– Дитя мое...

– Пожалуйста, отец, не говорите больше ничего. Пойдемте, вы должны помочь мне спрятать самые ценные вещи. Тут, за алтарем Пресвятой Девы, есть секретная панель. Принесите алтарную утварь и положите сюда, а я спрячу здесь фамильные драгоценности.

Священник подчинился ей, прекратив разговор, и они занялись делом.

– Здесь, – сказала она, закрыв панель, – захватчики, по крайней мере, ничего не смогут найти. И простите меня, отец, но я вынуждена покинуть вас, чтобы выслать своих разведчиков, как подобает любому генералу.

Когда Аннунсиата проходила мимо отца Клауда, он мягко взял ее за руку, остановил, а другой рукой перекрестил ее лоб.

– Бог благословит вас, – сказал он.

На мгновение ее темные глаза встретились со взглядом священника, и он с удовлетворением заметил, что усталость отступила, а плечи графини слегка распрямились. Затем она твердо высвободила руку и вышла, не произнеся ни слова.

Глава 21

Самым сложным оказалось добыть лодку. В конце концов в Дардрехте им удалось нанять рыбачью лодку с командой, однако отец Сент-Мор, впервые увидев это судно в чудесный, но ветреный ноябрьский день, притих.

Карелли, заметив перемену в его лице, сказал:

– Не падайте духом, святой отец! Вы говорили, что лучше умереть, чем не присутствовать там, где мы нужнее всего. Бог поможет вам по вашей просьбе.

– Я передумал, – сказал священник. – Полагаю, от меня будет больше пользы на берегу, чем если мною будут кормиться рыбы где-нибудь там, – и он указал дрожащим пальцем на серую линию горизонта.

Они поднялись на борт, ожидая прилива, и в три часа пополудни тронулись в путь. Как только они вышли в открытое море, им показалось, что вся сила серого английского канала обрушилась на их несчастное суденышко, осмелившееся бросить ему вызов, пытаясь разнести его в щепы. По крайней мере, так думали они, но моряки были бесстрастны, а один из них даже попытался рассказать Мартину на смеси плохого французского и еще худшего немецкого о том, что море для этого времени года поразительно спокойно, а погода просто великолепна. Четверых мужчин в вонючей каюте бросало из угла в угол. Они не имели возможности ничего сказать друг другу, так как ужасная какофония звуков – ветер, море, лодочный шум – перекрывала их голоса. Они молчали, предоставленные собственным мыслям.

Морис, Карелли и священник в основном думали о положении в Англии. Огромная армия Вильгельма Датского шла на восток, медленно, но уверенно приближаясь к Лондону, увеличиваясь на ходу за счет примыкающих к ней местных жителей. Король со своей армией несколько дней провел в Селисбери, а затем, не дав никаких объяснений, вернулся в Лондон. Лорды Черчиль, Керк и Графтон перешли на сторону Вильгельма Оранского, а король прибыв в Лондон, выяснил, что его дочь Анна и ее подруга Сара, жена лорда Черчиля, уехали из города, чтобы присоединиться к принцу Вильгельму, несомненно, по совету мужа Сары. Покинутый даже своей семьей, король, похоже, не имел иного шанса, кроме как вступить в переговоры с зятем.

Тем временем северные территории охватило восстание против короля. Пока Люмли брал Халл, Девоншир и Ноттингем, Денби, бывший первый министр короля Чарльза, поднял северную часть Йоркшира и направлялся к югу, чтобы захватить Йорк. В прежние времена Денби дружил с семьей Морлэндов, был хорошо знаком с Аннунсиатой при дворе и бывал у Ральфа в доме, и можно было надеяться, что он «не заметит», что Морлэнд не присоединился к восстанию. Но Морлэнд слишком бросался в глаза, так как располагался очень близко к городу и был сердцем огромного поместья. Долгое время здесь находился центр католицизма, хотя и не папизма, этой части страны. Всем было известно, что в Морлэнде сейчас иезуитский священник, и настало время, когда Денби больше не смог игнорировать ситуацию. Двадцать седьмого ноября он послал ультиматум с требованием выдать священника и всем, кто способен держать оружие, присоединиться к восставшим. Аннунсиата ответила отказом, и с этого дня началась осада Морлэнда.

Двадцать девятого ноября это стало известно Мартину и остальным. Они еще находились в Гааге и искали лодку, чтобы отплыть в Англию. Тридцатого вышли в море, и все молились, чтобы успеть добраться до Морлэнда не слишком поздно. Лодку бросало на волнах. Мартин опустил голову на руки. Морис, смотревший на него, понимал, что брат думает не только о доме, потому что, приехав за ним в Лейпциг, чтобы забрать его домой, Мартин сообщил ему, не зная, правильно ли он делает, новости об Арабелле.

Лейпциг был свободным городом и, кроме того, что считался центром образования и искусства, был процветающим центром торговли, куда стекалось много богатых купцов. Йоханнес Пецель, под чьим руководством занимался Морис, был профессором музыки в университете. Выдающийся музыкант и композитор, он был к тому же приятным, веселым человеком простых вкусов и до сих пор с удовольствием посещал городской оркестр, игравший на важных свадьбах и других гражданских событиях. Он специально писал музыку для свадеб достаточно богатых людей, которые в состоянии были ему заплатить. Обычно его сочинения исполнялись на двух корнетти и трех тромбонах. Сам Пецель вел первую партию корнетти, а Морис, как правило, вторую. Для Пецеля было вполне естественно, что для этой цели он выбрал Мориса. За время пребывания в Лейпциге он стал его любимцем и наиболее перспективным учеником. Благодаря этому он жил в доме своего учителя, юношу обожала жена Пецеля и боготворили его дочери. Этого прекрасного молодого человека с безукоризненными манерами, потомка королевской крови с Богом данным талантом обожал весь Лейпциг.

