Не скажу, что Пит этого не заслужил. Он сильно меня избил. Мы оба лежали в больнице в одно и то же время. И меня выписали раньше.

Пит вышел из больницы и уехал из города. Он не стал выдвигать обвинения. Скорее всего, благодаря Морри, папе и остальным жителям города, которые просто не оставили ему выбора.

Не скажу, что я сожалела.

Я сожалела. Сильно сожалела. Так сильно, что это сожаление пропитало мою душу. Но я жалела не Пита Холлистера.

У меня было много времени, чтобы оглянуться назад. Пит всегда был козлом. Но он был красавчиком. Не таким красивым, как Алек, но, потеряв Алека, я согласилась на Пита. И мне был нужен кто-то. Кто-то, кто заполнил бы дыру, оставшуюся после Алека. Нет, это была не дыра. Это была рана. Я не могла её залечить, поэтому мне был нужен кто-то, чтобы притупить боль. Или помочь мне не думать о ней. Пит это сделал, он хорошо постарался. Он причинил мне свою порцию боли и очень преуспел в этом начинании.

Я сожалела о том, что Алек покалечил Пита, и я знала, что он возненавидит себя за это вместо того, чтобы возненавидеть меня. И я сожалела, что поставила его в такое положение. Это всё, что у него осталось: они с Морри присматривали за мной так давно, что не знали, как может быть иначе, даже если отношения между мной и Алеком изменились. И я сожалела, что он увидел меня такой, избитой, не его Фебрари, той, которая никогда снова не станет его Фебрари. Она ушла, так же, как, по его словам, ушёл Алек, которым он был когда-то. Пит выбил её из меня. Я отзывалась на своё имя, но я больше не знала, кто такая Фебрари. Я потратила почти двадцать лет, пытаясь это понять, но так и не смогла. Единственное, что я знала: это не та девушка, которой я была когда-то.

— Ли-Энн, если вы не хотите давать мне его телефон, пожалуйста, просто позвоните ему и предупредите...

— Я позвоню. Я скажу ему, что сучка вернулась и ему нужно приготовиться. День, когда он тебя встретил, был чёрным днем.

И я услышала, как она повесила трубку.

Я захлопнула свой мобильный и сжала его в пальцах.

— Что ж, дело сделано, — сказала я Джесси и Мимс.

Меня трясло. Я уже забыла, как сильно ненавижу Ли-Энн. Я всегда была сосредоточена на том, как сильно ненавижу Пита, что забывала ненавидеть его мать. Но сейчас я вспомнила.

Я знала, что такое ненависть, даже в детстве, потому что я всегда ненавидела родителей Алека.

Даже будучи ребенком, до того, как поняла значение этого слова, до того, как всё случилось между нами, я ненавидела выражение лица Алека, когда раздавался звонок и его мама велела моей маме отвести его домой (в те разы, когда она вообще вспоминала о том, что он существует). Или когда его отец заходил, чтобы забрать его.

Потом, когда я стала старше и где-то в глубине души поняла, что он мой, я возненавидела их ещё больше, когда у него портилось настроение из-за них. Потому что в городе болтали об их безумных выходках, например, когда его мать пьяная пошла в магазин спиртного и упала на витрину, уронив на пол кучу бутылок с ромом, и полиции пришлось забрать её в участок. Или когда его отец, напившись, пришёл на игру и стоял на трибунах другой команды, по очереди то нахваливая Алека, то оскорбляя чужих игроков, пока на него не набросились, и нашим мужчинам, тренерам и даже некоторым игрокам, включая Алека, пришлось вытаскивать его из драки.

Но эта ненависть угасла после той ночи, когда полиция забрала его отца, а работники социальной службы сказали его матери, что Алек больше не вернётся, и папа с Морри перевезли вещи Алека в комнату Морри. Потому что после той ночи Алек был в безопасности, он излечился, он наконец был дома, и мне больше не нужно было ненавидеть.

И на какое-то время, на те годы, что Алек был моим, я забыла, что значит ненавидеть.

Счастливое время.

— Феб... — начала Мимс.

Я встала:

— Мне нужно в бар.

— Никто не станет возражать, если ты передохнёшь пару дней, — сказала Джесси.

— Я стану скрываться, когда в городе узнают, что любой, кто когда-нибудь странно смотрел на меня, может стать следующим окровавленным трупом в подворотне.

Джесси и Мимс переглянулись и вдвоём уставились на меня.

— Никто не станет обвинять тебя в этом, Феб, — сказала мне Мимс.

— Конечно, — ответила я.

— Феб, все в какой-то степени поймут, что ты сейчас чувствуешь, — сказала Джесси.

— Возможно, когда Алек поймает этого типа и страх померкнет. Но до тех пор... — не закончила я.

Я бывала во многих маленьких городках, иногда проводила там всего несколько месяцев, в паре городов, которые напоминали мне о доме, оставалась больше года. Я знала, как мыслят их жители. Я знала, какими они могут быть. Однажды я даже видела это, и это не было приятно. Это даже не имело отношения ко мне, но всё равно было больно наблюдать подобное.

— Девочка... — снова начала Мимс.

— Мне нужно в бар.

Я двинулась вперёд, и они расступились. Они знали меня, они знали, когда я говорю серьезно и по делу.

