыть с бабушкой, – и слышу, как она пыхтит в телефон. Такое с ней бывает, только когда она очень разозлится. Наконец она говорит:

– Ладно, тогда приходи вечером, поможешь мне монтировать передачу.

И, не дожидаясь моего ответа, она бросает трубку.

Вот!

Хорошо хоть Майкл не рассказал ей про помаду и колготки, а то бы она так разозлилась, что представить страшно. Лилли ни за что бы не поверила, что я всего лишь шла на встречу с бабушкой. Ни за что!

Все это происходило примерно в половине десятого, когда я собиралась к бабушке. Она сказала, что на этот раз мне можно не краситься и не надевать колготки, а я могу прийти в чем хочу. Я надела комбинезон. Я знаю, что бабушка комбинезоны терпеть не может, но ведь она сама сказала «в чем хочешь». Хе-хе-хе.

Ну, мне пора. Мы приехали, Ларс только что затормозил перед «Плазой».

11 октября, суббота

Я больше никогда не смогу пойти в школу. Я вообще никуда никогда не смогу выйти. Мне теперь придется всю жизнь просидеть в этой мансарде.

Вы не поверите, что она со мной сделала, я сама в это не верю. Не могу поверить, что папа разрешил ей так обойтись со мной. Ну ничего, он еще за это поплатится, еще как поплатится. Как только я вернулась домой (мама на меня посмотрела и говорит: «Привет, Розмари, а где моя дочка?» – наверное, это была шутка насчет моей новой прически, но совсем не смешная), я сразу подошла к нему и так и сказала:

– Ты за это заплатишь. Дорого заплатишь.

Он, конечно, попытался отвертеться и говорит:

– Миа, что ты имеешь в виду? По-моему, ты выглядишь прекрасно. Не слушай мать, она ничего не понимает, а мне твоя новая стрижка нравится, она такая… Короткая.

И с чего бы это? Может, потому, что его мать встретила меня и Ларса в вестибюле, мы только успели передать ключи от машины служащему, который отгоняет машины, чтобы он ее отогнал, и просто показала на дверь. Да, просто показала на дверь и сказала:

– On у va.

Что в переводе с французского означает: «Пошли».

– Куда пошли? – спрашиваю я, ничего не подозревая.

Не забывайте, дело было утром, когда я еще ничего не подозревала.

– Chez Paolo, – говорит бабушка.

В переводе с французского это значит: «В дом Паоло». Я подумала, что мы пойдем в гости к какому-то ее знакомому Паоло, на ланч там или еще что-нибудь в этом роде. Ну, думаю, здорово, практические занятия. Может, эти уроки принцессы на самом деле не такая уж плохая штука?

Но когда мы пришли, я увидела, что это вовсе не частный дом. Я даже не сразу поняла, что это такое. Это место напоминало дорогую частную больницу: кругом матовое стекло, маленькие такие деревца японского вида. Потом мы вошли внутрь, а там разгуливают худые молодые люди, все в черном. Увидев мою бабушку, они очень обрадовались и отвели нас в такую маленькую комнатку, где стоят кушетки и лежат глянцевые журналы. Тогда я решила, что у бабушки на сегодня запланирована пластическая операция, и, хотя я против пластических операций – если, конечно, вы не Леола Мэй и вам не нужно приделать новые губы, – я вроде как обрадовалась, потому что, по крайней мере, бабушке какое-то время будет не до меня.

Господи, как же я ошибалась! Паоло – никакой не врач, вряд ли он вообще закончил колледж. Паоло – стилист! Хуже того, он придумывает стиль людям! Я серьезно! Он зарабатывает себе на жизнь тем, что берет невзрачное, немодное существо вроде меня и делает его стильным. И бабушка натравила его на меня! На меня! Как будто мало того, что у меня нет грудей, зачем еще рассказывать об этом какому-то парню по имени Паоло?

Что это вообще за имя такое, Паоло? Я хочу сказать, мы же живем в Америке, так называй себя Полом!

Из-за всего этого мне хотелось завизжать на Паоло, но, конечно, я не могла. Паоло же не виноват, что бабушка притащила меня к нему. К тому же, как он сам сказал, он только потому выкроил для меня время в своем невероятно плотном графике, что бабушка сказала, что положение критическое и мне срочно нужна его помощь.

Господи, как неловко! Мне нужна неотложная помощь по части моды.