Купец Финстервальд, хотя и не самый богатый, но один из самых щедрых покровителей искусства, был заядлым путешественником. Странствуя, он любил собирать красивые вещи и обычно привозил их в свой роскошный дом в северной части города. Вернувшись из Праги, он привез с собой не только изумительную итальянскую статуэтку, но и очаровательную вдову в качестве своей невесты. Его первая жена умерла два года назад. Говорили, что вдова, прекрасная и надменная иностранка, в Праге зарабатывала на жизнь тем, что занималась лошадьми. Морис случайно увидел пражскую вдову за неделю до свадьбы, когда та со своей горничной ехала в карете Финстервальда в город, чтобы купить материал для подвенечного наряда. В тот же день Морис нашел маэстро и попросил разрешения не играть на этой свадьбе в церкви Святого Томаса.

– Но я написал такую чудесную пьесу, – возразил Пецель.– А вторую партию специально для тебя, Морис. Надеюсь, ты не всерьез. И девочки расстроятся. Герр Финстервальд – хороший человек, великодушный...

– Пожалуйста, герр профессор, не просите меня, – мрачно ответил Морис. – У меня очень веские причины, и прошу извинить меня, но я не имею права назвать их. Попросите Грегори или Томаса заменить меня. Пецель с интересом рассматривал его.

– Я не сомневаюсь, что причина действительно серьезна, хотя ни за что в жизни не смогу догадаться какая. Ну что ж, стоит предоставить Грегори возможность показать себя. Он очень хорош. Я скажу только одно: с твоей стороны правильно дать шанс другому хотя бы однажды.

– Вы очень добры ко мне, – сказал Морис. Пецель склонил голову набок.

– Но посмотреть-то придешь? Привезешь девочек и мадам?

Морис отрицательно покачал головой. Затем последовала ужасная неделя борьбы с собственной совестью. Он убеждал себя в том, что ошибся, но знал, что это не так. Он только один раз взглянул на нее, но карета двигалась достаточно медленно, поэтому у него не осталось ни малейшего сомнения в том, что «вдова из Праги» была его сводной сестрой Арабеллой. Прямой обязанностью Мориса было рассказать обо всем, поскольку она собиралась вторично выйти замуж при живом муже. Самый большой грех! Перед Богом Арабелла все еще состояла в законном браке с Мартином, который считал ее давно умершей. Морис решил, что она, очевидно, представилась Финстервальду не той, кем была на самом деле, а тот поверил.

Но, какие бы мысли ни тревожили Мориса, он не мог заставить себя выдать сестру. Он не имел ни малейшего представления о том, что случилось с Арабеллой за восемнадцать месяцев, с той поры, как она исчезла. Но не было сомнений в том, что она прошла через жестокие испытания и выжила лишь благодаря своему мужеству и дерзости. Если она не вернулась домой, не объявилась, не искала Мартина, если выдала себя за вдову и приняла предложение богатого купца, она должна была иметь очень веские основания.

Это удивляло Мориса: он не мог понять, зачем Арабелла покинула Англию, если не искала Мартина. Но инстинкт подсказывал ему: если он ее выдаст, ничего хорошего это никому не принесет, и потому в день свадьбы остался дома, пытаясь не думать о ней.

Морис очень обрадовался, когда приехал Мартин, чтобы забрать его домой, понимая, что рано или поздно, живя в Лейпциге, они с сестрой встретятся лицом к лицу. Ведь уже сейчас она наверняка узнала, что в доме профессора Пецеля живет молодой музыкант Морис Морлэнд, который играет с профессором на всех праздниках. Прибытие Мартина поставило Мориса перед другой проблемой его совести, но на сей раз борьба была недолгой.

Должен же кто-то разделить с ним эту тяжкую ношу; для шестнадцатилетнего Мориса желание поделить с кем-нибудь ответственность было вполне простительным. И он рассказал Мартину о том, где он может найти свою бывшую жену.

Согнувшись в три погибели в пропахшей рыбой каюте, Мартин восстанавливал в памяти тот день. Сначала это было для него потрясением и он решил, что Морис ошибается, но, поняв, что ошибки быть не могло, от всей души желал только одного – чтобы Морис не проболтался. Ситуация в Англии была очень напряженной, и им было очень важно отправиться туда без малейшего промедления, а чтобы решить, как поступить с Арабеллой, требовалось время – дни, а может быть, и недели. Мартин привык считать ее умершей. Аннунсиата писала, что Арабелла уехала из дома одновременно с ним, в надежде перехватить его по пути, но с тех пор ее след потерялся. Мартин думал, что она либо погибла на одной из неспокойных дорог между Йорком и Халлом, либо, сев на корабль вслед за ним, сгинула где-то в пучине моря. Он находился в близких отношениях с ее матерью, и со смертью жены запутанность ситуации до некоторой степени упрощалась. Но Мартин никогда не желал Арабелле зла, поэтому даже испытал некоторое облегчение, узнав, что она жива, и сбросил груз беспокойства.