– Да. Но я поручил продажу нашей земли тому толстяку, Ласкоту.

– Дорогой, ты почти такой же нудный, как твоя тетя. Что, не можешь себе представить, что этот твой Ласкот, или как там его, в свою очередь передоверил дело какому-то Драпачу?

– Драпачу?

– Ах, да все равно, как эти посредники зовутся. Разве что ты всерьез думаешь заставить меня вести геральдические книги варшавских посредников!

Яцек опомнился и проговорил:

– Ты права, любимая. Если я вообще обратил внимание на слова тети, то лишь потому, что ты совсем не говорила мне о своей встрече с кем-то из посредников. К тому же я не понимаю, почему нужно было встречаться с ним в каком-то кафе?..

– Как же, в кафе! Правдоподобно, нечего сказать! Естественно, тетушка Магдалена ходит по кафе. А ты совсем уж выжил из ума, если можешь такому поверить. Я просто выходила из дома за пирожными и встретила этого посредника в подворотне. Он сопровождал меня до кондитерской на углу – и только. А если тебе недостаточно моих объяснений и ты не прекратишь упираться насчет всего этого, то знай одно: еще раз услышав слово «посредник», я упакую свои вещи и уеду в Холдов.

Я была в ярости, просто в ярости!

– И еще одно, – добавила я. – Мне надоела тетка Магдалена. Здесь остаться может лишь одна из нас. И я не хочу, чтобы эта пани находилась в моем доме. Или она съедет, или я. И знай, своего решения я не изменю.

Сказав так, я пошла в свою комнату и демонстративно провернула ключ в замке. Яцек минут пять стоял под дверью, извиняясь и моля, чтобы я не обижалась. Я не промолвила ни словечка. Понятно, что полночи глаз не сомкнула. Утром не поздоровалась с теткой. Она наливала кофе в столовой, а я прошла, словно мимо простой вещи. Я видела, как она испугалась. Уж я научу эту идиотку уму-разуму! Яцеку я вместо приветствия тоном владелицы пансиона, которая обращается к новому постояльцу, сказала:

– Что предпочтешь на завтрак?

Он выглядел раздавленным и печальным, но разжалобить меня не сумел. Мне было интересно, перестал ли он верить глупостям тетки, однако, увы, ему позвонили из министерства. Собственно, тогда-то я и телефонировала Роберту.

И это улучшило мое настроение. Было интересно, как он встретит меня. Договорились повидаться в пять.

Было и еще одно приятное дело. Я вдруг вспомнила, что сегодня мы приглашены на завтрак к Гальшке. Я знала, как для нее важно это. Она специально устраивала завтрак, чтобы познакомиться с директором Гуцулом, который когда-то видел меня у моря, а сейчас специально приедет из Катовице для знакомства со мной. Ее мужу очень нужно встретиться с Гуцулом из-за каких-то их дел. Естественно, я обещала, что буду, и лишь около двух часов перезвонила и сказала: у меня ужасно болит голова и я не приду. Представляю себе, как рассердится этот Гуцул. Хорошо, если так.

Со всеми предосторожностями (Яцек, кажется, всерьез подозревает меня) я поехала в Желибож. Дядю я не застала. Что с ним происходит?! Он меня все больше беспокоит. Я вернулась домой огорченная и попала в руки Данки. Все уже вернулись из Холдова. Отец, слава богу, чувствовал себя лучше. Через несколько дней уже сможет ходить. Португалец прислал (странная форма искупления) четыре шкуры пумы, якобы добытых на охоте где-то в Южной Америке. Отец, собственно, хотел отдать их мне. Естественно. У меня просто склад никому не нужных вещей. Разве что положу эти шкуры в комнату тетки Магдалены, чтобы еще больше испортить ей жизнь.

Ровно в пять я была уже на Познаньской. Роберт воистину самый привлекательный мужчина, какого я когда-либо знавала. Мне было интересно, как он объяснит свой отъезд, однако он остался верен своему стилю. Не упомянул об этом ни слова.

Сказал только:

– Наконец-то!

Как много может содержать одно слово! Удивительно. Он был так привлекателен, что я даже решила не вспоминать о горничной. Пусть ей. У него в глазах какие-то золотые огоньки. Наверняка он мечтатель, только скрывает это. Какой он романтичный. Мы чудесно провели эти два часа. Если я и могла что-то поставить ему в упрек, так разве что его чрезмерную любовь к музыке. Он то и дело предлагал мне разные новые пластинки с Бахом, Бетховеном и прочими. Сказал мне:

– Стоит время от времени уезжать, зная, что кто-то ждет твоего возвращения.

Он так чудесно говорит. В нем нет ничего банального. Тото рядом с ним – просто манекен из папье-маше. Несомненно, если речь о манерах и финансовых возможностях, Тото превосходит Роберта. Но в нем нет сути. А в этом человеке я чувствую глубину. В нем нет ничего поверхностного. С ним рядом – словно идешь в неизвестность. Эдакая дрожь неясной опасности и – одновременно – доверительности. Любая женщина поймет меня. Мне никогда не ясно, о чем он думает. Никогда я не знаю, что он скажет и как себя поведет.

