– А ты его знал? – спросила я.

Он отрицательно качнул головой:

– Нет. Видел только его фотографии. Был это представительный мужчина. Но я о другом. Мы отплыли большим лайнером в Америку в начале апреля. В Соединенных Штатах пребывали несколько месяцев, путешествуя и наслаждаясь жизнью. Эскапада эта, будучи первой такого рода в моей жизни, казалась – возможно, именно поэтому – чем-то превосходным. Я был совершенно очарован романтичностью Бетти, а мои чувства к ней лишь росли и углублялись под воздействием замечаний, что все мужчины вокруг завидуют мне и засыпают ее комплиментами.

– Она что же, и вправду была так красива?

– Несомненно. Ей исполнилось восемнадцать, и она была очаровательна. В Америке, где девушки в целом ведут себя куда свободней, наша приязнь и совместное путешествие никому не казались необычными. И без моих знакомых в дипломатических кругах у меня там было множество коллег, а также университетских приятелей из достаточно высоких сфер. Мы превосходно развлекались. Я невольно подстроился под тамошние обычаи. Ночи мы проводили на вечеринках. Тогда-то я и научился пить. Чуть ли не ежедневно мы возвращались домой нетрезвыми и под утро. В один прекрасный день я получил запрос из Вашингтона, не собираюсь ли возвращаться в Европу, поскольку, ежели планирую скорое возвращение, вашингтонское посольство воспользовалось бы случаем, чтобы передать через меня чрезвычайно важную дипломатическую почту. А так как и Бетти пора было уже возвращаться, я согласился. Тогда-то и наступило наше первое расставание. Она не желала ехать со мной за бумагами в Вашингтон, предпочитала остаться в Нью-Йорке и ждать меня здесь. Расставание наше растянулось на три дня, но оно убедило меня, что я чрезвычайно привязан к ней… – Яцек, прервав свой рассказ, обратился ко мне раскаивающимся тоном: – Прости, что открываю тебе это. Знаю, это весьма неделикатно. Но я должен рассказать тебе о своем тогдашнем психологическом состоянии, поскольку в нем и кроется объяснение моим последующим поступкам.

– Я слушаю тебя, Яцек, продолжай.

– Так вот, после возвращения в Нью-Йорк как гром среди ясного неба на меня пала новость: Бетти получила депешу, что к ней приезжает жених. Это совершенно выбило меня из равновесия. Мне казалось, она тоже в отчаянье. В кругу общих знакомых мы пили всю ночь, а утром Бетти сказала мне: «Другого выхода нет. Или нам придется расстаться навсегда, или мы должны поставить моего жениха и всю мою семью перед свершившимся фактом». – Яцек потер лоб и добавил: – Понимаешь, таким свершившимся фактом мог быть лишь брак.

Я не сказала ни слова. Яцек же нервно сжимал в пальцах давно погасший окурок.

– Знаешь, – продолжил он, – как легко и без проблем решаются такого рода дела в Америке. И мне кажется, мы были просто пьяны. На машине одного из дальних родственников Бетти, встреченного в Америке, поехали в ближайшую контору. Когда проснулись на следующий день, я не мог вспомнить толком, сделали мы это или все было лишь сном.

Я ждала такого признания, знала, что оно случится, однако слова Яцека произвели на меня сокрушительное впечатление. Значит, все это было правдой! Значит, тень надежды, которую я питала – будто со стороны Элизабет Норманн это какая-то мистификация, – оказалась иллюзией.

Что ж, впервые дело Яцека предстало предо мной чрезвычайно ясным и не оставляющим никаких сомнений. Он совершил преступление, когда женился на мне. Содеял подлость, утаив правду.

Я давно уже привыкла к этой мысли, но лишь сейчас с ужасающей четкостью увидела реальность в ее нагих, резких контурах, лишенную вуали тайны и красок, придававших ей чувства. И вдруг мое отношение к Яцеку радикально изменилось. Если до сих пор оно диктовалось скорее сочувствием и горячим желанием удержать его при себе, теперь я смотрела на него как на кого-то совершенно чужого, кто к тому же причинил мне серьезную обиду.

В данный момент это был не Яцек, самый близкий мне человек, с которым я провела три счастливых года, но просто мой муж. Персона, что исполняет мужнины обязанности, занимает официальное место в моей жизни, но вся эмоциональная составляющая отношений исчезла. Естественно, я по-прежнему была заинтересована в тихом завершении дела, конечно, до сих пор хотела избежать скандала, но уже по совершенно эгоистическим мотивам.

Если даже, несмотря на все усилия, шумихи избежать не удалось бы, мне теперь было бы все равно, осудят ли Яцека за двоеженство или нет. Останется ли он со мной или вернется к той, которую, как признался, некогда безумно любил и любить наверняка не перестал бы, если бы она не оставила его. И то, и другое казалось мне одинаково отвратительным.

Он же был настолько занят рассказом, что, похоже, не отдавал себе отчета в той огромной перемене, что случилась со мной за несколько последних минут. Не знал, что обращается уже к совершенно иному существу, той, что слушает его исключительно как человека, толкующего о какой-то абстрактной неудаче. Как того, кто полностью в этом фиаско виновен.

