– Поняла.

– Никому не скажешь?

– Никому.

Он погрозил мне кулаком и добавил:

– Помни!

Сказав же, развернулся и не простившись вышел. Как же непросто найти слова, чтобы описать то, что во мне происходило тогда. Знаю только, что я полностью подчинилась первому всепобеждающему чувству: этот человек был кем-то совершенно другим. Вместе с внешним видом он сменил и свою суть. Он, который мог дарить мне прекраснейшие слова, нынче говорил со мной, словно с наибольшим врагом. Смотрел на меня как на мертвый и ненавистный предмет. Только тогда я это и поняла. Охватил меня в тот миг настолько безбрежный и глубокий стыд, стыд растоптанных амбиций, стыд собственной легковерности, стыд, что я могла верить этому человеку.

Он отнесся ко мне словно к служанке. Или и того хуже. Стук закрывающихся входных дверей вернул меня в реальность. Не знаю, зачем я побежала в зал, не знаю, проснулась ли во мне тогда жажда мести или я просто сделала это рефлекторно. Знаю, что я совершенно четко помнила инструкции майора. Надлежало подойти к окну и дать знак, раздвинув шторы. Правда, я говорила себе, что они давным-давно перестали следить за моим окном. Не видела я на улице никого, кто бы на шторы глядел. В своем желании покарать Роберта я почти обвиняла майора. Отчего они не следили? Теперь бы его запросто поймали.

Никогда раньше я не переживала такого возбуждения. Чувствовала себя почти изуродованной, раненной в самое чувствительное место, униженной. Значит, он врал, что любит меня, значит, нагло обманывал меня! Значит, хотел использовать исключительно как инструмент для своих подлых махинаций. И как же я радовалась, что махинация эта не удалась ему. Он все это заслужил. Заслужил, чтобы его поймали. «Что делать?» – думала я лихорадочно. Уже хотела отойти от окна и помчаться в кабинет, чтобы позвонить майору, но понимала, что не успею.

Именно в тот миг я и заметила внизу Роберта. Он переходил через дорогу. Вдруг среди прохожих вынырнул какой-то низенький господин и направился в его сторону.

И тогда произошло что-то ужасное. Роберт молниеносным движением выхватил из кармана револьвер. Раздался один выстрел, потом второй и третий.

Прохожие в панике бросились во все стороны. Теперь я увидела, что из стоящей поодаль машины тоже стреляет какой-то господин в коричневой шляпе. Роберт бросился в сторону и принялся бежать к перекрестку. За ним помчались два или три человека. Стреляли в него, он то и дело оглядывался и стрелял в ответ.

В воздухе разносилась канонада, а откуда-то издали – полицейские свистки. Я открыла окно и выглянула.

На углу Роберт, похоже, заметил бегущих наперерез полицейских, поскольку остановился. И этого мгновения хватило. Должно быть, в него попало несколько пуль сразу, поскольку он рухнул, словно срезанный косой.

Вокруг него на снегу быстро начало расти красное пятно.

Я содрогнулась и отошла от окна. Чувствовала тошноту. Перед глазами моими летали черные мушки. Вся комната вдруг закружилась.

Я сумела добраться до софы и упала на нее без чувств.

Только часом позже нашли меня там слуги. Юзеф, накрывая на стол в столовой, заметил, что из-под двери зала дует. Догадался, что в зале, должно быть, открыто окно, и потому вошел. Настолько потерял голову, что побежал за доктором. Но, пока тот пришел, экономка успела привести меня в чувство. Хуже всего во всей ситуации то, что я пролежала почти час в выстуженной комнате, а на мне был лишь халат. Насморк я уже наверняка подхватила, и только бы не поймать грипп. Так не люблю болеть. Когда у меня насморк, не могу никому показываться, потому что кончик носа у меня становится красным.

К счастью, я настолько успела прийти в себя до прихода Яцека, что убрала в кабинете клочки газет, рассыпанные Робертом. И сразу легла в постель.

Весь дом взбудоражен уличной стрельбой. Каждый из слуг рассказывает о случившемся по-своему. Слава богу, никто не связал происшествия с посыльным, который приходил ко мне, – впрочем, его видел только Юзеф. Поскольку Юзеф выбежал на улицу, когда все уже закончилось, я могла не опасаться, что он кому-то скажет лишнее. Говорил, на улице подстрелили человека, хотевшего ограбить ювелирный магазин. Горничная уверяла, что в городе случилась какая-то сердечная драма, поскольку некий господин стрелял в женщину, что шла в обществе другого мужчины. Экономка же от непосредственных свидетелей знала: это было нападение на полицейского. А кухарка утверждала – случился скандал между пьяными.

Значит, с этой стороны можно было не волноваться. Впрочем, Яцек, придя на обед, не слишком-то заинтересовался случившимся. Переживал исключительно из-за того, что я потеряла сознание, и упрекал меня, что выглядывала в окно во время стрельбы.

– Твое любопытство могло закончиться серьезными травмами, – сказал он.

