Мне уже не единожды приходило в голову, что я и сама могла бы играть в кино. Если говорить о красоте, то я наверняка не уступаю нашим звездам и могу сравняться со многими из зарубежных. При моем росте 160 сантиметров и весе в 53 килограмма я не выглядела бы менее стройной, чем лучшие из них. К тому же я фотогенична. Ясное дело, что актрисой становиться я не собираюсь, но сыграть разок, например, под псевдонимом, очень бы хотела. Полагаю, и Яцек не имел бы ничего против. Ведь когда-то я играла княжну Сапегу и прочих дам из высшего общества. В пансионе я тоже не раз принимала участие в аматорских представлениях, и наш полонист[49] (а он знал в этом толк) твердил, что я, несомненно, обладаю талантом.

Идея увлекла меня чрезвычайно, поэтому я решила позвонить Тото, чтобы среди своих знакомых он отыскал кого-то, кто мог бы ввести меня в фильм. К несчастью, Тото я дома не застала.

Мы на часок отправились с Яцеком в кафе «Европейское», где встретили много знакомых. Всех я подговорила пойти на фильм, и позже мы отправились в «Бристоль» на ужин.

Уже входя в зал, я увидела ее: она сидела с дядей Альбином, с адвокатом Непшицким и с таким себе господином, связанным со скачками. Я внимательно – хотя и краешком глаза – поглядывала на Яцека. Он делал вид, что не смотрит в ту сторону, но слегка побледнел и чувствовал себя зажато. Догадаться отчего – было легко.

Уже то, что он ее – неожиданно – увидел, должно было выбить его из равновесия. К тому же его наверняка испугало ее общество: дядя Альбин. Правда, Яцек сам почти не поддерживал с ним отношений и знал, что никто из нашей семьи с дядей не общается, однако это наверняка должно было напугать его. Это я поняла сразу.

Честно говоря, я не очень-то надеялась, что мы ее застанем тут, и мне была интересна реакция их обоих. Так вот: мисс Норманн вела себя совершенно невозмутимо. Когда несколько раз взглянула в нашу сторону, сделала это с притворным равнодушием, и можно было бы подумать, что и с Яцеком она абсолютно незнакома. Но один раз их глаза встретились. Я сосредоточила все внимание, чтобы не упустить этого момента. Во взгляде Яцека словно бы прорвался гнев, ее же глаза скользнули по нему безо всякого интереса.

Она очень опасная женщина.

Я специально принялась ласкаться к Яцеку. Делала это почти демонстративно, заставляя его так же отвечать на мои нежности. Правда, сперва он старался меня немного приструнить, но я не отступала. Наконец сказала ему, что хочу потанцевать. Когда же он начал колебаться, я, боясь, чтобы он не придумал какой-то отговорки, встала и протянула к нему руки.

Я видела, что он зол, потому что улыбался – неестественно. И когда мы оказались среди танцующих пар, я сказала ему тихо:

– Не понимаю, что с тобой произошло?

– Со мной? – спросил он, чтобы потянуть время.

– Раньше ты любил танцевать.

– Почему «раньше»? – изобразил он возмущение. – Я всегда рад танцевать с тобой.

– Отчего же тогда у тебя такое лицо, словно идешь на эшафот?

– Что ты выдумываешь?! – засмеялся он неискренне.

– Держишь меня неловко, и, кажется, на танец ты согласился только из вежливости.

Яцек скривился:

– У тебя какие-то странные претензии. Я немного устал. Вот и все.

Мы как раз проходили мимо столика той женщины. Я ласково погладила его ладонь. Она, похоже, не заметила этого, но Яцек покраснел, и я видела, как у него заиграли желваки. Должно быть, он боялся этой женщины.

Я проговорила иронично:

– Ты ведешь себя так, словно пытаешься продемонстрировать, что тебе неприятны мои ласки.

Яцек чуть нахмурился и проворчал, нагнав на лицо вежливое выражение:

– Ты сама знаешь, что это неправда.

– Может, и так. Но ты хочешь, чтобы все в зале подумали, будто это правда, – настаивала я.

– Уверяю тебя, Ганечка, тебе так лишь кажется.

– А я уверяю тебя, что никогда уже не стану танцевать с тобой.

– Я правда не понимаю тебя. Ты упрекаешь меня в том, чего на самом-то деле и нет. Кроме того, могла бы иметь в себе достаточно снисходительности, чтобы согласиться: порой у человека нет настроения к танцу.

– Конечно, я соглашусь. Но в таком случае отчего ты пригласил меня на танец?

Яцек закусил губу:

– Прости, но ты ведь сама хотела.

– И что с того?.. Ты ведь мог бы сказать, что не хочешь, что я тебе уже надоела, что… Не знаю… Что тебе стыдно танцевать со мной, что…

Он оборвал меня сильным пожатием моей руки. Был очень зол. Не знаю почему, но меня охватило такое раздражение, что я не сумела сдержать сердитых слов:

– Если хочешь, чтобы я закричала от боли, то можешь сжать руку еще сильнее.

– Слушай, Ганечка, – отозвался он сдавленно, – чем я перед тобой провинился?.. Призна́юсь, я не хотел танцевать, и когда бы ты не встала, попросил бы, чтобы нашла себе другого партнера. Но раз ты поднялась, я не мог сделать ничего другого, как тоже встать.

– Да, – согласилась я. – Может, и так. Но ты не думаешь, что, когда танцуешь с женой, не стоит по крайней мере делать вид, словно тебя истязают?

