– Вы с ума сошли?! Я жена советника Яцека Реновицкого.

– Даже если бы вы были женой самого пана министра, это ничем не помогло бы. Даю вам пять минут на то, чтобы одеться.

Я хотела позвонить Яцеку, просить о помощи, но они не позволили. Если бы не мои только что накрашенные глаза, я бы расплакалась.

– За что… за что вы меня арестовываете? Что я сделала плохого?!..

– Мы вас вовсе не арестовываем. Вы всего лишь должны дать показания. И прошу поспешить.

И что мне было делать? Я поехала с ними, чуть живая от ужаса. Немного успокоилась, лишь когда сообразила, что привезли меня в бюро полковника Корчинского. Тогда-то я уже поняла, что ничего плохого они мне не сделают. Но полковника не было. Меня ввели в другой кабинет, и там я была принята тем его другом, с которым недавно познакомилась. Он был в мундире майора. Поздоровался со мной чрезвычайно холодно. Спросил сурово:

– Как давно вы знаете Альфреда Валло?

Я сделала большие глаза:

– Валло? Я не знаю такого человека.

– Это не имеет значения. Как давно вы знаете Тоннора?

На всякий случай сказала:

– Его я тоже не знаю… Вернее, едва знаю.

Майор нахмурился:

– Предупреждаю, что вам следует говорить правду. Человек, о котором я вас спрашиваю, чрезвычайно опасный шпион. Меня мало касаются ваши интимные дела. Однако вы должны как можно точнее отвечать на вопросы, которые я вам задам. Итак: как долго вы знакомы с ним?

– Боже мой! Я познакомилась с ним в начале этого месяца.

– Где?

Я ведь не могла рассказать ему всей той истории с Гальшкой, потому ответила:

– Сейчас уже и не вспомню… Кажется, в каком-то ресторане или кафе. Я тогда познакомилась с несколькими людьми, а кроме прочих – с паном Тоннором.

– Кто вас с ним познакомил?

С каким удовольствием я втянула бы во все это Гальшку. Пусть бы и она развлеклась, как я. Потому что все это по ее вине. Кто бы мог подумать, что Роберт окажется шпионом? Страшные люди. Как же они умеют маскироваться.

– Совершенно не могу вспомнить, – уверила я майора. – Должно быть, это сделал кто-то при случае.

– Знал ли Тоннор вашего мужа?

– Ах, боже сохрани!

– Как часто вы его проведывали?

– Почти никогда. Сколько же? Может, раза два в жизни…

Майор взглянул на меня с явным недоверием:

– Прошу прощения. Вы должны говорить нам чистую правду. Если окажется, что вы действительно понятия не имели о том, кто такой Тоннор на самом деле, о ваших показаниях никто не узнает. Как часто вы бывали у него?

– Н-н-ну… Несколько раз.

– Бывал ли и он у вас?

– Боже сохрани!

– Пан Тоннор разговаривал с вами о делах вашего мужа? Знал ли вообще, какое положение занимает Реновицкий в министерстве?

– Он нисколько этим не интересовался.

– Вы это говорите с полной уверенностью?

– С абсолютной, – подтвердила я. – Мы никогда не беседовали о политике или чем-то подобном, о том, что могло бы стать занимательным для шпиона. Мне такие вещи не интересны. Конечно, я и понятия не имела, что он шпион. Он производил впечатление очень воспитанного и порядочного человека. Мне и сейчас непросто поверить, что он был шпионом. Я знала, что у него экспортное предприятие – а может, и импортное, размещалось на Электоральной.

Майор кивнул:

– Это предприятие было создано, чтобы замаскировать его роль. Когда в последний раз вы видели Тоннора?

– Кажется, вчера.

– В котором часу?

– Вечером, между пятью и семью.

Майор нажал на кнопку, и на пороге, к моему удивлению, появился тот отвратительный господинчик, которого я видела в молочной лавке в Жолибоже. Он не сказал ни слова, только посмотрел на меня и кивнул.

Майор движением руки приказал ему выйти и взглянул на меня как-то ласковей.

– Вижу, вы говорите правду. Лучше и дальше так делайте. Уверяю вас, мы знаем очень много. И если вы скажете нам что-то неправдивое, мы с легкостью раскроем это.

Я была очень напугана, поэтому мне и в голову не приходило прибегать к каким-то фортелям. Я тряслась от одной мысли, что они обо всем могут сказать Яцеку. Это очень опасные люди. Майор принялся выпытывать у меня, о чем я в последний раз говорила с Тоннором. Более всего майора интересовало, не вспоминал ли он о намерении уехать, не упоминал ли страну или город, не обещал ли написать мне.

Я сказала, что он вовсе не собирался уезжать и что он наверняка в Варшаве, так как только что вернулся из торговой поездки. Майор задумался и через некоторое время очень сурово произнес:

– Этот человек сбежал. Но он наверняка еще пребывает в Польше. Все пограничные пункты строго охраняются. И нет сомнения, что рано или поздно мы поймаем его. Однако я надеюсь, он постарается связаться с вами, если отношения, которые вас соединяли, имели какой-то более глубокий чувственный компонент…

– Но, пан майор… – прервала я его. – Меня с ним ничего не связывало. Даю вам в том слово чести.

