Солнце садилось, и я заканчивал ужинать, когда ворвались солдаты. (Почему, зачем пишу я эти строки? Как будто ты не знаешь всего этого, как будто ты не видела? Я так стремлюсь успокоить себя — еще одна глупость!) Их было трое: здоровенные парни, казавшиеся еще более устрашающими из-за своих тяжелых панцирей и высоких шлемов. Один из них схватил меня за плечо и встряхнул так, что едва не выбил мне зубы.

— Жалкий грек! — заорал он. — Мерзкий, лживый, вероломный грек!

С этими словами он швырнул меня в стену с такой силой, что я отлетел и упал ничком на пол. Солдат схватил меня за шиворот, поднял и, выкрикивая оскорбления и угрозы, принялся опять трясти и колошматить о стену, пока я не свалился ему под ноги и меня не вывернуло прямо на его сандалии.

— Ты это сделал, ты должен и исправить!

— Отпусти его, Аппий, — сказал другой. — Что толку, если умрет и он?

— Он непременно умрет, если все не исправит!

Услышав «умрет», я все понял. И, как ни странно, почувствовал облегчение.

(Зачем я противился этому? Зачем заставил тебя выбрать столь экзотический способ?)

— Царица — она… Ты должен спасти ее! — вскричал Аппий.

Видимо, он был у них командиром.

— Где она? Что с ней? — спросил я.

Прекрасные вопросы, не правда ли?

— Сам отлично знаешь! — рявкнул римлянин. — Ты же это устроил.

Он схватил меня за руку и потащил к двери. Другой солдат подгонял меня, уткнув в мою спину острие кинжала. Как будто я нуждался в понукании.


Когда мы добрались до мавзолея, перед ним клубилась многолюдная толпа, но вход охраняла стража. Люди порывались заглянуть внутрь, но солдаты отгоняли их, наставляя острия копий. Когда внутрь повели меня, толпа почтительно расступилась, а караульные отошли в стороны, давая дорогу.

В тусклом свете мне удалось разглядеть, что внутри тоже толпятся люди, но их для меня уже не существовало: я видел только тебя!

О, мне следует тебя поздравить. Свой уход ты обставила идеально, с блеском, как и все, что бы ты ни делала. Возможно, даже с большим блеском; возможно, все предыдущее представляло собой лишь подготовку к этому шедевру.

Ты лежала на широкой крышке твоего саркофага, недвижная как камень, облаченная в церемониальные царские одеяния, с короной на челе, скрестив на груди руки, сжимающие символы власти фараонов — жезл и цеп. То, что ты мертва, окончательно и бесповоротно мертва, я увидел с первого взгляда. Надежды на спасение не было.

Несмотря на это, я устремился к тебе под взорами римских солдат. Они смотрели на меня как на мага, коему ведомы тайны жизни и смерти. А на деле я был лишь несчастным механиком, способным чуть-чуть приоткрывать врата потустороннего мира, да и то изредка, когда на то есть соизволение богов.

Должен сказать (если теперь это имеет хоть какое-то значение), что ты выглядела несказанно прекрасной. Избранный тобой род смерти не только не обезобразил твоих черт, но, кажется, напитал их новой красотой. Возможно, так подействовала радость ухода, счастье избавления от терзаний и тягот.

Когда мне удалось отвести взгляд от твоего лица, я увидел лежавшие рядом с саркофагом тела Ирас и Хармионы. Я наклонился и прикоснулся к ним. Обе тоже были мертвы. Лишь после этого я взял тебя за руку, чтобы иметь право с уверенностью произнести неизбежное. Ты еще не успела окончательно остыть.

— Нет никакой возможности спасти ни одну из них, — заявил я.

— Заклинатели змей из племени псиллов умеют творить чудеса, — сказал один из солдат. — Император уже послал за ними.

— Змеи? — Услышанное открыло мне глаза. — Так это змеиный укус?

— Мы так думаем, — ответил один из них. — Снаружи найден след и эта корзина.

Он показал круглую корзину с плодами — кажется, с фигами.

Я осторожно осмотрел тебя и обнаружил на одной руке две едва заметные отметины. Две точки, про которые даже нельзя было с уверенностью сказать, что это следы ядовитых зубов.

Змеи. Какой царский выбор. Они не только представляют собой священный символ Египта — они ассоциируются с потусторонним миром и плодородием. Возможно, я услужил тебе, отказавшись дать один из обычных ядов.

Прибыли хваленые заклинатели, но толку от них, разумеется, не было никакого. Считалось, что они обладают иммунитетом к змеиным укусам и умеют спасать людей, отсасывая яд из ранки. Однако, даже если это было правдой, в данном случае они прибыли слишком поздно. Все вылилось в суету и толкотню над твоим телом.

Однако вскоре им удалось найти объект для приложения своих талантов. Из задней части мавзолея донеслись стоны: там обнаружился скорчившийся в беспамятстве Мардиан. Знатоки змей склонились над ним, обнаружили на его ноге следы укуса и занялись его спасением.

