Николь Краус - Дневники няни

Авторы в разное время работали более чем в тридцати нью-йоркских семействах, и в книге отразились впечатления этих лет. Однако «Дневники няни» — художественное произведение, имена и персонажи — плод воображения авторов. Всякое сходство с реальными событиями и людьми — случайное совпадение. Хотя в романе упомянуты некоторые учреждения Нью-Йорка, такие как школы, магазины, галереи и т.п., все события, происходящие в них, вымышлены.

— Вы послушали бы, что говорит моя мама насчет гувернанток; у нас с Мэри, когда мы были маленькими, их перебывало по меньшей мере с десяток. Одни из них были отвратительны, другие — смешны. И каждая по-своему несносна. Ведь правда, мама?

— Ах, моя дорогая, не упоминай о гувернантках! Уже одно это слово действует мне на нервы. Бестолковость, вечные капризы!.. Поверьте, я была просто мученицей! Слава Богу, эта пытка кончилась![1]

Каждый новый сезон моей карьеры няни начинается с серии почти сюрреалистически одинаковых собеседований. Одно настолько похоже на другое, что я частенько задаюсь вопросом: уж не действует ли тут некое руководство, тайно распространяемое Лигой Родителей среди заботливых маменек для наставления их в столь важном вопросе, как выбор няни? Эта первая встреча постепенно становится столь же скучной, сколь и однообразной, словно это религиозный ритуал, и, признаюсь, в тот момент, когда входная дверь распахивается, меня так и подмывает либо бухнуться на колени и ударить лбом об пол, либо воскликнуть: «Ну, валяйте!»

Никакая иная фраза не выражает суть этой работы с такой точностью. Кстати, все неизменно начинается и заканчивается в лифте, куда более уютном, чем квартиры большинства ньюйоркцев.

Отделанная панелями орехового дерева кабина лифта медленно возносит меня, словно вытаскивает из колодца. Полезный инструмент достижения цели — платежеспособности. По мере приближения к нужному этажу я набираю в грудь побольше воздуха; лифт открывается, и я оказываюсь в маленьком вестибюле, куда, как правило, выходят двери двух квартир. Я нажимаю кнопку звонка.

Из наблюдений няни. Она всегда ждет, пока я не позвоню, хотя охрана внизу уже сообщила о моем грядущем появлении. Но она все-таки ждет и, вероятно, стоит сейчас по другую сторону двери. Не исключено также, что она пребывала там с самого момента нашего телефонного разговора, то есть все эти три дня.

В темном вестибюле, оклеенном мрачными обоями в цветочек от Колфакса и Фаулера, обычно есть медная стойка для зонтиков, эстамп с изображением лошади и зеркало, перед которым я наскоро проверяю, все ли у меня в порядке. Похоже, за время поездки в метро я обзавелась новыми пятнами на юбке, но в остальном все не так уж плохо: пристойная двойка, юбка в цветочек и псевдо-Гуччи-босоножки, купленные в Виллидже.

Она всегда оказывается коротышкой. Волосы неизменно прямые, и она вроде бы только вдыхает и никогда не выдыхает. И постоянно носит дорогие брючки цвета хаки, лодочки-балетки от Шанель, французскую полосатую футболку и белый кардиган. Возможна также скромная нитка жемчуга. Все семь лет и неведомо какое количество собеседований имидж мамочки-в-простеньких-хаки — и — устрашающе дорогих-туфлях-за-четыреста-баксов остается неизменным. И, поверьте, просто невозможно вообразить ее за тем недостойным занятием, которое, как правило, приводит к беременности.

Ее взгляд мгновенно устремляется к грязному пятну на моей юбке. Я краснею. Так, не успев сказать ни слова, уже заработала штрафное очко!

Она провожает меня в холл — открытое пространство с блестящими мраморными полами и сероватыми, как лежалые шампиньоны, стенами. Посреди возвышается круглый стол с вазой, цветы в которой хоть и выглядят так, словно вот-вот умрут, все же никогда не посмеют завянуть.

Таково мое первое впечатление от Квартиры. Ужасно похоже на гостиничный номер: чистенько, но безлико. Даже одинокий рисунок, который я найду позже приклеенным скотчем к холодильнику, выглядит так, словно был выписан по каталогу (к морозилкам с панелями, окрашенными по спецзаказу, магниты не прилипают).

Она берет мой кардиган и с легким презрением смотрит на него — похоже, мой кот, долго тершийся о его борта «на счастье», оставил на ткани шерсть, — и предлагает выпить.

Предполагается при этом, что я должна попросить воды, но чаще всего у меня просто чешется язык потребовать шотландского виски, только чтобы посмотреть, что будет дальше. Потом меня приглашают в гостиную, обстановка которой варьируется от герцогской роскоши до ультрасовременной мебели из взаимозаменяемых блоков в зависимости от того, с насколько «старыми» деньгами приходится иметь дело. Она показывает на диван, и я мгновенно утопаю в подушках фута на три в глубину, превращаясь в пятилетнюю девочку, заваленную горами мебельного ситца. Она сидит надо мной, прямая, как палка, в ужасно неудобном на вид кресле. Ноги скрашенные, улыбка натянутая.

А вот теперь и начинается собственно собеседование. Я неловко ставлю запотевший стакан воды на подставку, которая выглядит так, словно и ей не помешала бы подставка. Она явно тает от удовольствия при виде моей абсолютно европейской физиономии.

