– Моего брата?! – голос сорвался на высокой ноте, и Хьюго уставился на нее почти с ненавистью. – И вы, мадам, напоминаете, кем он мне приходится! А раньше вы об этом не вспоминали? Ваш приемный сын, мадам! Ведь это – инцест! А ты? Ты был моим другом, по крайней мере, я так думал! – Он обошел Аннунсиату и опять приблизился к Мартину. – Как долго ты будешь нарушать наш мир? Это что – ревность? Неужели тебе не дает покоя то, что она заняла место твоей матери? Где твое оружие?! Или ты трус? Вор! Соблазнитель!

– Нет, я запрещаю! Мартин, ты не будешь драться! – воскликнула Аннунсиата. – Хьюго, я запрещаю это!

– Отойдите в сторону, мама, – процедил Хьюго сквозь зубы.

Рука Мартина лежала на рукоятке меча, а лицо было жестким и печальным – он понимал, что поединка не избежать.

– Отойдите в сторону и позвольте мне защитить вашу честь и достоинство! – произнес Хьюго.

Аннунсиата замерла. Она понимала, что больше ничего не может предпринять, что все ее попытки оказались напрасными, и, едва сдерживая ярость, отошла в сторону.

– Так тому и быть, – тихо сказал ей Мартин. Она посмотрела на него широко открытыми глазами.

– Становись и защищайся! – сказал Хьюго. – Или я убью тебя на том месте, где ты стоишь, как последнюю собаку.

– Нет! Нет! – снова закричала Аннунсиата, но Мартин осторожно отодвинул ее и обнажил меч.

– Это должно было случиться, – снова повторил он. – Теперь его не остановишь.

– Он убьет тебя! – закричала Аннунсиата, и было непонятно, к кому она обращается.

– Отойди в сторону, – повторил Мартин, наблюдая за Хьюго и становясь в позицию.

Аннунсиата дико озиралась, не зная, кричать ли ей или пойти за помощью. Ведь должен же кто-нибудь остановить их! Но она не могла заставить себя сдвинуться с места, когда сверкающие лезвия мечей, на конце которых балансировали жизнь и смерть этих двух близких ей мужчин, заблестели на солнце. Они кружили, как вороны, на одном месте, и она отошла в сторону. Ее глаза были широко раскрыты от ужаса, руки прижаты к горлу, как будто удерживали крик, рвущийся из груди, сердце, как испуганная птичка, бешено колотилось о ребра, дыхание было тяжелым и сдавленным.

Лицо Хьюго потемнело от бешенства – казалось, он совсем потерял рассудок. Мартин, напротив, был бледен и спокоен, как будто уже давно определил для себя исход поединка. Надо быть очень осторожным, надо постараться не причинить вреда Хьюго. Но Хьюго сделает все, чтобы убить его. Хьюго сделал резкий выпад и нанес Мартину серию ударов. Аннунсиата не смогла сдержать крик. Мартин спокойно парировал удары. Хьюго был профессиональным воином и не раз сражался за свою жизнь, тогда как Мартин обнажал меч только ради искусства и никогда – со злостью. Ярость Хьюго работала против него, Мартин же был холоден и осторожен. Еще один выпад, резкий звон клинков, скрестившихся на узком пространстве между изгородями... Белые статуи, стоявшие во всех нишах, как безмолвные свидетели, наблюдали за ходом поединка.

В ожидании следующей атаки Мартин слегка отступил, заняв более выгодную позицию, и увидел, что Хьюго в бессильной злобе сильно стиснул зубы, так что побелели скулы. «Я должен ранить его, – думал Мартин. – По-другому его не остановишь! Но я не имею права убивать. Если бы удалось ранить его в руку...»

Он решил ударить слева, причем готовился так явно, что у Хьюго была возможность увернуться. Мартин ни в коей мере не стремился наносить смертельный удар. Но Хьюго был профессионалом и не раз сражался врукопашную, как сгоряча, так и с холодным рассудком. Мартин не мог знать и половины того, что знает Хьюго. Видя, что Мартин столь очевидно собирается ударить слева, Хьюго принял это за хитрый маневр и решил, что удар будет нанесен справа, инстинктивно просчитав это скорее телом, чем головой. Мартин сделал выпад, и Хьюго, вместо того чтобы уйти от удара, прыгнул прямо на меч. Лезвие проткнуло его насквозь.

Аннунсиата завизжала нечеловеческим голосом, режущим уши. Хьюго понял: этот поединок он проиграл. На мгновение все застыло, как на картине. Хьюго удивленно уставился на Мартина, очевидно, потрясенный и не верящий в то, что сам напоролся на меч. Боли он не чувствовал, но боялся пошевелиться, не представляя, что за этим последует. Мартин смотрел на Хьюго с перекошенным от ужаса лицом. Этого не должно было случиться! Он чувствовал тяжесть веса Хьюго на мече, тоже боясь двинуться, не зная, чем это обернется для его случайной жертвы. Аннунсиата смотрела на обоих обезумевшими от потрясения и страха глазами. Она видела кончик меча Мартина, выступающий из спины Хьюго.

Затем Мартин легким движением положил руку на грудь Хьюго и вытащил меч. Раздался ужасный хлюпающий звук, и Хьюго упал, прижимая руки к ране и ощущая какую-то странную нерешительность, влажность под рукой, сильный холод... Боли не было, был только ужас от понимания того, что этот удар смертелен. Аннунсиата подбежала к сыну. Он почувствовал прикосновение ее руки, исследующей рану в надежде, что еще можно что-нибудь сделать. Она не проронила ни слова, только дышала шумно и прерывисто. «Все-таки она любила меня!» – подумал Хьюго удовлетворенно. Аннунсиата повернула сына, приподняла его голову, и он напрягся, чтобы посмотреть на нее. Теперь появилась боль, согревающая изнутри, как будто до этого она была заморожена в большой глыбе льда, живая голодная боль, которая скоро сожрет его жизнь.

