Константин Сычев - Дмитрий Красивый

– Бояре?! – вскричал разгневанный Брежко Стойкович. – Зачем ты лжешь?!

– Погоди, почтенный Брежко, – поднял руку князь Дмитрий. – Он пересказывает нам слова того злобного москвича! Продолжай же, Инко!

– Мы все знаем, как был убит мой батюшка в святой церкви во время праздника! И это сделали бояре! – продолжал преступник. – Там было много брянцев, они все видели и долго об этом вспоминали…Говорили, что расправу над моим батюшкой учинили после слов покойного Славко Стойкича!

– Так ты еще будешь хулить моего покойного брата! – вскричал, багровый от ярости, Брежко Стойкович. – Он умер вскоре после страшной гибели князя Глеба! Его уставшее сердце не выдержало этого ужаса!

– Постой же, Брежко, – рассердился князь. – Пусть скажет все, что думает! Поведай-ка нам, Инко, а как твой дядя Олдан воспринял слова москвича? Неужели и он связался с разбойниками?

– Нет, мой господин, – покачал головой грязный лохматый мужик. – Олдан Мордатич был очень недоволен словами москвича и прогнал его, обругав, со своего двора! – Не смущай нас, недобрый человек! – сказал он. – У нас нет ни сил, ни желания ссориться с боярами! Уходи прочь! – Ну, а я, глумной дурачок, пошел за тем разбойником, привел его к себе в избу, накормил и оставил ночевать…Вот так я, поверив словам москвича, стал служить его людям и сообщать им сведения о купцах. А они давали мне за это мою долю разбойного серебра…

– А были у тебя сообщники? – вопросил, глядя с интересом на бывшего купца, князь Дмитрий. – Кто тебе помогал в связях с татями?

– Никто, мой господин, – сказал, выдержав пристальный княжеский взгляд, преступник. – Это все я творил один и скрывал правду от своих родственников.

– Мне все ясно, – задумчиво сказал князь и вздохнул с облегчением. – Что ж, мои славные бояре, теперь мы знаем, почему этот Инко так мужественно терпел пытки наших приставов и даже самого Сотко! Ему нечего было говорить! Давайте-ка, задавайте вопросу этому злодею, а потом примем решение!

– А теперь скажи, бесстыжий Инко, – спросил вдруг Борил Миркович, – была ли та Ярина, любовница атамана, твоей сообщницей? Совершала ли она вредные городу поступки?

– Была, была, мой господин, – кивнул головой преступник. – Она не однажды приходила ко мне, а в последний раз привела меня к разбойникам на погибель! Она принесла немало горя Брянску и была надежной сообщницей московского атамана!

– Замолчи! – вскричал князь. – Зачем ты порочишь красивую и безвинную девицу?!

Бояре с улыбками переглянулись: участь бывшего купца была предрешена!

– Ну, тогда скажи нам, – весело молвил Жирята Михайлович, – как звали их главаря и других разбойников? И кому они служили? Самому ли князю Семену Московскому или какому-то боярину?

– Их вожака звали Упрямом Якуничем, – мрачно ответил Инко Вершилович, – а его сообщников я помню только по именам. Клочко, Богдан, Полкан и еще…

– А кто был господином того Упряма? – перебил преступника нетерпеливый Супоня Борисович. – Боярин или князь?

В светлице установилась мертвая тишина.

– Москвичи говорили между собой, и я слышал, что их господином был, – Инко задохнулся, краснея и покрываясь потом, – какой-то Алексей Петров! Они еще называли его прозвище – «Босой волк» или «Хвост»! – выпалил он, наконец.

– Теперь все ясно! – поднял руку, вставая и крича, Жирята Михайлович. – Я помню лица московских бояр! И там был боярин Алексей Босоволков! Они все заодно против нашего Брянска!

– Да, – грустно покачал головой князь Дмитрий. – Я предчувствовал беду от москвичей и теперь вижу ее воочию! Слышишь, святой отец? – он посмотрел на брянского епископа.

– Слышу, сын мой! – перекрестился отец Иоанн. – Спаси нас, всемогущий Господь!

– Ладно, – буркнул князь, – а теперь примем решение! Как будем судить: по закону или по справедливости?

– По справедливости! – закричали бояре. – В «Правде» Ярослава нет суровой кары!

– Тогда предлагайте, – потребовал князь, – но без злобы и суеты!

– Его следует казнить, княже! – сказал, вставая, Брежко Стойкович. – А имущество и серебро забрать в княжескую казну!

– Смерть, княже! – поддержал его Жирята Михайлович. – Нет ему прощения!

– Смерть, смерть!!! – закричали остальные бояре.

Князь посмотрел на поникшего, оцепеневшего от страха мужика, и почувствовал к нему жалость. – Вот и погубил себя своей глупостью! – подумал он, но тут же вспомнил слова несчастного о красавице Ярине и, сверкнув очами, громко сказал: – Пусть его казнят в темнице через удавление! Тихо, без пыток и мучений! А его имущество забрать в казну! Также следует бросить в холодную темницу всех его родственников мужского пола, включая его дядю Олдана Мордатыча с сыновьями за недонесение о московском злодее! Их имущество также перейдет в мою казну! Пусть поработают три года на благо обиженных ими горожан! И приставьте к ним самых строгих надзирателей, чтобы они честно, в праведных трудах, отрабатывали свой корм!