По выражению его лица я поняла, что он мне не слишком-то верит, но он лишь нетерпеливо отмахнулся:

– До этого мне дела нет, извините. Между тем для меня важно, чтобы, если Тоннор пришлет вам депешу или письмо, вы тотчас сообщили мне. Знаете ли вы его почерк?

– Нет.

Майор положил передо мной несколько листков бумаги. На каждом был другой почерк.

– Вот образцы. Если вы получите письмо, подписанное одним из таких почерков, то должны сразу же, не открывая конверта, принести письмо сюда, в бюро. Коль Тоннор вам позвонит, вам следует постараться узнать от него, где он находится. И ни в коем случае не класть трубку на рычаг. Вы понимаете? Это даст нам возможность выяснить, с каким аппаратом вы были соединены. Полагаю, я могу доверять вам и верить, что вы точно выполните данные инструкции. В противном случае мне придется прибегнуть к контролю вашей корреспонденции и телефона, что, естественно, не является чем-то приятным.

Я заверила его: он может мне доверять. И тогда он спросил меня, видела ли я кого-нибудь у Тоннора. Я сказала, что совершенно никого, за исключением горничной.

– Сумели бы вы ее опознать?

– Конечно же.

Когда он принялся надевать пальто, я догадалась, что нам придется ехать в тюрьму. Но все оказалось куда хуже. Машина остановилась перед моргом. Господи, какое же это ужасное чувство! Меня привели в мрачный зал, где лежало много трупов, укрытых белыми простынями. В воздухе царила невыносимая духота. Я была близка к тому, чтобы потерять сознание. Никогда еще я не видела чего-то настолько ужасного.

Лицо открыли, я сразу узнала ее. Была она очень синей, а глаза ее были открыты.

– Да, это она, – сказала я. – Ее… ее убили?

Майор отрицательно покачал головой. А когда мы вышли из морга, пояснил:

– Она сама отравилась во время ареста на вокзале.

– Отравилась? Почему? Она что, тоже была шпионом?

– Да. Ее сообщник сумел сбежать только благодаря маскировке. А она предпочла смерть тюрьме.

Я была совершенно выбита из колеи. Вернулась домой и легла в постель. Боже мой, какие страшные вещи происходят в мире. Как же это все отвратительно и подло. Я не любила ее, но ведь она была молодой и симпатичной. Эти злодеи втягивают в свои глупые дела женщин. Это не по-людски. Будь я президентом, я бы категорически запретила впускать шпионов в Польшу. Да к тому же впутали еще и меня. Гальшке я этого до смерти не прощу. У меня мурашки по коже бегают, когда понимаю, что за чудовищный скандал мог возникнуть, если бы мои показания предали огласке. Для Яцека это был бы настоящий удар. А отец!.. Лучше даже не думать об этом!

Я дрожу от одной мысли, что Тоннор может мне позвонить. Боже мой, я не желаю ему зла, но хотела бы, чтобы его побыстрее схватили.

Правильней всего было бы уехать. Хотя бы в Холдов. Но я не могу. Во время моего отсутствия один Бог знает, что может произойти между Яцеком и той женщиной. Я должна за всем проследить сама. Завтра утром надо съездить к дядюшке Альбину. Не могу понять, отчего он не подает признаков жизни.

А теперь – спать, любой ценой.

Понедельник

Яцек, выходит, не соврал. Он и правда одолжил денег Станиславу. Сегодня я убедилась в этом лично. Яцек при мне вскрыл конверт, принесенный клерком с фабрики. В конверте были векселя на пятьдесят тысяч.

По этой причине я сказала дяде:

– Сомневаюсь, чтобы эта женщина была шантажисткой. Если бы она хотела от Яцека денег, он бы предпочел их на всякий случай сохранить – и никому не одалживать. И это меня беспокоит сильнее всего.

– И отчего же тебя беспокоит это? – удивился дядя.

– Ну, потому что если дело не в деньгах, то, скорее всего, – в нем самом.

Дядя задумался и покачал головой:

– Мне до сих пор не удалось разобраться в ее намерениях. Я видел ее пять или шесть раз, но мы еще на очень официальной ступеньке. Повода к более серьезному разговору у меня с ней не было. Когда я заметил, что мне знаком тот молодой человек, с которым она выходила из лифта, она оставила мое замечание без внимания. Эта женщина обучена вести себя в обществе. Прекрасно умеет говорить ни о чем.

Я была немного разочарована.

– Я, дядя, возлагала на ваши таланты куда большие надежды.

– Да и я возлагал немалые, – улыбнулся он. – И поверь, это очень интересная женщина, и я, по крайней мере, не жалею, что познакомился с ней.

– Но не может того быть, чтобы она ничем себя не выдала. Она ведь должна была что-то говорить о себе?

– Да, – признался дядя. – Однако я сомневаюсь, пригодится ли нам для чего-то подобного рода информация. Рассказала мне, что отец ее был женат на бельгийке и где-то под Антверпеном имел заводик. После смерти родителей она все ликвидировала и сперва получала образование в Академии изящных искусств в Париже, потому что хотела стать художницей, затем путешествовала, причем много. Из ее рассказов можно сделать вывод, что она знает почти весь мир. Хотя материальные условия позволяли ей пользоваться независимостью, она некоторое время даже была журналисткой и отсылала из разных стран корреспонденции в американские журналы. Больше всего времени она провела на французской Ривьере. Однако всегда и везде останавливается в отелях.