– Мама, – прошептал он и тут же закашлялся, с огорчением заметив, что запачкал кровью руки и платье матери.

– Хьюго! Хьюго! Ты тяжело ранен? Надо позвать на помощь! – кричала она. – Вы, должно быть, совсем сошли с ума!

– Мама, послушайте! Я должен сказать вам... – Хьюго знал, что умирает. Перед глазами темнело, он проваливался в ночь, его знобило. Он должен был сказать это, чтобы умереть с чистой совестью. – Мама, Джордж... Мой брат Джордж...

Аннунсиата решила, что он бредит.

– Джордж умер, – успокаивающе сказала она.

– Вы всегда любили его больше меня, – простонал Хьюго. – Я не мог этого вынести. Я убил его. Я отравил Джорджа.

Аннунсиата в ужасе посмотрела на сына, отдергивая руки, испачканные его кровью. Он попытался удержать их.

– Зачем? – прошептала она.

– Чтобы вы любили меня больше всех, – ответил Хьюго. Его снова забил кашель, и сгустки крови, вылетающие изо рта, падали на ее платье. Казалось, что с кашлем из него уходит жизнь. – И вы любили меня, правда? Мама... – голос угасал. – Мама, скажите, что вы любили меня... – его сотрясла конвульсия, изо рта с тем же ужасным хлюпающим звуком хлынула кровь, тело его обмякло, глаза закатились. Хьюго был мертв.

Аннунсиата слышала, как, стоя за ней, Мартин поднимает меч. «Он, наверное, вытер его о траву», – мелькнула отстраненная мысль.

– Боже мой! Боже мой! Боже мой! – шептала она. Поднялся шум, прибежали слуги, растревоженные ее криком.

– Он умер?.. – сказал Мартин из-за ее спины, наполовину утверждая, наполовину спрашивая.

Внезапно Аннунсиата почувствовала отвращение к тому, к чему прикасалась, резко отшатнулась от Хьюго, встала и повернулась к Мартину, вся в крови своего сына. Лицо Мартина исказила гримаса ужаса.

– Я не хотел убивать его, – прошептал он еще раз. – Он сделал выпад не в ту сторону. Я хотел промахнуться, просто ранить его, чтобы привести в чувство. Он сам прыгнул на меч.

– Мартин... – мозг застыл от ужаса: слишком многое на нее сразу свалилось.

Мартина колотила нервная дрожь, но она знала, что он выдержит все.

– Мартин, я знаю, что ты не собирался убивать его. Но он мертв. Вы сражались на дуэли, и он умер. Ты должен уехать. Они посадят тебя в тюрьму, может быть, даже повесят. Тебе надо бежать.

Мартин потряс головой, но не в знак несогласия, а как любой человек, пытающийся прояснить мысли.

– Куда?

– Ты должен бежать из страны. Я постараюсь добиться, чтобы тебя простили, и тогда ты сможешь вернуться назад. Тебе надо бежать...

«Да, как когда-то Хьюго...» – мелькнула мысль.

– Поезжай в Халл и найми там судно в Голландию. Оттуда доберешься до Ганновера. Жена курфюрста София – моя тетка. Она поможет тебе. Я дам знать, когда ты сможешь вернуться.

– А что будет с тобой? С нашим ребенком? Аннунсиата держалась твердо, хотя сердце разрывалось от жалости к нему да и к самой себе.

– А я... Я буду ждать твоего возвращения. К тому же я должна обязательно остаться здесь, чтобы за всем проследить и добиться для тебя прощения.

– Хорошо, – потрясенно сказал он, принимая неизбежность происходящего.

Они только что планировали убежать вместе, и вот по иронии судьбы он вынужден бежать один. Мартин собрался с силами: она не должна брать всю тяжесть на свои хрупкие плечи. Он взял ее за руки, испачканные кровью, и сказал:

– Это не должно затянуться надолго. Аннунсиата попыталась улыбнуться, соглашаясь, но ей не хватило воздуха, и слезы потоком хлынули из глаз. Мартин закричал:

– Нет! Нет, нет! Я не могу оставить тебя одну! Я останусь и встречу свою участь. Может быть...

Она отрицательно покачала головой и простонала, захлебываясь слезами:

– Нет! Нет! Они убьют тебя! Я не вынесу твоей смерти! Ты должен бежать.

Силы оставили се. Мартин взял ее на руки, прижал к себе, стараясь унять озноб, сотрясающий ее тело. Они крепко обнялись, пытаясь запомнить мельчайшие черточки лиц друг друга на долгое время разлуки. А затем он покинул ее, и она, безутешно рыдая, упала на землю рядом со своим мертвым сыном.

Иногда Аннунсиате казалось, что кошмар никогда не кончится. Она знала: единственное, что не даст ей потерять рассудок, – необходимость придумать достаточно вескую причину для дуэли. Этого было слишком много для нее одной, и, хотя Хлорис могла догадываться, никто другой истинной причины знать не должен. Через какое-то время она вспомнила о последних словах Хьюго, и горечь утраты любимого сына Джорджа вновь нахлынула на нее. Она вспомнила приступы его болезни – они прекращались, когда Хьюго уезжал в Оксфорд. Значит, он медленно травил брата в течение многих лет. Догадывался ли об этом Джордж? Ее сердце разрывалось на части от боли за сына, который так долго страдал и которого из-за неуемной ревности так безжалостно убил Хьюго. К Хьюго она не испытывала ни жалости, ни сочувствия, не в состоянии скорбеть по нему. И в смерти он был так же мало любим ею, как и при жизни.