В мире Мэнди, словно вышедшем из романов Чивера[1] — только выпивки чуть меньше, мне дозволялось бы бездельничать, только будь я миллионершей. Сидеть без работы и без денег считается там столь же постыдным, как носить прозрачную кофточку без лифчика. Преступление против морали. О том, что у меня есть цель жизни и я хочу работать, речи не идет. В который раз я поразилась способности Мэнди жить за гранью реальности.

Этот ее талант проявился еще раз в конце ужина, когда она завела речь о своей матери.

Похоже, Мэнди, приравнивающая рождение ребенка к неудачной укладке, вынуждена предпринимать крайние меры, чтобы пресечь беспрестанные жалобы матери на отсутствие внуков. И хотя тактика Мэнди экстремальна, я прекрасно понимаю ее раздражение. Ведь любая пара гетеросексуальных молодоженов неизбежно сталкивается с подобным нытьем.

Мэнди. Я подумала, не сказать ли ей, что я бесплодна? Но это мало похоже на правду. Поэтому я наврала, что Джон стерилен.

(Если бы.)

Я. И она не отстала? Жестоко с ее стороны.

Мэнди. Не то слово. Представь, ей хватило наглости выслать нам десять тысяч долларов на консультации специалиста по искусственному оплодотворению!

(Наглости? Даже моя свадьба обошлась дешевле!)

Я. И куда ты денешь эту сумму?

Мэнди. А откуда, ты думаешь, у нас деньги на Ранч-Каньон?

Счет, пожалуйста! И пусть она оплатит.

5 марта

Мои мытарства в статусе безработной достигли критической отметки. Спустя восемь месяцев со дня кончины «Раундап» мое сотрудничество с самым непопулярным нью-йоркским журналом не оценили ни в одной редакции. Как ужасно проработать двенадцать лет и понять, что ты ни на что не способна!

Отгоняя мысли о грядущем выселении из квартиры, я напоминаю себе, как мне повезло. Я здорова. У меня есть друзья. Любящий муж. Можно ли желать большего? Я буду жить хотя бы потому, что у меня есть любовь. Ведь любовь движет миром. Любовь — все, что нам нужно.

Кого я обманываю?

На любовь даже колготок не купишь!

И меня убивает эта пропасть свободного времени. Сначала мне нравилось. Вроде как долгий отпуск. Только отдыхаешь одна, потому что все на работе. Делают карьеру. Занимаются чем-то стоящим. А я целыми днями мучаюсь, расстраиваюсь и мотаю нервы из-за сестрицы Николь.

Меньше чем за два года Николь, которая ненамного младше меня, умудрилась выскочить замуж за своего дружка по колледжу Чета, вкусить семейной жизни в захолустье, уйти от мужа, встретить парня моложе нее и начать одеваться как бомжиха — одежду она откапывает в глубине моего чулана. Короче, Николь наверстывает упущенное в юности. К сожалению, я вынуждена наблюдать это в своей гостиной.

Мы со Стивеном живем в крошечной конуре на Манхэттене, в Верхнем Вест-Сайде. Сколько бы агенты ни называли ее «симпатичными апартаментами с двумя спальнями», площадь ее не выросла ни на сантиметр сверх шестидесяти двух квадратных метров. Одна небольшая спальня и довольно просторный чулан. Слишком тесно, но Николь все равно является каждые выходные и ночует на диване после рейда по клубам со своим дружком Пабло. (Вы угадали: это старый холостяцкий диван Стивена. Тот самый клетчатый монстр, которого я мечтала выкинуть на помойку, едва мы обручились. Не вышло. Он словно противные волосы на лице: что бы ты ни делала, все равно отрастают.)

Сначала я думала, что Пабло для Николь — всего лишь утешение после разрыва с Четом. Маленькая сексуальная игрушка, которая поможет ей забыть о провинциальном Мэйберри[2] и вспомнить, что такое жизнь в Вавилоне. Когда у них все закрутилось, он работал на кабельном телевидении и бесплатно подключил нас к каналу НЕЮ, поэтому я помалкивала. К тому же у Николь своя жизнь, ей решать. Прошло два года, Пабло теперь трудится в офисе, и бесплатный канал отключили. Но это неважно. Он мне уже нравится. И как ни крути, два года утешаться после разрыва — это уж слишком.

Два года спать на моем диване тоже.

Особенно если учесть, что Стивен отказывается заниматься сексом, когда Николь у нас ночует. Говорит, стены тонкие. Хуже некуда. В старших классах надо было остерегаться родителей, обнимаясь с дружком в гостиной. В колледже молиться, чтобы соседка по комнате не зашла в самый неподходящий момент. Я думала, что в собственной квартире секс — неотъемлемое право взрослого человека.

Я ошибалась.

Намного логичнее для Николь было бы переехать в Нью-Йорк и найти там работу. Неужели человеку с юридическим образованием так трудно устроиться в городе? Но сколько бы я ни умоляла, она отказывается искать место в Нью-Йорке и даже не пытается убедить Пабло съехать от родителей.

Я. Ему давно пора жить самостоятельно. Как-никак двадцать пять!