Я написала, что Роберт – мечтатель, но это вовсе не значит, будто он сентиментален. Скорее, напротив. И как раз этим он отличается от Яцека. Чувственность Яцека основывается на изрядной доле мягкости, что тоже не лишено очарования. Однако оба они похожи, причем с многих точек зрения. Полагаю, Роберт тоже мог бы стать хорошим дипломатом. Но я ощутила в нем – пусть он никак этого и не выдает – способность к поступкам резким, а может, даже жестоким. Странно, что такой человек занимается столь прозаичной вещью, как торговля. Не хотела бы видеть его торгующим или разговаривающим о делах, связанных с доставкой каких-то там товаров и прочего. Это испортило бы мне представление о пейзаже его души.

И он умеет слушать. Как живо реагируют его глаза и лицо, когда я рассказываю о себе. Рассказала ему о несчастном случае с отцом и про всю историю с конвертом. Уж кому-кому, а ему я могу смело рассказывать об этом. Я верю, что если существует мужчина, умеющий хранить тайны, то это именно он. И Роберт сильно сопереживал моим приключениям, искренне хохотал, когда я повторяла ему мой последний разговор с полковником Корчинским.

– Ну, и показал ли он тебе эти фотографии? – спросил меня.

Тут я вспомнила почтальона (либо лесника) и сказала:

– Конечно. И представь себе, какая забавная история: среди тех фотографий было одно изображение человека, неимоверно похожего на тебя.

– На меня? – удивился он.

– Да. Уж извини, но я могла бы подумать, что это ты, если бы не одежда. Какая-то униформа – только не сердись – почтальона или кого-то вроде того. Только не обижайся. Однажды в Париже у самого Уорта[44] я видела модель, удивительно похожую на меня. Ты всегда бреешься?

Он нетерпеливо дернул плечами:

– Всегда. Отчего ты спрашиваешь?

– Потому что у того господина были усы, да к тому же испанская бородка.

– Ну и славный же вид, – засмеялся Роберт. – И что там с этой фотографией?..

– В каком смысле?

– Ну, сказала ли ты тому полковнику, что знаешь кого-то похожего?

Это меня позабавило.

– Ах, наивный ты мальчишка. Естественно, я ничего не сказала.

Он спросил еще, во сколько я была у полковника. Я понятия не имела, отчего это его интересует. Сразу после этого он глянул на часы, извинился передо мной и вышел из кухни. Вернулся немного на нервах и сказал, что, увы, не может дольше меня задерживать, потому что к нему должен наведаться по делам один господин, о чем он насмерть позабыл. У него был какой-то сосредоточенный вид. Может, я и зря рассказала ему об этом сходстве. Никому не может понравиться походить на людей не из общества. Потому я постаралась затушевать впечатление, и, кажется, мне удалось это. Он попрощался со мной довольно нежно и попросил, чтобы я перезвонила завтра.

Я возвращалась домой в прекрасном настроении. Забавно, как порой запоминаются некоторые лица. Выходя от Роберта, на улице я встретила того господина, который сидел над яичницей в молочном магазине в Жолибоже. Полагаю, я так хорошо запомнила его черты, потому что у него самое бессмысленное лицо, которое мне доводилось видеть.

Дома я убедилась, что Яцек и правда близко к сердцу принял то, что я ему сказала. Уже в прихожей Юзеф сообщил мне, что тетка Магдалена завтра утром уезжает в село, в имение. Наконец-то я избавлюсь от этой отвратительной женщины. Я быстро выкупалась и поехала к парикмахеру. Сегодня у нас бал во французском посольстве.

Воскресенье

Это ужасно! До сих пор не могу прийти в себя. Какое счастье, что Яцек ни о чем не знает! Я ни за что не забуду полковнику его деликатности. Он действительно очень добр ко мне. Не представляю себе, что бы мог подумать обо мне Яцек, узнай он все. В морге я едва сознание не потеряла.

Обо всем узнала вчера утром. Когда позвонила Роберту после ухода Яцека, то услышала какой-то совершенно незнакомый голос. Я отложила трубку, что было абсолютно естественно. Однако стоило мне через несколько минут снова поднять ее, как поняла, что нас не рассоединили. Поскольку у меня было срочное дело с Тулей Вощевской, я рассердилась, ведь совсем не желала, чтобы аппарат мой оставался подключен к аппарату Роберта. Это продолжалось не меньше получаса, и только потом я сумела соединиться с Тулей. А еще минут через пять заявились некие два господинчика. Тут бедлам, тетка уезжает, а они показывают мне какие-то документы и начинают выпытывать, я ли телефонировала на номер пана Роберта Тоннора. Естественно, я категорически отрицала это. Я была напугана. Тогда они заявили, что все домашние должны быть немедленно допрошены, потому что кто-то с моего аппарата телефонировал пану Тоннору. У меня не было другого выхода, пришлось признаться, что это была я. В конце концов, телефон – вещь обычная. Телефонируют многим людям, с коими нас ничто не связывает, незнакомым и тем, с которыми нет никаких дел.

Тогда они попросили меня одеться и поехать с ними. Когда я сказала, что у меня нет времени, старший из них ухмыльнулся и спокойнейшим тоном произнес:

– В таком случае нам придется арестовать вас.

Я помертвела. Арестовать меня?!