Князь Дмитрий Романович это понимал и как-то, в один из таких безрезультатных утомительных дней, предложил татарам помириться со смоленским князем. – У нас уже нет сил стоять на таком холоде, – сказал он татарским воеводам во время очередного пира в их шатре. – Я думаю, что нам следует послать своих людей к тому непутевому Ивану и потребовать у него богатый выкуп. А если мы будем продолжать сражаться, то потеряем еще больше людей без всякой надобности! Нам все равно не взять город!

Татарские полководцы, казалось, только этого и ждали.

– Ну, тогда ладно, Дэмитрэ, – молвил мурза Голутай. – Пошли своих людей к тому бесстыжему Иванэ и потребуй от него выкуп серебром в два государевых «выхода»! И пусть принесет извинения за государеву обиду!

– А не мало ли, брат? – вмешался в разговор мурза Чиричи. – Тогда мы с позором вернемся в Сарай: без пленников и пожитков!

– А мы пойдем назад другой дорогой, мой славный кунак! – усмехнулся Голутай. – Через земли Мосикэ или Арпаны-Рэзаны! Какая нам разница, где брать пленников?

– Не надо на Мосикэ! – покачал головой Чиричи. – Там сидит Иванэ-Дэнилэ, верный слуга государя…Лучше пойдем на Арпаны…

– Значит, опять пострадает Рязань, – грустно подумал Дмитрий Романович. – Однако надо бы поскорей отвести этих татар от своих земель и возвращаться домой! – Вслух же он сказал: – Тогда я сам пойду к Ивану Смоленскому и передам ему ваши справедливые требования!

Татары не стали его отговаривать, и на следующее утро сразу же после ранней трапезы князь Дмитрий выехал на своем красивом верном коне из военного лагеря один в сторону Смоленска.

У стен древнего города стояли стройными рядами смоленские пехотинцы.

– Вот уж который день смоленские воины строятся в боевой порядок, а самого князя Ивана не видно! – подумал князь Дмитрий, подъезжая к смолянам. – Неужели он ранен?

Вот он вплотную приблизился к грозным пехотинцам, что-то им сказал, и стоявшие в отдалении татарские полководцы увидели, как смоляне расступились, пропуская в город брянского князя. Отворились городские ворота, и он скрылся в темном проеме. Вскоре в город ушли и смоленские воины: с городской стены прозвучал сигнал трубы, и все поняли, что война окончена.

Лишь к вечеру Дмитрий Романович вернулся в татарский стан, усталый, мрачный и раздраженный.

– Неужели этот бесстыжий Иванэ отверг наши требования? – вопросил его мурза Голутай, восседая на своем мягком топчане. В юрте татарских воевод было тепло и уютно.

– Не отверг, – грустно сказал князь Дмитрий, опуская голову. – Он полностью согласился с вашими условиями! Завтра утром из города выйдут его люди с телегами, гружеными подарками и серебром! Кроме того, он просил передать государю свои сердечные извинения! Он также заключил со мной мир на вечные времена, конечно, если это будет угодно великому царю!

– Однако почему ты такой сердитый, Дэмитрэ? – удивленно поднял брови Чиричи. – Надо не горевать, а радоваться! Ведь этот бестолковый Иванэ признал свое поражение и покрыл все наши расходы?

– Ох, брат, – покачал головой брянский князь. – Тебе не понять наших порядков и нравов! Не было на Руси правды – и никогда не будет!

ГЛАВА 23

СЛОВО УЗБЕК – ХАНА

Ордынский хан Узбек был мрачен. Только что, в самом начале марта 1334 года, он отпустил домой московского князя Ивана, подтвердив его право на великое владимирское княжение, и даже отдал ему за хорошие деньги прежде удельный город Дмитров.

Последний дмитровский князь Борис Давыдович, враждовавший с Москвой, гордый, непреклонный старик, сам себя погубил. Не обладая хитростью и изворотливостью Ивана Московского, Борис Давыдович ввязался с ним в спор, завершившийся в пользу его соперника.

Московский князь Иван Даниилович хотел добиться от дмитровского князя наследства. Зная о его преклонных годах, князь Иван не один раз присылал в Дмитров своих бояр, чтобы уговорить гордого старца подписать на него «духовную» на случай своей смерти. Борис Давыдович воспринимал московских посланников, как личных врагов. Уверенный, как большинство русских правителей, что он будет жить вечно, дмитровский князь посчитал их предложения оскорбительными, а самого Ивана Калиту – захватчиком! Старый князь почувствовал острую угрозу своим владениям со стороны Москвы и стал искать себе союзников в борьбе с ней. Еще раньше он со страхом смотрел, как московские князья медленно, но решительно, захватывают один город восточной Руси за другим. Постепенно Московское княжество настолько усилилось, что теперь, при Иване Калите, представляло собой едва ли не крупнейший русский удел. А если прибавить к этому прочно привязанный, из года в год ограбляемый Москвой, Великий Новгород, то Москва получала в свои руки неиссякаемый источник серебра и была способна выкупить у ордынского хана едва ли не все остальные русские города и земли.