И тут явился сам Октавиан с белым от ярости лицом. Размашистым шагом он направился прямиком к саркофагу и уставился на тебя долгим взглядом. Воцарилась тишина, которую никто не осмеливался нарушить. Октавиан молчал, лицо его казалось пустым. Наконец он отступил на шаг и — скорее для себя, чем для кого-то из окружающих, — сказал:

— Ну что ж, хорошо. Разумеется, я выполню ее требование.

Он покачал головой, потом огляделся по сторонам и спросил:

— Все мертвы?

— Император, — ответил начальник стражи, — царица уже умерла, когда мы вошли сюда, а эти женщины находились при смерти. Одна лежала здесь, — он указал на тело Ирас, — а другая пыталась поправить на царице корону. Я схватил ее и спросил, что сотворила ее госпожа. А она ответила, что царица поступила правильно, именно так, как подобает наследнице фараонов. После чего упала замертво.

— Она говорила правду, — заявил Октавиан.

На лице его появилась странная улыбка. Я бы сказал… да, восхищенная улыбка. Ты сумела произвести на него впечатление. Переиграла его и заставила проникнуться к тебе глубоким уважением.

— Подготовьте их к погребению в соответствии с волей царицы! — приказал Октавиан стражам, вручая им папирус. — Тут сказано, как и что делать.

На тебя он смотрел чуть ли не с нежностью.

— Ты и твой Антоний будете покоиться здесь вместе, — промолвил Октавиан, оглядывая саркофаг. — Смерть не разлучит вас.

Он быстро повернулся и собрался уходить, но тут к нему обратился один из стражей:

— Император, нашли человека, который вроде бы выжил.

Мардиана подтащили к нему и опустили у ног.

Октавиан рассмеялся.

— Надо же, заклинатели все-таки показали свое искусство! Только напрасно. Мне он не нужен. Да и никому, думаю, не нужен. Выживет — и ладно, пусть живет как знает, но не мешается в политику. Идем!

Октавиан подал знак стражам, но тут неожиданно повернулся ко мне. Я-то думал, он меня даже не заметил, но, как выяснилось, он замечал и видел все.

— Я согласен забыть то, что ты сказал мне в Риме — относительно беззаконных притязаний сына царицы. Но настоятельно рекомендую никогда больше такого не повторять.

С этими словами он ушел.

Следом удалились псиллы и наружная стража. Похоронных дел мастера явились, чтобы подготовить тела к погребению: я смотрел на тебя и понимал, что это в последний раз.

Прощальный взгляд может затянуться, но сколь бы долго это ни тянулось, рано или поздно придется отвернуться и уйти. Такова печальная участь живых. Я не мог оторвать от тебя взгляда, но знал, что остаться здесь, с тобой, навеки мне тоже не дано.

Я не мог поселиться в мавзолее. Ты поставила передо мною задачу, и мое дело еще не сделано.

А вот ты свое дело сделала хорошо, как и подобает наследнице многих поколений царей. Я восхищаюсь тобой и твоими деяниями, хотя и скорблю по тебе.

Подруга моего детства, я так надеялся, что мы с тобой вместе встретим закат наших дней. Но, увы, богиням не дано постареть.

Глава 2

От Олимпия — Олимпию.

Подобно тому как в форме обращенных к самому себе писем я излагаю свои врачебные опыты (если кто-то думает, будто я обладаю великолепной памятью, он ошибается; на самом деле я просто разработал отличную систему организации и хранения полученных знаний), точно так же я коротко зафиксирую здесь все, что происходило в сумбурные дни после кончины последнего врага Октавиана — царицы Египта Клеопатры Великой. Я называю ее так, ибо она воистину была великой правительницей, сумевшей превратить доставшуюся ей в наследство прозябающую страну в грозную державу, внушавшую трепет даже Риму. Разве не является свидетельством политического гения царицы хотя бы то, что она использовала римлян, чтобы угрожать Риму? И она была последней независимой владычицей независимого Египта. Я полагаю, что мои заметки рано или поздно будут востребованы хотя бы для того, чтобы опровергнуть официальную версию событий, продиктованную победителями.


Последний свиток воспоминаний царицы (свернутый с присущей ей аккуратностью) я подобрал возле гробницы и отнес домой, где прочел его с изумлением и скорбью. Туда же доставили и Мардиана, и мы с женой занялись его лечением. Выздоровление шло медленно; как я не преминул ему указать, спасся он во многом благодаря своему жиру, а также тому, что укус пришелся в ногу ниже колена. Змея, уже укусившая троих, к тому моменту явно растратила большую часть яда. Я заметил, что толстяки вообще переносят укусы ядовитых существ легче, чем люди худые. Возможно, жир частично связывает попавший в организм яд.

Долгие дни он метался в горячечном бреду, стонал, бормотал что-то невнятное, а его нога раздулась, как бревно, и натянувшаяся кожа едва не лопалась. Но со временем опухоль рассосалась, жар спал, и он смог рассказать обо всем, что происходило в мавзолее в последние часы. О том, как провели прощальный обряд, обо всех приготовлениях, о том, что змей доставили из Гелиополиса заранее, за несколько месяцев, и спрятали в усыпальнице. Оказывается, змей для верности принесли двух, но использовали только одну. Куда, интересно, делась вторая? Это тайна. Впрочем, обе они ускользнули в пески. Мардиан рассказал и о том, как все было спланировано, и о том, как гладко прошло.