Все чудесно устроилось, поскольку у него была какая-то конференция в городе. Мне пришлось остаться одной. Нужно было взять себя в руки и подумать над всеми этими ужасными событиями. В голову пришло, что совершенно зря я сперва осудила Роберта слишком сурово. По сути, его поведение вполне объяснимо. Можно очень сильно любить кого-то, но в тот момент, когда нам угрожает смерть, невозможно проконтролировать нервы и не сказать что-то неприятное. В миг, когда Роберт пришел, я не понимала еще всей ситуации, в которой он находится. Подумать только: в грязной одежде посыльного, с приклеенной бородой и в парике красться улицами, не зная, не покусится ли первый попавшийся прохожий на твою жизнь.

К тому же такая у него профессия. Он думал отыскать свои вещи, потому рисковал головой, и когда открыл пакет, внутри нашел обрезки газет. Нужно быть ангелом, чтобы в таких условиях владеть собой.

Нет, я решительно несправедливо осудила его. И теперь-то вспомнила, что поздоровался он со мной необычайно сердечно. Он вспыхнул гневом, только когда столкнулся с профессиональными проблемами. А не стал прощаться лишь потому, что ощущал висящую в воздухе опасность. Естественно. Если он заявил, что поменяли содержимое пакета, то мог легко догадаться: следили и за тем, кто забрал пакет из сейфа, – то есть за мной. А если за мной следили – что он должен был понять, – значит, следили и за домом, в котором я жила.

Бедолага. Наверняка чувствовал себя загнанным зверем, за которым идут охотники.

И что же с ним случилось? Был ли он убит или только ранен? Экономка говорила, его забрали в «скорую помощь». Из этого можно сделать вывод, что он все еще жив. Но на снегу было столько крови. И что же ему останется? Все равно приговорят его к смерти или к пожизненному сроку, если уж он настолько опасный шпион. Да и для меня было бы, пожалуй, значительно лучше, чтобы он умер. Как знать, не вызвали бы меня в качестве свидетеля в суд. Я предпочла бы отравиться, нежели скомпрометировать себя на таком процессе.

Наверняка узнаю обо всем завтра из газет. Я еще подумала над своими муками совести. Настолько ли виновата в случившемся с Робертом? У меня, пожалуй, есть право полагать, что я стала лишь невольной причиной его несчастья. Потому что, не расскажи я обо всем полковнику, дела все равно пошли бы тем же путем. Если бы я, как Роберт просил в письме, пошла к банковской ячейке, все равно бы следили за мной и за домом. Единственным результатом оказалось бы то, что посчитали бы меня пособницей шпиона. Тут-то бы и пришел мне конец.

Нет. Упрекнуть себя мне было не в чем. И как же я радуюсь, что Роберт ушел от меня, не подозревая о моих контактах с полковником. Насколько бы тяжелей было ему умирать, знай он, что женщина, которую любит, в сговоре с его преследователями.

Мне даже пришла в голову мысль, что Роберт пошел на смерть не только потому, что у него отобрали пакет. И что же там было? Какие-то планы фабрики и деньги. И кто же из-за таких мелочей рискует собственной жизнью?

Он мне этого не сказал, но теперь-то я уверена: основной причиной его возвращения в Варшаву была встреча со мной. Он говорил, что пришел на минутку, но скоро сумеет встретиться со мной на дольше. И его нервность после всего происшедшего совершенно объяснима. И нужно принимать во внимание также то, как вела себя я. Я была настолько удивлена, что не выдавила из себя ни единого теплого слова.

Он имел право полагать, что я напугана его визитом, что я им недовольна. И это раздразнило его еще больше. Нужно уметь войти в душу мужчины, чтобы верно оценить причины его поступков. Большинство женщин не умеют этого. Если бы я была обычным существом с поверхностным способом мышления, наверняка бы осталась при своих первых впечатлениях и осудила бы Роберта – его, который прорывался сквозь величайшие опасности, лишь желая увидеть меня.

Теперь я понимаю, отчего нужно быть настолько осторожной в суждениях о других.

В шесть я померила температуру. Мои опасения подтвердились. У меня тридцать семь и пять. А поскольку я все еще чувствую озноб, то температура, несомненно, растет. Хорошенькая история. Придется мне провести несколько дней – а то и неделю – в постели. Только бы из всего этого не случилась серьезная болезнь. Правда, легкие у меня совершенно здоровы, но никогда ничего не знаешь наперед. Мама сильно испугалась и приехала ко мне, привезя с собой доктора Ярецкого. Она лишь ему и верит. Впрочем, я тоже достаточно ему доверяю, а кроме того, он невероятно милый.

Он тщательно обследовал меня и резюмировал: пока что трудно сказать, что со мной может произойти. Но он думает, что будет обычный грипп, который быстро пройдет. Разумеется, он запретил мне вставать с постели и выписал лекарства. Позволил есть, что захочу, и принимать гостей. Я лежу теперь в симпатичной кремовой шелковой пижаме и выгляжу очень красиво. По городу среди знакомых разошлось известие о моей болезни. С десяток человек уже звонили и спрашивали, как я себя чувствую. Интерес к этому возрос еще и потому, что все связывают мою болезнь со стрельбой, о которой они тоже успели узнать.

Если бы они только догадывались, если бы только могли знать правду! Я бы сразу сделалась героиней дня. Это приятно – ощущать себя кем-то более важным, чем думают окружающие. Тогда человек обладает преимуществом над людьми, преимуществом внутренним.