Когда же князь Иван Московский занял половину Ростова, воспользовавшись преждевременной смертью князя Федора Васильевича, Борис Дмитровский совершенно испугался! Теперь наступил его черед! И доселе отсиживавшийся за своими дмитровскими стенами удельный князь решил обратиться за помощью к великому смоленскому князю Ивану Александровичу. Последний также питал неприязнь к Москве и хорошо помнил, как еще Юрий Даниилович отнял у Смоленска Можайск, а потом спровоцировал войну его отца Александра Глебовича с собственными уделами – Дорогобужем и Вязьмой!

Видя, что ордынский хан поддерживает Ивана Московского, князь Иван Александрович стал осторожно искать пути сближения с Литвой. Но, несмотря на то, что великий литовский князь Гедимин сразу же поддержал Смоленск и предложил заключить с ним оборонительный союз против Москвы и…даже Орды, Иван Смоленский боялся просчитаться. Он очень не хотел оказаться один на один с полчищами разгневанного хана Узбека. Когда же дмитровский князь Борис прислал своих людей в Смоленск, великий смоленский князь предложил ему тоже наладить связи с Литвой. Он сам послал к великому литовскому князю Гедимину смоленских бояр и те рассказали о желании дмитровского князя найти себе сильного покровителя. Но литовцы, занятые в это время подготовкой к очередной войне с немцами, сразу же не ответили ни смоленскому, ни дмитровскому князьям, а когда опомнились и послали своего гонца в Смоленск с письмом Гедимина, было уже поздно.

Письмо, как известно, попало в руки московского князя Ивана Данииловича, а Борис Дмитровский, не найдя себе защитников и союзников, отправился к ордынскому хану, «искать у государя правду».

Старый князь, наслышавшись слухов о жадности московского князя, утаивании им части награбленного серебра, надеялся, что этого будет вполне достаточно для обвинения своего врага. Кроме того, он решил пожаловаться хану на покушения Ивана Московского на его, дмитровский, удел, на который князь Борис имел ханский ярлык. Таким образом, московский князь обвинялся им в непризнании ханской воли, самоуправстве, оскорблении старости князя Бориса.

Когда дмитровский князь прибыл в Сарай с подарками, собранными «с превеликим трудом», хан Узбек принял его как верноподданного, внимательно выслушал, «обласкал» и предложил своему советнику Субуди «записать все жалобы жалкого старца». Список «Борисовых обид» оказался достаточно внушителен, и тогда ордынский хан приказал своим людям срочно отправить к Ивану Московскому гонца с вызовом в Сарай – «на царский суд».

Шла зима. Только что ушли ордынские «тьмы-тьмущие» на Смоленск, а князь Иван Калита праздновал в Москве свадьбу своего сына Симеона, женившегося на дочери Гедимина Литовского Аугусте, названной при крещении Анастасией. Пришлось Ивану Данииловичу поспешно, прямо из-за свадебного стола, выезжать в Сарай.

Но ордынский хан не сразу его принял, показав тем самым свое недовольство Москвой. Тогда князь Иван прибегнул к своим излюбленным методам – подкупу ордынских вельмож, ханских жен и искусной, сплетенной из хорошо подобранных фактов клевете.

Задержка ханского суда была ему на руку, и московский князь стал плести, как паук, свою липкую, всеохватывающую сеть, в которую, в конечном счете, и попал неискушенный в интригах искатель правды – дмитровский князь.

К тому времени, когда ордынский хан назначил день и время суда, едва ли не все ханские приближенные были настроены против несчастного князя Бориса, а Ивана Московского считали чуть ли не жертвой интриг желчного старика. В довершение ко всему, одаренные драгоценными украшениями ханские жены тоже стали союзниками Ивана Данииловича, и даже на супружеском ложе хан Узбек слышал о нем только хвалебные речи.

На суде же князь Иван вел себя сдержанно, видимо почтительно по отношению к старому князю Борису, который же, наоборот, кричал на него, размахивая руками и брызжа слюной. Спокойные, уверенные ответы Ивана Данииловича на все старческие обвинения еще больше раззадоривали дмитровского князя. Он совершенно потерял над собой контроль: с яростью вопил, выпучив глаза, и не считаясь с тем, что перед ним ордынский хан, его самые близкие сановники и высшие мусульманские священники. Казалось, что он рассчитывал не на убедительные доказательства, но на крики и шум.

Как и следовало ожидать, такие его действия имели прямо противоположный результат: не прошло и часа с начала ханского суда, как все присутствовавшие на нем, включая самого хана, были уверены в правоте князя Ивана Данииловича. Когда же тот достал из-за пазухи заветное письмо великого князя Гедимина в Смоленск, в котором говорилось о поддержке дмитровского князя и готовности заключить с ним оборонительный союз, и стал его громко, спокойно зачитывать, все поняли, что князь Борис Давыдович обречен. Последний довод московского князя был таким неожиданным для разбушевавшегося старика, что он был буквально парализован. – С тобой сам лукавый, Иван! – буркнул он и вдруг на глазах у всех заплакал, захрипел, падая на пол и источая проклятия…

– Унесите этого хулителя во двор! – приказал, рассердившись, хан Узбек. – Пусть полежит на холоде и отринет свои старческие глупости!