Поздней весной 1346 года в Козельске игралась свадьба. Князь Тит Мстиславович выдавал свою дочь Марию замуж за служилого литовского князя Романа Михайловича Молодого. Великий литовский князь Ольгерд Гедиминович сдержал свое слово. Его люди, объезжавшие русских князей, проведали, что у козельского князя есть на выданье красавица-дочь, по возрасту подходившая молодому князю Роману – Марии было четырнадцать лет – и сообщили об этом своему господину. Князь Ольгерд не медлил: уже в марте в Козельск поехали его верные слуги и сосватали юную княжну. Мнения же невесты, как впрочем и жениха, никто не спрашивал. Достаточно было согласия ее отца.

У князя Романа, как известно, отец погиб на войне с немцами, и роль отца сыграл сам великий князь Ольгерд.

Когда Роман Михайлович, шестнадцатилетний юноша, узнал о сговоре, он не воспринял это с радостью и ехал в Козельск грустным, недовольным. Однако невеста ему сразу же приглянулась. Красавица Мария, белокурая и синеглазая, стройная и рослая, не могла не понравиться жениху! Ее нежный грудной голос, природная доброта и доверчивость пленили юношу.

Сам же князь Тит хорошо знал отца жениха, покойного князя Михаила Асовицкого, подвиги которого в сражениях с врагами Литвы были известны во всей Руси. Но главное заключалось в том, что будущий зять козельского князя происходил из рода великого киевского и черниговского князя Михаила Всеволодовича Святого, был прямым потомком его сына Романа Михайловича, которого теперь называли Старым, и имел все права на любой удел бывшего Черниговского княжества, частью которого являлся в свое время карачевский удел и, соответственно, Козельск.

Литовские сваты сообщили Титу Мстиславовичу о желании великого князя Ольгерда видеть в будущем на княжении в Брянске жениха его дочери. – У Дмитрия Брянского нет сыновей, – говорили они козельскому князю, – а только дочери! Правда, у него еще есть брат Василий, но ему уже за пятьдесят! Так что быть этому Роману брянским князем!

Речь литовцев была достаточно убедительна, и Тит Мстиславович с радостью принял молодого князя, за которым так и укоренилось прозвище «Молодой», поскольку в Брянске уже был прославленный на века Роман Михайлович, его предок, и люди не желали их путать.

Тит Мстиславович верил в будущее князя Романа Молодого, и его нисколько не смущало такое положение дел, что у жениха совсем не было земельных владений, кроме давно утраченного поселения Асовицы на окраине Брянского княжества, которое можно было получить лишь с согласия брянского князя Дмитрия, но обращаться к нему Тит, скромный и боязливый, не собирался. – Я дам ему в приданое к дочери какой-нибудь городок, – рассудил козельский князь, – и пусть мой зять не обессудит! Зато не будет ни ссор, ни обид…А там, глядишь, и Дмитрий Брянский умрет…

Сама же невеста очень волновалась, ожидая встречи с суженым. Жених представлялся ей сильным, властным, строгим воином. Особенно боялась она, что князь Роман будет «некрасив и зол»! Но все ее страхи сразу же развеялись, как только жених переступил порог отцовского терема. Рослый, белокурый с рыжеватым оттенком, голубоглазый, с пробивавшимися усиками и едва проявившейся бородкой, он являл собой саму ласку и доброту. Когда перед ним в светлице, где он стоял, окруженный знатными литовцами, козельскими боярами, рядом с седовласым, но крепким, здоровым князем Титом, появилась невеста, ведомая за руку княгиней-матерью, он не скрывал своего восторга. – Какая прелесть! – громко сказал он во всеуслышание. – В ней соединились лебедушка и пава! – Он приблизился к раскрасневшейся Марии и, учтиво склонив свою голову, тихо молвил ей на ушко: – Я влюбился в тебя всей душой! Я буду тебе верным супругом и нежным любовником и всю жизнь буду беречь твою красоту! Я никогда не видел никого лучше и красивей тебя! Ты – драгоценная жемчужина в кольце моей души!

Потрясенная словами жениха, его приятным басистым голосом, добротой и внешней прелестью, юная Мария даже прослезилась и, несмотря на покрасневшие глаза, выглядела в своем белоснежном, длинном, до пола, греческом платье, приталенном сверкавшим драгоценными камнями белым, из оленьей кожи, пояском, как красавица из сказки.

– Ангел, небесный ангел! – приговаривал молодой князь Роман, не обращая внимания на усмехавшихся, переглядывавшихся бояр, князя Тита и княгиню.

Свадьбу праздновали скромно. На пир были приглашены лишь близкие родственники: князей соседних уделов не позвали. – Зачем нам хвалиться своими богатствами и раздражать соседей? – рассудил князь Тит Мстиславович. – Пусть считают нас бедными и не завидуют. И молодые не узнают горя от людской злобы!

Венчание молодых проходило в козельской соборной церкви при большом стечении народа. После венчания юные супруги приехали в княжеский терем на особой, привезенной из Литвы, телеге, напоминавшей колесницу: двухместную открытую повозку, на облучке которой сидел, разодетый в богатый польский кафтан зеленого цвета, литовец-извозчик. Весь небольшой путь от церкви до княжеского терема молодые проделали под оглушительные крики козельского простонародья. Девушки и женщины бросали в молодых цветочные венки, а юноши и взрослые мужчины – принесенные из леса куски зеленого мха, символизировавшего долголетие и здоровье.