Оркестр закончил играть, и мы вернулись к столику, рассорившиеся и взвинченные спором. Из-за трусости Яцека (а возможно, также из-за моего раздражения) план мой не удался. Я хотела показать той выдре, что Яцек в меня влюблен. Однако все вышло наоборот. Даже за нашим столиком все обратили внимание, что мы рассорились, и кто-то не преминул отвесить насчет этого несколько глупых шуточек.

Во время следующего танца появился Тото. Естественно, он сразу же меня пригласил, но я отказала.

И тут Яцек продемонстрировал класс! Когда вновь заиграли вальс, он встал, улыбаясь, и поклонился мне. Как видно, переборол в себе опасение перед той женщиной или испугался, что я на него всерьез обиделась. В любом случае показал всем, как он меня любит. Ах, если бы я могла сказать ему, насколько большую благодарность испытывала к нему.

Он был несравненно галантен, а поскольку вальс Яцек танцует превосходно, мы обращали на себя всеобщее внимание. Когда на второй половине чуть замедлили темп, он склонился к моему уху и прошептал:

– Теперь лучше?

Врожденное упрямство заставило меня не уступать сразу.

– Так должно было это выглядеть уже в первый раз, – сказала я.

– Ты права, любимая. Только, видишь ли, тогда это было бы неискренне, а нынче – искренней и быть не может. – Он помолчал мгновение и добавил: – Я люблю тебя так, как больше никого уже не буду любить.

Я была совершенно счастлива. Испытывала удовлетворение и от того, что он мне говорил, и от тех взглядов, которыми меня провожали мужчины, и благодаря тому, что я так чудесно выгляжу и у меня превосходное платье, скромность которого еще сильнее подчеркивала мою молодость по сравнению с той рыжей выдрой. На ней, конечно, было шикарное вечернее платье с пучком орхидей, но выглядела она как минимум лет на тридцать. На хорошо законсервированные тридцать.

Должно быть, она почувствовала это, поскольку вскоре встала и они всей компанией перебрались в коктейль-бар. Вежливый Тото со всей своей наивностью спросил, обращаясь ко мне и к Яцеку:

– Не знаете, кто та дама в обществе пана Нементовского?

Яцек смешался, а я сказала:

– И откуда же нам знать? Для тебя ведь не тайна, что с паном Нементовским мы не поддерживаем никаких отношений.

Тото, смутившись, пробормотал:

– Прошу прощения…

Я удивляюсь все больше: что могла находить в нем?

Я всегда ценила в людях быстроту ума. Представляла себе, каким был бы Тото, если бы не его происхождение, если бы не имел он своего воспитания. И чем бы он тогда занимался? Сделался бы грумом или камердинером. Когда я вижу их обоих вместе, Тото не выдерживает никакого сравнения с Яцеком. Яцек внимателен, впечатлителен и горяч. Его контроль над собой и предупредительное поведение никого не обманут. Лучше всего описал Яцека Ярослав Ивашкевич[50]. Сказал мне когда-то: «Это романтик в шкуре классика».

Правда, я не слишком хорошо ориентируюсь в смысле этих слов, но, несомненно, звучат они превосходно. Сколько бы я кому их ни повторяла, все со мной соглашаются.

Мы вернулись домой в большом согласии.

Воскресенье

Ненавижу воскресенья. Они нудные, однообразные и бесцветные. И при этом исключительностью своей постоянно сбивают нормальный ритм жизни. Внезапно человек вспоминает, что не может пойти купить себе всяких вещей только потому, что люди отдыхают. Кроме того, все родные считают воскресенье лучшим днем для посещений и телефонных звонков. Это жуть, сколько у человека родных. Собственно говоря, родственники – невыносимая тягость. Я задумывалась над тем, как выглядел бы мир, если бы как-нибудь ограничить родственность. Например, оставить только отца и мать. Ну и, естественно, детей.

Сколько бы раз я ни думала о детях, мне всегда становится обидно. У Гальшки – чудная доченька, которую она, естественно, не умеет воспитывать. Наверняка вырастет из нее неведома зверушка. У Мушки – двое сыновей. Прекрасные пареньки. Все спрашивают меня, отчего до сих пор я не имею детей. Призна́юсь, меня это одновременно и радует, и заботит. Думаю, я не могла бы предаваться развлечениям и заниматься собой, будь у меня ребенок. Он ведь так прекрасен, что я бы сосредоточила на нем всю свою жизнь. Но, с другой стороны, я ведь слишком молода и так немного до сих пор взяла от жизни. Меня охватывает радость при мысли, что я до сих пор остаюсь свободной, что не угрожает мне необходимость соблюдать какую-то там диету, а также не встает передо мной перспектива надолго отказаться от развлечений и привычного стиля жизни. И все же я завидую и Гальшке, и Мушке. Кроме того, и Яцек уже несколько раз обмолвился, что детская пустует.

Иметь ребенка – это серьезные проблемы, но в том есть и свои плюсы. Мужчинам это очень нравится. Помню, видела в Римини такую себе датчанку или голландку, которая ходила на променад со своим пятилетним мальчиком. Просто кокетничала с его помощью со всеми. Одевала его в красивый бархатный темно-синий костюм или в белый атласный. Наверняка выдрессировала сына. Иначе он не задевал бы всех мужчин подряд. Но делал это с такой очаровательностью, что ни один из них не мог ему противостоять.