Николь Краус - Дневники няни

Грейер стонет во сне и переворачивается. Мне ужасно хочется разбудить его.

Собираю последние вещички в ее тени, вешаю рюкзак на плечо, завороженная видом сжатой в кулачок, свесившейся с кровати руки Гровера. Из-под задравшегося рукава пижамки выглядывает пластырь с Бэтменом.

Она знаком велит мне пройти мимо нее к двери. Я, не успев сдержаться, тянусь, чтобы откинуть с его лба влажные волосы, но она успевает схватить меня за руку, шепча сквозь зубы:

— Не стоит его будить.

И подталкивает меня к лестнице. Я, спотыкаясь, с глазами, полными слез, бреду вниз, и кажется, ступеньки одна за другой проваливаются подо мной. Приходится хвататься за перила, чтобы не полететь головой вперед. Она с размаху налетает на меня.

— Я… я… я только хотела… — выдавливаю я крошечными порциями и поворачиваюсь лицом к ней.

— Что? — шипит она, угрожающе подавшись вперед.

Я дергаюсь, рюкзак всем весом тянет меня назад. Теряю равновесие и начинаю падать. Она инстинктивно хватает меня за руку и толкает на перила. Я кое-как прихожу в себя. Мы стоим на одном уровне, глаза в глаза.

— Что? — вызывающе повторяет она.

— Она была в квартире! — выпаливаю я. — Я только думала, что вам нужно знать. То есть…

— Ты, дрянная девчонка!

Она набрасывается на меня в этом тесном пространстве со всей силой бесконечно долго подавляемой ярости и унижения.

— Ты. Не имеешь представления. О чем говоришь. Ясно?

Каждое слово падает тяжелой пощечиной.

— И. На твоем месте. Я была бы поосторожнее. Когда. Говоришь. О нашей семье.

Мистер N. нетерпеливо сигналит во дворе, пугая щенка, который в ответ разражается звонким лаем. Мы уже стоим у подножия лестницы, когда шум будит Грейера.

— Нэнни! — кричит он. — НЭЭЭЭННИИИИ!!!

Миссис N. проталкивается мимо меня.

— Черт, эта собака! — бормочет она, маршируя на кухню. Толкает дверь, и собака с ожесточенным тявканьем вырывается на волю.

— Возьмите ее, — требует она, грубо поднимая щенка за шиворот.

— Но я не могу…

— НЭННИ, ИДИ СЮДА! Я БОЮСЬ ТЕМНОТЫ! ВКЛЮЧИ СВЕТ! НЭННИ, ГДЕ ТЫ?

— Я сказала: возьмите собаку!

Миссис N. сует щенка мне в руки. Лапы его беспомощно болтаются в воздухе в поисках опоры, и я инстинктивно подхватываю собачку, прежде чем она успевает упасть. Миссис N. распахивает входную дверь, хватает со столика сумочку, вынимает чековую книжку и принимается яростно черкать пером, пока я нерешительно смотрю наверх.

— Возьмите!

Она протягивает чек.

Я поворачиваюсь и прохожу мимо нее, на гравийную дорожку, под все усиливающиеся истерические вопли Грейера:

— НЭЭЭЭЭНННИИИИ! ХОЧУ НЭЭЭЭЭНННИИИИ!!!

— Приятной поездки, — кричит она вслед, когда я, пошатываясь, плетусь по дорожке, освещенной фарами «ровера», и усилием воли переставляю ноги.

Сажусь на переднее сиденье и прыгающими руками застегиваю ремень безопасности на себе и щенке.

— Вот как? — удивляется мистер N., глядя на него. — Да, наверное, Грейер еще слишком мал. Может, через несколько лет…

Он включает зажигание, выезжает со двора, и, прежде чем я успеваю обернуться и запечатлеть в памяти дом, все заслоняют деревья, и машина мчится по тихим проселочным дорогам.

Мистер N. останавливается у опустевшей паромной переправы, и я открываю дверцу.

— Ну, — произносит он с просветленным видом, словно его только что осенило, — желаю успеха с MCATs[78] — говорят, это чистое убийство.

Не успевает дверца захлопнуться, как машина срывается с места. Я медленно вхожу в почти безлюдный терминал и смотрю расписание. Следующий паром почти через час.

Щенок извивается у меня под мышкой, и я оглядываю зал ожидания в поисках чего-то вроде сумки. Обращаюсь к парню, закрывающему прилавок с пончиками «Данкин донатс», и прошу пластиковые пакеты и веревочку для поводка. Вытаскиваю из рюкзака всю одежду, рассовываю по пакетам, устилаю рюкзак оставшимися тряпками и сую туда собачку.

— Ну вот, лежи.

Она смотрит на меня и тявкает, прежде чем принимается жевать пластик. Я почти падаю на облупленное оранжевое сиденье и пристально рассматриваю лампу дневного света на стене.

В ушах все еще звенят его вопли.

— Эй, леди!

Спросонок я подскакиваю.

— Последняя остановка — Порт-Оторити! — орет водитель автобуса.

Я торопливо собираю поклажу.

— И на вашем месте, девочка, я больше не пытался бы протаскивать животных на транспорт! Или в следующий раз пешком будете шагать обратно в Нантакет! — добавляет он, с плотоядной ухмылкой щерясь на меня из-за баранки.

Щенок испускает тихое негодующее рычание, и я сую руку в рюкзак, чтобы успокоить его.

— Спасибо, — бормочу я.

«Жирнопузый!»

