Например, был у меня такой случай: в одном из романов я одарил фамилией Икс (не хочу тут ее упоминать, чтобы не вызвать новых проблем) двух дам, которых – поскольку этого требовал сюжет – причислил к аристократии. К тому же фамилия звучала по-польски красиво и хорошо. Роман, как и все мои другие, перед книжным изданием публиковался с продолжением в одном из варшавских еженедельников. И вот пока о тех дамах говорилось лишь то, что они симпатичны, хорошо сложены и вращаются в высших кругах общества, никто не протестовал. Но с одной из них произошел досадный несчастный случай. А именно, она рассталась при довольно забавных обстоятельствах с тем, что наша традиция вопреки всему считает неотделимым атрибутом принадлежности к девицам. И каков же был результат?.. Долго ждать не пришлось. Через два дня я получил от некоего адвоката Фенстергласса суровый протест. Его клиентка носила именно эту фамилию.

Адвокат от лица клиентки угрожал мне какими-то статьями криминального кодекса в том случае, если на протяжении… – и т. д. – я не изменю фамилию Икс на некую другую, поскольку обстоятельства романа оскорбляют родовую честь Иксов – ведь там одна из Иксов творит странные вещи.

Пани Ганка Реновицкая права также в том, что подобрать фамилию для героев автору непросто. Тут речь не только о злодеях, но и о персонажах, скажем так, героических. Назови, например, кого-нибудь из благородных адонисов фамилией, казалось бы, настолько неправдоподобной, как Цыньян, и что в результате? Месяца не проходит, как вся пресса захлебывается от новости, что некий Цыньян продал селянину колонну Зигмунта, трамвай и главный вокзал за несколько сотен злотых[65]. Фамилия Цыньяна-мошенника становится синонимом воровской ловкости. И как же тогда выглядит мой Скшетуский[66], отягощенный таким-то именем?!

То же самое относится и к названиям мест. Однажды я получил самое настоящее опровержение от бургомистра одного из небольших городков. В его Пикуткове никогда не жил никакой такой пан Александр Поварицкий, а потому не мог он и внезапно перебегать по улицам того города или поджигать конюшни пожарных.

Тут я должен признать, что мы с пани Ганкой изрядно посушили себе головы, прежде чем придумали для нее фамилию «Реновицкая» – как и несколько других, используемых в этом дневнике. Если речь о пане Тото, то мы и вовсе решили фамилии ему не давать. Но чтобы избегнуть любых недоразумений, я со всей определенностью хотел бы подчеркнуть, что Тото из «Дневника пани Ганки» не имеет ничего общего с князем Тото Радзивиллом[67], хотя, вероятно, он и не меньше последнего известен в Варшаве и в некоторых районах Польши. (Примеч. Т. Д.-М.)


Я решила остановиться на день в Кракове. Там как раз находится тетя Баворовская, и мне стоит ее посетить. Я не видела ее со времен детства.

Забавно, что называю ее тетей, хотя она на два года младше меня. К счастью, я сама тетей никому не прихожусь. Это страшно старит. Но ведь подобного не избежать. Данка уже сегодня обещает, что у нее будет шестеро детей. Ужасно! Впрочем, от ее пана Станислава вполне можно ожидать такого. Представляю себе его отцом семейства, невыносимо серьезно и патриархально поглаживающего по головкам своих шестерых красотулек. Я убеждена, что и во время ласк они двое станут думать о необходимости естественного прироста в нашей державе, нежели о чем-то ином. Жизнь, по сути, невероятно смешна.

Однако на «четверг» я не попала. Мне чуточку хотелось, но по причине задержки в Кракове у тетки Баворовской имела прекрасное оправдание для себя и Тадеуша. Я выехала дневным поездом, а завтра вечером уже буду в Крынице.

Немею при одной мысли о заданиях, которые мне придется там выполнить. Утрачиваю всю уверенность в себе, когда понимаю, что буду вынуждена встать там лицом к лицу с этой опасной женщиной. Смогу ли оказаться умнее ее? Сумею ли добыть это несчастное свидетельство о браке?

Я не слишком религиозна, и с обрядами у меня не всегда складывается, но в Кракове пожертвую определенную сумму в костеле, чтобы мне все удалось. Всегда лучше – на всякий случай – подстраховаться.

Я часто задумываюсь над проблемой веры. Собственно говоря, не имела бы ничего против, если бы являлась доброй католичкой. Но у меня просто нет на это времени. Молитвы и посещение костела, исповеди и все такое, все то – коль это делать как следует (а я не люблю какой-либо небрежности) – требует ежедневно массу времени. Думаю, Господь Бог в своем безграничном милосердии простит мне это.

Суббота

Я в Крынице. «Патрия» переполнена. Это счастье, что Тото заказал для меня комнату. Увы, апартаменты побольше – заняты. Масса знакомых. Все уверяют, что прекрасно проводят время.

Первым человеком, которого я встретила в холле «Патрии», была… мисс Элизабет Норманн. Она как раз спускалась в ресторан к ужину. Уже успела загореть. Не без досады приходится признать, что выглядит она интересно. Но я убедилась, что ее рыжие волосы – крашеные. У рыжих женщин плохо с загаром, и они часто покрываются веснушками, которых я желала бы ей от всего сердца.