Короче говоря, я страшено разозлилась на бабушку, но там, перед Паоло, не могла накричать на нее или хотя бы высказать все, что я по этому поводу думаю. Она тоже это понимала. Она спокойно села на бархатный диванчик и стала гладить Роммеля, который запрыгнул к ней на колени и устроился, скрестив ноги, – представляете, она даже пса научила сидеть по правилам! – и начала читать глянцевый журнал и потягивать «сайдкар», который кто-то уже для нее смешал.

Тем временем Паоло поднимал пальцами пряди моих волос, морщился и приговаривал этак грустно:

– Это нужно снять, все это нужно снять.

И он их состриг. Все. Ну, почти все. У меня осталась короткая челка и что-то вроде бахромы сзади. Я не упоминала, что я больше не мышиного цвета? Теперь я самая обыкновенная блондинка.

Но на этом Паоло не успокоился, нет. По его милости у меня появились ногти. Я не шучу! Впервые в жизни у меня появились ногти. Они, правда, накладные, но они есть и выглядят так, как будто были у меня всегда. Я уже попыталась отодрать один, но было очень больно, и он не отодрался. Интересно, что за секретный клей использует их маникюрша? Небось он разработан для астронавтов.

Возможно, вы удивляетесь, почему я позволила им обрезать мне волосы и наклеить на мои обкусанные ногти накладные, если мне совсем этого не хотелось. Я сама об этом задумывалась. То есть я знаю, что боюсь конфликтов, поэтому я не могла швырнуть на пол стакан с лимонадом и закричать: «Сейчас же прекратите вокруг меня суетиться!» Я хочу сказать, они дали мне лимонад, представляете? В «Международном доме волос» на Шестой авеню, куда мы ходим с мамой, вам уж точно не подадут лимонад, но стрижка с сушкой феном действительно стоит всего 9,99 доллара.

Так вот, когда все эти элегантные модные люди наперебой тараторят, как ты будешь хорошо смотреться в этом и как выгодно это подчеркнет твои высокие скулы, довольно трудно не забыть, что ты – феминистка и сторонница охраны природы, не признаешь макияж и не пользуешься химикатами, которые загрязняют окружающую среду. Я хочу сказать, мне не хотелось задевать их чувства, или устраивать сцену, или еще что-нибудь в этом роде. А еще я все время твердила себе, что она это делает потому, что любит меня. Моя бабушка то есть. Я знаю, что, вероятнее всего, она не потому это делает, вряд ли бабушка любит меня больше, чем я ее, но я все равно мысленно повторяла, что это так.

То же самое я говорила себе и после того, как мы ушли от Паоло и пошли в «Бергдорф Гудман», где бабушка купила мне четыре пары туфель, которые стоили почти столько же, во сколько обошлось вытащить из живота Толстого Луи тот носок. Я повторяла это и когда бабушка накупила мне целую кучу одежды, которую я ни за что бы не надела по собственной воле. Я ей так и сказала, что не стану носить эти вещи, но она в ответ только руками на меня замахала.

Кто как, а я лично не собираюсь это терпеть. На моем теле не осталось ни единого сантиметра, который не был бы так или иначе обработан: подстрижен, покрашен, подпилен, отшелушен, высушен или увлажнен. У меня даже появились ногти. Но меня это не радовало, просто нисколечко не радовало. Вот бабушка – да, она была довольна, она была просто в восторге от моего нового облика. Наверное, потому, что я не выглядела как Миа Термополис. У Миа Термополис никогда не было длинных ногтей. Миа Термополис никогда не осветляла волосы «перышками». Миа Термополис никогда не пользуется макияжем, не носит туфли от Гуччи, юбки от Шанель, бюстгальтеры от Кристиана Диора, которые, кстати, даже не выпускаются размера 32А, а у меня именно такой размер. Я уже даже не знаю, кто я, но точно не Миа Термополис.

Бабушка сделала из меня кого-то другого.

И вот я явилась к отцу в своем новом обличье, не похожая на себя, и высказала ему все, что я по этому поводу думаю:

– Сначала она мне задает домашнюю работу. Потом, когда я приношу ей эту самую домашнюю работу, она рвет ее на кусочки. Потом она учит меня сидеть. Потом мне с ее подачи перекрашивают волосы и почти все их состригают. Потом к моим ногтям приклеивают кусочки пластмассы. Потом она покупает мне обувь, которая стоит почти столько же, сколько небольшая ветеринарная операция, и одежду, в которой я выгляжу как Викки, дочка капитана из старого сериала «Корабль любви».