Спустившись в вонь терминала, я зажмуриваюсь от яркого света, отражающегося в оранжевом кафеле коридора. Часы «Грейхаунда»[79] показывают 4.33. Я осматриваюсь, чтобы немного прийти в себя, и соображаю, что мой адреналин полностью растрачен. Опускаю рюкзак на пол и стаскиваю фуфайку. В туннеле уже стоит влажная жара, распространяющая запах застарелого пота. Я поскорее выбираюсь на улицу, двигаясь мимо закрытых газетных и кондитерских киосков, чтобы только найти такси. У выхода на Восьмую авеню терпеливо дожидаются проститутки и водители. Я выпускаю собачку на поводке, и она немедленно орошает ближайшую мусорную урну.

— Куда? — спрашивает таксист, когда я лезу внутрь вслед за своими мешками.

— Угол Второй и Девяносто третьей улиц, — отвечаю я, опуская стекло. Роюсь в рюкзаке в поисках бумажника, и оттуда немедленно показывается пыхтящая рыжая голова.

— Мы почти дома, малышка. Скоро приедем.

— Верхний Ист-Сайд, говорите?

— Да, Девяносто третья.

Из открытого бумажника выпархивает чек миссис N. и опускается на пол.

— Черт, — бурчу я, принимаясь шарить в темноте.

«Выплатить: Нэнни. Сумма: пятьсот долларов».

Пятьсот долларов. Пятьсот долларов?

Десять дней. Шестнадцать часов в день. Двенадцать долларов за час. Ближе к шестнадцати сотням… нет, восемнадцати… нет, девятнадцати!

ПЯТЬСОТ ДОЛЛАРОВ!

— Погодите! Мне нужно на Парк-авеню, семьсот двадцать один.

— Как скажете, леди. — Он делает резкий разворот и говорит: — Платить вам.

«Ты и понятия не имеешь сколько».

Отпираю дверь квартиры и осторожно вхожу. Темно и тихо. Кладу рюкзак, и щенок немедленно выбирается оттуда, пока я бросаю остальные пакеты на мраморный пол.

— Писай где захочешь.

Тянусь к реостату, регулирующему освещение, и центральный стол озаряет узкий круг света. Единственная лампа льет нежные желтые волны на хрустальную чашу. Я наклоняюсь и опираюсь руками на стекло, придавившее круглую бархатную салфетку. Даже сейчас, даже в нынешнем полубезумном состоянии я отвлекаюсь от мыслей о семействе N., увлеченная убранством квартиры N. И, как меня вдруг осеняет, разве не в этом все дело?

Я отстраняюсь, дабы обозреть два идеальных отпечатка ладоней, оставленных на стекле. Решительно шагая из комнаты в комнату, включаю медные лампы, надеясь, если я озарю дом, то пролью свет истины на так и не решенную загадку: почему чем больше работаешь, тем больше ненависти к себе возбуждаешь?

Открываю дверь в кабинет.

Мария старательно сложила почту миссис N. на письменном столе именно так, как она любит: конверты, каталоги и журналы, все в отдельных стопках. Я перебираю их, листаю календарь.

Маникюр. Педикюр. Шиатсу. Декоратор. Ленч.

— Вице-президент по перекидыванию дерьма с места на место, — ворчу я.

Понедельник. Десять утра. Собеседование: «Няни — это мы».

Собеседование? Я быстро просматриваю записи за последние недели.

Май, 28. Собеседование с Росарио. Июнь, 2. Собеседование с Ингой. Июнь, 8. Собеседование с Малонг.

И это началось назавтра после того, как я сказала, что не смогу ехать в Нантакет из-за выдачи дипломов! Я с мгновенно пересохшим ртом читаю пометки на полях календаря.

NB: завтра же позвонить консультанту по семейным проблемам. Поведение Н. совершенно недопустимо. Крайне эгоцентртна. Не заботится о ребенке. Никакого уважения к профессиональным принципам. Пытается воспользоваться своим положением.

Я захлопываю тетрадь, судорожно втягивая в себя воздух, словно только что получила удар в солнечное сплетение. Перед глазами почему-то мелькает сумка миссис Лонгейкр из крокодиловой кожи, стоящая у моих ног под перегородкой между кабинками туалета «Иль-Конильо», а внутри что-то словно рвется.

Я мчусь к комнате Грейера, распахиваю дверь и сразу вижу его — плюшевого медведя, неожиданно появившегося на полке после Валентинова дня.

Беру игрушку, поворачиваю ее и снимаю заднюю панель. Под ней обнаруживается маленький ролик видеопленки и пультик управления. Перематываю ленту, пока собачка с веселым лаем прячется в шкафу Грейера.

Нажимаю кнопку записи, ставлю медведя на комод Грейера и верчу до тех пор, пока не попадаю в кадр.

— Это л крайне эгоцентрична? Это мое поведение недопустимо? — ору я в медвежью морду и глубоко вздыхаю, стараясь успокоиться и выпустить пар. — Пятьсот долларов! Что это для вас? Пара туфель? Полдня в салоне красоты? Цветочная аранжировка? Не пойдет, леди. Кажется, в колледже вы специализировались в области искусства, так что, вероятно, вам сложно следить за ходом моих мыслей, но за десять полных дней абсолютного беспросветного ада вы заплатили мне по три доллара за час! Поэтому, прежде чем вы превратите год моей жизни в анекдот, над которым можно посмеяться на очередном благотворительном сборище в пользу очередного музея, не забудьте, что я ваша собственная личная рабыня. У вас есть норка, модная сумочка и рабыня!