Либо она не помнит меня по Варшаве (а мы виделись в «Бристоле» всего несколько раз), либо прекрасно умеет притворяться. Ее зеленые глаза скользнули по мне с полным равнодушием. Я уже успела разузнать, что живет она на втором этаже и, естественно, в апартаментах. Это несколько испортило мне настроение. Директор обещал, что едва только освободятся апартаменты на третьем этаже, которые нынче снимает какой-то богатый немец из Верхней Силезии, он переселит меня туда.

Я немного утомлена путешествием и краковскими визитами. Человек даже представить себе не может, как много у него дальних родственников.

Но Тото умеет произвести впечатление. Я бы сказала, что даже удивилась: в моей комнате меня ждал огромный букет роз. Должно быть, он устроил это по телеграфу.

Ужин я съела в номере. Теперь записываю эти несколько слов, чтобы как можно скорее принять ванну и лечь в постель. Снизу доносятся звуки оркестра. Интересно, успела ли эта Бетти со всеми здесь перезнакомиться. Представляю себе, какие у нее наряды! Но не думаю, что дам ей меня перещеголять.

Суббота

Я встретила Ромека. Это приятно, когда некто при каждой встрече с тобой краснеет подобно пансионерке. Данный факт укрепляет веру в собственную значимость. Я остановила сани и окликнула его. Он стоял перед каким-то магазином. Споткнулся о сугроб у тротуара. Вел себя очень неловко, что при его внешности – весьма очаровательно. Одет он был как обычно – первоклассно. Это огромное его преимущество. Терпеть не могу плохо одетых мужчин. Такой из себя, к примеру, Лешек Понимирский – одевается ужасно. Подозреваю даже, что и купается он редко.

Ромек поцеловал меня в перчатку и произнес:

– Ох, я не предполагал, что ты в Крынице. Если бы…

Он не закончил, поэтому я спросила:

– Если бы ты об этом знал?..

Я чуть подвинулась, чтобы он мог сесть рядом. Едва кони тронулись, он произнес с чувством:

– Если бы я об этом знал, не проклинал бы своего доктора за то, что тот послал меня сюда. Ты… одна?

– Да. Яцек сидит в Варшаве. А ты?..

– Я?.. – удивился он. – А с кем же мне быть?!

Я засмеялась:

– Ну, мой дорогой Ромек. Ведь не станешь же ты убеждать меня, что живешь в целибате.

Он отвернулся. Все эти вопросы ужасно его смущают. Порой мне хочется смеяться при одной мысли, что этот юноша до сих пор не познал женщину. Правда, это может оказаться необычным. Я представляю себе его поведение в таких-то условиях. Все дамы оглядывались на наши сани. И неудивительно. Ромек, полагаю, нравится всем. Забавно. Не сомневаюсь, что многие с ним заигрывают. А этот дурашка защищается, аки лев.

– Я не сторонюсь людей, – сказал он после долгого размышления.

– Всего лишь противоположного пола?..

Он глянул на меня сурово и объявил тоном судебного пристава:

– Ты сильно изменилась.

– В худшую сторону?

Он отвернулся и почти гневно произнес:

– Да.

Все это начинало меня смешить.

– Я подурнела?

– Я не об этом говорю.

– Потолстела?

– Ах нет. Делаешь вид, что меня не понимаешь. С твоим образом жизни… Ты по-другому смотришь на мир, чем раньше, чем когда…

– Когда что?

– Когда нас так много связывало.

Ужасно, если юноша настолько пафосен. Коль меня не привлекала бы его невинность, я бы уже чувствовала скуку. Мне интересно, что бы сделал такой человек, попади он в руки, например, Бетти Норманн. Было бы это чрезвычайно комично. Естественно, она бы подстроилась под его тон. Я же слишком большая сибаритка, чтобы тратить на это силы. Если его шокирует мое поведение, пусть мучается. Или утратит ко мне чувства, или сумеет приспособиться к моему facon d’etre[68]. По сути, он не слишком-то важен для меня и я могу пойти на подобный риск. Я сказала ему:

– Мой дорогой Ромек. Я не гусыня. А ты, кажется, до конца жизни намерен парить в облаках, искать цветы полевые, играть на флейте. Это занимательно ровно до того момента, пока тебе восемнадцать. Но подумай, что однажды – как министр, а то и президент, с брюшком – ты с такими-то манерами станешь выглядеть довольно забавно.

Я чувствовала, как он весь сжимается от этих моих слов. Причина его способа жизни, полагаю, в робости. Хотела бы я знать о его мечтах. Наверняка они противоположны тому, чем он живет. В мечтах, должно быть, немало любовных побед. А может, там даже хватает и цинизма.

– Я стараюсь не держаться манер вообще, – сказал он возмущенно.

– Возможно, я неверно выразилась. Просто твой подход к жизни адски неудобен.

– И как это понимать?

– Ты ходишь на котурнах. Это требует немалого искусства, но сдерживает свободу.

– Искусства?

– Ну да, – решилась я на откровенность. – Своей кротостью и отсутствием агрессии ты создаешь вокруг себя ажиотаж. Призываешь покорять себя.