Яцек же говорил:

– Увы, это не был сон. Постепенно я вспомнил все. Брак был заключен официально, и ловушка захлопнулась. Можешь поверить мне, Ганечка, я с первого мгновения знал, что совершил ошибку.

Я пожала плечами:

– Отчего же ошибку?.. Она была ошеломительно прекрасна, ты сам сказал об этом, ты безумно любил ее, она происходила из семьи, соответствующей твоему месту в обществе, а к тому же еще и состоятельной… Не вижу тут ошибки.

Он взглянул на меня с чувством, которое я посчитала обидой, и промолвил:

– Спасибо, что ты выказываешь такое понимание.

– Это никакое не понимание, дорогой, просто недоверие к тому, что ты оказался недоволен.

– Как это?.. Ты мне не веришь?..

Я рассмеялась:

– Жаль, что ты не можешь слышать собственного тона. В твоем вопросе звучит такое возмущение, словно ты являешься человеком, максимально заслуживающим доверия – если не во всем мире, то, по крайней мере, в Центральной Европе.

– Ах, – закусил он губу. – Значит, вот как ты это воспринимаешь.

– Именно так. А как же ты посоветуешь воспринимать это женщине, которая после трех лет брака вдруг узнаёт не просто нечто компрометирующее о прошлом мужа – а то, что, несмотря на брак, который, оказывается, лишь фикция, она не более чем любовница… а то и просто содержанка…

Яцек покраснел и понурил голову:

– Ты имеешь полное право самым суровым образом обвинять меня, но я не думал, что ты проявишь такую жестокость.

– Ах, ну конечно. Однако я никогда не была так далека, как нынче, от любых намерений проявить жестокость. Я готова совершенно спокойно выслушать тебя до конца. И я не угрожаю тебе репрессиями. Разве что считаю своим правом призвать тебя к порядку, когда ты требуешь от меня безграничной веры в те подслаживания и украшательства, коими сдабриваешь свое признание.

Он нахмурился:

– Ладно. Я не буду никак комментировать это.

– Что ж, довольно рассудительно с твоей стороны. Итак, я слушаю тебя. Продолжай.

Теперь он говорил быстро и голосом сдавленным, то и дело ломающимся:

– В тот же день мы уехали в Европу как супруги. Прости, но мне придется еще на минутку вернуться к тому моменту, который возбудил твое недоверие – оправданное или неоправданное. Итак, не стану говорить о своих тогдашних чувствах, но я знал, что совершил ошибку, хотя бы по отношению к дяде. Как уже говорил, дяде Довгирду не нравилась Бетти. Когда она стала почти ежедневно бывать в посольстве, где мы с ним жили, дядя не мог не заметить, что я интересуюсь ею, и добился от меня обещания, что у меня не будет с ней ничего общего.

– Ах, теперь еще и нарушенное обещание, – заметила я довольно легкомысленно.

– Я дал его, только чтобы он отстал. Думал, у дяди просто странные капризы. Я пытался добиться от него, в чем он упрекает Бетти, но он отделался общими фразами. Через некоторое время я догадался: причиной была личная неудача. Дядя, что скрывать, всегда слыл как дамский угодник. Но в любом случае, когда мы с Бетти сблизились, я старательно скрывал это от него, не желая раздражать. О нашем общем отъезде в Соединенные Штаты он, естественно, тоже ничего не знал.

– Отчего же ты так сильно с ним считался?

– Это абсолютно ясно: я был полностью зависим от него. Материально – прежде всего. Ты ведь знаешь, что мой отец, помня о своей несчастливой жизни с покойницей-матерью, составил странное завещание. Отписал все дяде Довгирду, с тем чтобы я мог получить наследство лишь в день моего брака.

– Не понимаю, – прервала я его, – если ты уже заключил брак, значит, имел право вступить в наследство. Собственно, благодаря тому, что называешь ошибкой, ты получил независимость.

– Отнюдь нет, поскольку женитьба моя предполагала дядино согласие.

– Ах, значит, дело было в деньгах!

– Не только в них, – гневно взглянул он на меня. – Я считался с дядей также потому, что питал к нему немалую благодарность. Ведь он с детства воспитал меня. Кроме того, я должен был посвятить себя дипломатической карьере, а здесь тоже все зависело от него. Словом, как видишь, на следующий день после легкомысленной эскапады с женитьбой я мог полагать, что совершил ошибку.

Я смерила его холодным взглядом:

– А на следующий день после нашей свадьбы тебя беспокоило то же самое?

– Ганечка! – простонал он. – Как ты можешь говорить такое! Ты ведь знаешь, что с тобой я был счастливейшим человеком в мире!

– Неправда. Ведь именно тогда ты должен был понять, что совершаешь уже не просто ошибку, но преступление. Я лишь теперь осознала это. Когда женитьба угрожала тебе потерей денег и крахом карьеры, ты пришел в отчаянье. А когда она могла скомпрометировать меня и выставить на посмешище – ты был счастлив.

Сила моих аргументов была необорима. Яцек повесил голову и сидел совершенно потерянный. Еще час назад это умилило бы меня, но теперь я равнодушно произнесла:

– Значит, ты скрыл от дяди факт своей женитьбы?