— Итак, — жизнерадостно начинает она, — каким образом вы попали в Лигу Родителей?

Это единственная часть собеседования, хоть как-то связанная с целью моего прихода. Далее начинаются ритуальные пляски вокруг слов вроде «няня» и «уход за ребенком», поскольку они считаются неприятными и неудобоваримыми, а ведь мы никогда, ни в коем случае, не должны признавать, что речь идет о найме одного человека другим. Такова Священная Заповедь отношений Матери и Няни: это удовольствие и ни в коем случае не работа. Мы всего лишь стараемся «получше узнать друг друга», в точности как клиент и девушка по вызову: главное — заключить сделку и при этом не испортить настроения.

Ближе всего мы подобрались к тому, что я в самом деле способна сделать это ради денег, когда речь зашла о моем опыте работы приходящей няней, который я старательно выдавала за страстное хобби, нечто вроде обучения собак — поводырей для слепых. По мере продолжения беседы я постепенно становлюсь экспертом по детскому воспитанию, убеждая нас обеих в пылком желании потешить свою душеньку, вырастив ребенка и участвуя во всех этапах его/ее развития; обычный поход в парк или музей становится при этом драгоценным путешествием сердца. Я привожу забавные анекдоты из жизни прежних воспитанников, называя детей по именам:

— Я до сих пор поражаюсь познавательным способностям Констанс! С каждым часом, что мы проводили в песочнице, она взрослела прямо на глазах!

При этом я буквально ощущаю, как искрятся мои глаза, и верчу воображаемый зонтик а-ля Мэри Поппинс. Далее мы обе сидим в молчании, представляя мою однокомнатную квартирку, всю увешанную детскими рисунками в рамках и докторскими дипломами из Стэнфорда[2].

Она выжидающе уставилась на меня, готовая выслушать более серьезные заявления.

— Я люблю детей! Обожаю маленькие ручонки и туфельки, и сандвичи, и ореховое масло в волосах, и песок в сумочке, и хоки-поки[3], так и ела бы с утра до вечера, и соевое молоко, и густую подливку, и град бесчисленных вопросов, ответов на которые не знает никто, вроде таких: «Почему небо голубое?» И Диснея! Сказки Диснея — просто мой мир!

Мы обе слышим, как откуда-то сзади медленно нарастает мелодия песни «Совершенно новый мир», и я с энтузиазмом даю понять, что забота о ее ребенке будет для меня более чем привилегией. И даже увлекательным приключением.

Она раскраснелась, но все же всех своих карт на стол не выкладывает. Теперь ей приспичило знать, почему, если уж я настолько великолепна, мне вдруг понадобилось присматривать за ее ребенком. То есть, конечно, она его родила, но воспитывать не желает, так с чего это я вызвалась делать это за нее? Может, нужны деньги на аборт? Или спонсирую организацию левого толка? С какой радости ей вдруг так повезло?

Она хотела бы знать, что я изучаю, чем планирую заняться в будущем, что думаю о частных школах на Манхэттене, где работают мои родители. Я отвечаю со всей учтивостью, со всем безразличием, какие только могу изобразить, пытаясь одновременно едва заметно склонить голову набок, в точности как Белоснежка, слушающая животных. Она, в свою очередь, более тяготеет к позе принцессы Дианы, добиваясь при этом подтверждений, что я здесь не затем, чтобы украсть ее мужа, драгоценности, друзей или ребенка. Именно в таком порядке.

Из наблюдений няни. Ни одна потенциальная хозяйка не требовала предъявить рекомендации. Я белая. Говорю по-французски. Мои родители учились в колледже. У меня не имеется пирсинга на видных местах, и за последние два месяца я не раз побывала в Линкольн-центре[4]. Итак, я принята на работу.

Исполненная вновь обретенной надежды, она встает.

— Позвольте показать вам…

Хотя мы уже встречались, настало время и Квартире сыграть свою немаловажную роль. Каждая комната, через которую мы проходим, кажется, старается предстать в наилучшем виде, все поверхности, и без того ослепительные, блестят еще ярче. Экскурсии — единственное, для чего и предназначена Квартира. Каждая громадная комната соединена с другой мини-коридорчиком, в котором хватает места для забранного в рамку оригинала такого-то и такого-то.

Независимо от того, младенец здесь обитает или подросток, в этой Квартире на протяжении всей Экскурсии совершенно невозможно обнаружить и следа ребенка. Как, впрочем, и следа какого бы то ни было обитателя: ни одной семейной фотографии. Позже я узнаю, что все они скрупулезно окантованы серебряными рамками от Тиффани и искусно сгруппированы в углу кабинета.

Этот неестественный порядок и полное отсутствие таких вполне объяснимых мелочей, как разбросанные туфли или вскрытый конверт, имеют некий странный эффект: уж очень трудно поверить в то, что находишься в трехмерном пространстве, поскольку все вокруг сильно смахивает на «потемкинские апартаменты». И сама я в таких декорациях кажусь себе неуклюжей и не знаю, как продемонстрировать приличествующее случаю благоговение, которого явно от меня ожидают, не бормоча при этом с акцентом кокни: «Да, мэм, уж-ж-жасно здорово, мэм, точно, мэм», — и не делая на каждом шагу реверансов.