Я помахала рукой Мимс, а Джесси вместе со мной отправилась в «Джек и Джеки».

— Когда возвращаются Джек и Джеки? — спросила Джесси.

Морри позвонил им из бара вчера утром, через две секунды после ухода Алека. Они завели свой фургон и уже к полудню были в пути. В зависимости от того, насколько сильно папа стремился добраться сюда, они могут приехать в любое время. Думаю, папа очень хотел приехать побыстрее, так что, возможно, они уже въехали в черту города, когда мы с Джесси ступили на тротуар.

— Теперь уже в любую минуту.

— Это хорошо, — пробормотала Джесси, пока я открывала дверь бара.

Я не была согласна с ней.

Мама с папой будут ощущать то же давление, что и Морри. Потребность уберечь меня. Потребность уберечь меня от тяжести, нависшей над моей головой, от знания, что в любую секунду, без всякого контроля с моей стороны, эта тяжесть может рухнуть и раздавить меня. Напряжение между мной и Алеком, напряжение, которое они чувствовали в то короткое время, пока я не нашла Пита, и потом, когда я жила дома, после того как Пит уехал. Напряжение от того, что они всей душой хотели, чтобы мы с Алеком вернулись к тому, что было между нами. Они так сильно этого хотели, что готовы были заставить это случиться. Напряжение и разочарование от осознания, что они ничего не могут с этим поделать.

Когда мы с Джесси вошли в бар, Морри и все остальные подняли головы и повернулись ко мне.

Я понятия не имела, когда упадет бомба. Вчера вечером Морри рассказал, что Алек сказал ему, что записка Энджи останется в тайне и все беседы с теми, кого я занесла в список, он тоже постарается сохранить в тайне.

Алек был хорош во многом. Он играл тайт-эндом в команде штата. Он получил частичную стипендию в Университете Пердью. Он закончил академию первым в своём классе. Он выкарабкался из-под грязи своих родителей и был ребёнком, а теперь мужчиной, которого уважали люди. Он был лучшим другом моему брату, вторым сыном моим родителям. Он был хорошим полицейским. Он даже был замечательным парнем, лучшим, пока не перестал им быть.

Но это маленький городок. Алек не настолько хорош.

Хотя, с другой стороны, по милости Алека последний, кто меня обидел, пару дней дышал через трубку. Так что, кто знает?

Я разделилась с Джесси, которая направилась прямиком к барной стойке. Я же пошла в заднюю часть бара, оставила сумку в кабинете и встала за стойку.

Мой уход из квартиры Морри означал, что в кои-то веки ему пришлось открывать бар.

Я пришла намного позже, чем обычно, потому что была занята переездом к Джесси, потом принимала там душ и готовилась к новому дню, а потом звонила стервозной матери Пита из кабинета Мими.

Когда я встала за стойку, Морри начал:

— Феб...

— Оставь, — сказала я, даже не глядя на него, — мне нужно время.

Это всё, что я хотела сказать, но почувствовала его облегчение, потому что он знал: моя фраза значила, что я затаила обиду, но со временем я остыну.

— Не знаю, как ты, а мне нужно выпить. Кофе у Мимс — просто бомба, но не справится с тем, что творится, — объявила Джесси.

Джо-Боб засмеялся.

Джо-Боб был постоянным посетителем, который усаживал свой зад на барный стул около входной двери в полдень — время открытия — каждый день и не отрывал его от этого стула до закрытия, отходя только отлить или в ресторан к Фрэнку, чтобы съесть бургер. Чёрт, да он засыпал на этом стуле больше раз, чем я могу сосчитать.

Мы его не дергали. Он оплачивал свой счёт в конце каждого месяца, хотя одному Богу известно, как он умудрялся это делать. Сейчас для Морри настали непростые времена, потому что он платил за аренду квартиры, помогал Ди выплачивать кредит за дом и платил алименты. Это было печально и неправильно, но Джо-Боб стал любимцем Морри. Его счёт помогал оплачивать две крыши над головой детей Морри.

Я не рассмеялась вместе с Джо-Бобом, поставила перед Джесси выпивку и приступила к работе. Всё это время я, как и прошлой ночью, но ещё больше сегодня, старалась не думать об Энджи, о записке, об Алеке, о том, станет ли чихать муж Джессики, Джимбо, от присутствия моего кота Уилсона, или о чём-либо вообще.

Примерно час спустя открылась дверь, и в бар вошли Алек и его напарник Салли.

Не в состоянии, а может и не желая, остановить это, я почувствовала, как мой подбородок дернулся в молчаливом приветствии, как было всегда, когда я видела Алека. Раньше и всегда. Сколько я себя помню.

Когда-то я делала так, потому что это заставляло его улыбаться мне. Той улыбкой, которую я не видела уже много лет, той улыбкой, которую видели все остальные. Она была прекрасна, и я уверена, что нравилась всем, по крайней мере девушкам. Но они не понимали. Не понимали, какой драгоценной была эта улыбка. Они не понимали, что может сделать эта улыбка, потому что она была направлена не им. Они не понимали её власти. Как будто каждый раз, когда он улыбался, он открывал сундук с сокровищами и говорил: «Это все твоё».