Николь (поводя плечами). С какой стати? Знала бы ты, сколько денег экономишь, живя с родителями. К тому же они обращаются с ним как со взрослым.

Я. Тогда, может, вам ночевать у него?

Николь. Ты что, сдурела? Да у стариков припадок случится, узнай они, что сынок занимается сексом!

Для справки: я тоже знать не желаю о сексуальной жизни Пабло. Поэтому ввела правило: Николь разрешено ночевать у меня дома, но запрещается прелюбодействовать на моем диване. Если мы со Стивеном не можем заняться сексом в собственной квартире, значит, и ей нельзя. Поэтому каждую пятницу или субботу, выскользнув из спальни Пабло, Николь совершает позорный путь в мою квартиру.

Представьте, что когда-то эта женщина проводила выходные, обмениваясь рецептами мясного хлеба с соседками и разыгрывая шарады для семейных пар.

12 марта

Конечно, Мэнди — меркантильная эгоистка, с ней нелегко ладить, но мы друзья не разлей вода еще с колледжа. И ничто, даже брошенное мимоходом в девяносто шестом замечание, что с челкой я похожа на трансвестита, не разлучит нас. Мы будем подругами до самой могилы.

Я усомнилась в этом всего раз в жизни: когда Мэнди Александер, потеряв остатки здравого смысла, обвенчалась с Джоном Скепперманом на идеально ровной лужайке загородного клуба ее родителей.

В каком-то смысле ничего безумного в ее поступке не было. Джон из старинного богатого рода, чтит традиции. Люди для того и живут на планете Земля, чтобы жениться, зарабатывать на жизнь и собирать рубашечки поло всех мыслимых цветов. Мэнди — риелтор, Джон — адвокат по делам о недвижимости. Они как две половины неразрешимой головоломки. Только вот Мэнди смешная, обаятельная и никогда не подведет, а Джон имеет грушевидное туловище, бегает по-бабьи, а разговаривает как эпизодический персонаж из фильма о Рональде Рейгане.

Но Мэнди его любит, а я люблю Мэнди и потому помалкиваю. Общаюсь с ним коротко и только по необходимости, и в конце каждого разговора мне хочется выковырять ему глаза шариковой ручкой. Так что представьте мое удивление, когда он позвонил мне вчера вечером.

Джон. Привет, Эми! Это Джон. (Ну вот, плохие новости.) Хотел спросить, ты до сих пор сидишь на шее у государства?

(Так я и думала…)

Я. Если ты имеешь в виду, живу ли я на пособие по безработице, полагающееся мне по закону, после того как я двенадцать лет исправно платила налоги, мой ответ «да».

Джон. Наверное, это так унизительно. Мне даже говорить об этом как-то неудобно. (Еще бы тебе было удобно. Бог вообще не планировал, чтобы ослы разговаривали.) К счастью, я нашел выход из твоего положения. Сестра моего сотрудника занимается пиаром. Она уходит из своей компании «Бринкман и Бэйнс», и на ее место еще никого не нашли. Работа вроде не очень сложная. Надо тебе попробовать.

Может, не надо?

12 марта, 21:00

Анита. Этот тормоз советует, как устроить твою жизнь? Видно, ты в самом деле дошла до ручки.

Моя подруга Анита, как и Мэнди, режет правду-матку, не стесняясь в выражениях, только вот кумир Мэнди — Эмили Пост[3], а Аните ближе Кортни Лав. Естественно, они друг друга не выносят.

Анита. То, что этот Джон сумел найти работу и даже получить диплом юриста, только доказывает, в каком упадке западная цивилизация.

Я бы не стала с ней спорить. Но как бы Анита ни выступала, от реальности не убежишь: именно Джон, а не она, нашел мне самое выгодное предложение за многие месяцы. Поэтому я заставила Аниту прикусить язычок и рассказать, что ей известно о компании «Бринкман и Бэйнс».

Оказалось, ей известно все.

Анита — главный редактор журнала для пятнадцатилетних «Тин флер», и ей все время приходится сотрудничать с ребятами из «Бринкман и Бэйнс». Это третьесортная пиар-контора, специализирующаяся на малоизвестных знаменитостях и местных политиках. Помните Глинис О’Мэйли? Ну, это та, что в одиннадцать лет попыталась установить рекорд Гиннесса, кувыркаясь через голову, — упала в обморок после двухсот пятидесятого кувырка. Она потом еще играла в сериале «Мои печали». Так вот, Глинис снялась для обложки январского номера «Тин флер» и является клиенткой «Бринкман и Бэйнс».

Как и Александр Хастингс — кандидат в члены городского совета, утверждавший, что ему тридцать. Но его бывшая подружка послала конкурентам школьный ежегодник, на котором еще краска не высохла, и оказалось, что парню всего восемнадцать. «Бринкман и Бэйнс» помогли ему приглушить шумиху, предложив обратиться к юным избирателям. Последний раз я слышала о нем, когда он возглавил кампанию за легализацию марихуаны.

Работа для интеллектуала? Нет. Престижная? Нет.

Я немедленно записалась на собеседование.